ться с ней как с «проклятым ублюдком»9.
Когда в январе 1534 года Генрих лично посетил Марию, чтобы уговорить ее отказаться от титула, Анна страшно расстроилась. Она опасалась, что, увидевшись с дочерью, он может передумать. Узнав о предстоящем визите, она отправила своих людей вслед за королем, дав им указание сделать все, чтобы он не виделся и не говорил с ней лично. Не желая огорчать супругу, Генрих попросил Кромвеля, Паулета и Кингстона выступить в качестве его посредников, что привело к заведомо неутешительным результатам. Марии придавало силы то, что официально ее положение пока не было признано незаконным, что бы ни говорила об этом Анна. В Акте о престолонаследии, принятом в марте 1534 года, говорилось лишь о том, что брак Екатерины и Генриха признавался недействительным. По закону Екатерина «будет отныне называться и считаться вдовствующей супругой принца Артура, а не королевой этого королевства», а право престолонаследия теперь принадлежало детям Анны. Никаких явных указаний относительно Марии там не было10.
Несмотря на давление со стороны Анны, Генрих по-прежнему относился к дочери с любовью и уважением. Он хотел лишь, чтобы она признала его второй брак и смирилась. В ответ он обещал сохранить за ней двор, который к октябрю 1533 года насчитывал около 162 человек свиты и располагался в Больё, дворце сказочной красоты, построенном Генрихом на месте старого замка Нью-холл. Если бы Мария согласилась принять понижение в статусе, Генрих сохранил бы за ней большую часть ее свиты11. Когда она отказалась, Генрих приказал Тайному совету разработать план по сокращению ее двора, однако совет счел это дело столь деликатным – в немалой степени потому, что даже Норфолк был частично против, – что не смог прийти к однозначному решению.
В конце концов победу одержали Болейны, и план «по сокращению двора и изменению порядка проживания леди Марии» был утвержден. Одновременно совет одобрил меры по «сокращению» свиты Екатерины, которая постепенно была сведена к минимуму и состояла преимущественно из верных ей испанских дам, духовника, врача и аптекаря, двух камергеров королевских покоев, трех камеристок и шести или восьми служанок12.
Сообщить Марии плохие новости была отправлена делегация советников во главе с герцогом Норфолком. Вместе с титулом она лишалась своей резиденции и должна была покинуть Больё и поселиться вместе с маленькой Елизаветой, причем с Марией следовало обращаться как с низшей по рангу13. Ответственными Генрих назначил любимую тетушку Анны, леди Энн Шелтон, и ее супруга, сэра Джона. Остается только догадываться, насколько комфортно чувствовала себя леди Шелтон в этой роли. Было несколько случаев, когда ей приходилось лавировать между Марией, которая, находясь в подчиненном положении, не имела своей гувернантки, и леди Элизабет Брайан, гувернанткой Елизаветы. Джордж Болейн, которого вместе с герцогом Норфолком послали оценить обстановку, упрекнул леди Шелтон за то, что она слишком мягко обращается с Марией. Однако, к чести леди Шелтон, та ответила, что, невзирая на статус, девушка заслуживает доброго обращения. Впрочем, в одном леди Шелтон в точности выполнила указания Анны. Ей было велено следить за тем, чтобы Мария никогда не называла себя принцессой, в противном случае упрямице «следует надрать уши как проклятому ублюдку». Леди Шелтон, следуя пожеланиям Анны, пошла на откровенный обман и однажды сообщила Марии, что «короля, ее отца, нисколько не заботит, откажется она от своего титула или нет, так как по закону она объявлена внебрачной и неправоспособной». За этим последовала ссора, после которой Мария объявила голодовку, а Генрих приказал в качестве наказания отобрать у нее ее лучшую одежду. На фоне этого у Марии случился сильнейший нервный срыв – встревоженный Генрих смягчился и послал к ней доктора Баттса. Он мог сердиться на нее, однако она по-прежнему оставалась его дочерью. Разумеется, все просьбы Екатерины о том, чтобы ей было позволено ухаживать за дочерью, были отклонены14.
В отличие от Генриха, который не желал Марии зла и не хотел ее обижать, Анна видела в ней прежде всего династическую угрозу. Мария пользовалась популярностью, а Анна – нет, Мария была дочерью короля, а Анна – нет; если вставал вопрос о том, кого считать законным наследником Генриха, то сторонники Марии всегда были готовы подвергнуть сомнению и оспорить законность прав его детей от Анны. Непоколебимая стойкость Марии выводила Анну из себя, и она испробовала все средства, чтобы заставить гордячку покориться. Ее особенно раздражало то, что Мария отказывалась водить Елизавету за ручку, когда девочка начала ходить, не желала делить с ней паланкин, считаться с ее желаниями, уступать ей почетное место в королевской барке и есть с ней за одним столом, предпочитая, чтобы ей подавали еду в ее комнате15.
Сменив тактику, Анна перешла от угроз к уговорам и заманчивым предложениям: она пообещала Марии, что та сможет появляться при дворе, если признает ее королевой, и даже предложила замолвить за нее слово перед королем. Мария встретила ее предложение с нескрываемым пренебрежением: «Если любовница короля… сделает одолжение, о котором говорит», она «будет ей весьма признательна». Однако единственная королева, которую она признает,– это ее мать. Анна пришла в бешенство от столь дерзкого ответа и пригрозила «сделать все, чтобы унять эту испанскую спесивицу». Неудивительно, что поползли слухи, будто Анна собиралась отравить Екатерину и ее дочь. Впоследствии кто-то, желая очернить Анну, даже приписывал ей следующее высказывание: либо Мария станет ее погибелью, либо она станет погибелью для Марии, и, если случится так, что король оставит ее регентом Англии, как в свое время он назначил регентом Екатерину на время своего отъезда во Францию, она добьется казни Марии16.
Не менее жестко Анна обошлась со своим пасынком Генри Фицроем, хотя юноша не сделал ничего, что бы могло вызвать ее неудовольствие. Ее опасения главным образом были связаны с тем, что он был сыном короля. Она терзалась теми же чувствами, что и Екатерина, когда в 1525 году Генрих пожаловал своему бастарду два высоких титула – герцога Ричмонда и герцога Сомерсета. Анна прекрасно понимала, что статус незаконнорожденного не является непреодолимым препятствием для наследования престола. Генрих признал Фицроя, дал ему образование, достойное претендента на трон, и оказывал ему поистине королевскую поддержку. Когда после отставки Уолси потребовался новый человек, который взял бы на себя обязанности управляющего двором Фицроя, Норфолк убедил Генриха назначить на эту должность своего сына Генри Говарда, молодого графа Суррея. По словам Норфолка, Генри Говард станет отличным компаньоном и наставником юноши, от которого тот «почерпнет знания и научится добродетели». Молодой граф был всего на три года старше Фицроя, но уже прославился как блестящий лингвист и поэт, в совершенстве владевший словом и уступавший в своих талантах лишь Томасу Уайетту. Одним из первых он ввел в английскую поэзию белый стих и стихотворный абзац, за что впоследствии заслужил славу предшественника Шекспира. Кроме того, он был великолепным наездником и поборником идеалов рыцарства. Король видел в нем идеальный пример для подражания, и в ноябре 1532 года после англо-французского саммита, во время которого Анна танцевала с королем Франциском, он отправил обоих юношей на год во Францию ко двору дофина. Предполагалось, что там они будут совершенствоваться во французском языке и заодно продемонстрируют преданность Генриха положениям Договора о взаимопомощи. Кроме того, это тешило самолюбие Генриха – он хотел продемонстрировать Фицроя в высших европейских кругах как живое доказательство того, что он может произвести на свет здорового наследника17.
Фицрой был тепло принят при дворе Франциском и герцогом де Монморанси. Его разместили в резиденции дофина, с которым он должен был делить стол. На зиму Фицрой и граф Суррей остались в Париже, а весной 1533 года отправились вместе с Франциском сначала в Фонтенбло, потом в Лион, а затем в Тулузу и Монпелье. Там их и застал в середине августа Норфолк, прибывший во Францию во главе делегации, отправленной Генрихом, чтобы убедить Франциска отменить запланированную встречу с папой в Марселе. Когда Франциск отказался, обоих юношей пришлось поспешно отозвать под предлогом того, что Фицрою пора было жениться, а графу Суррею – начать жить полноценной супружеской жизнью со своей молодой женой18.
Враждебное отношение Анны к Фицрою начало приобретать отчетливые формы после его возвращения. В случае удачного союза с одной из европейских принцесс он мог рассчитывать на блестящее будущее. Такие перспективы уже обсуждались ранее. В частности, рассматривалась кандидатура Екатерины Медичи, которая в итоге вышла замуж за герцога Орлеанского, а также инфанты Марии Португальской, племянницы императора Карла19. В октябре 1528 года кардинал Кампеджи с некоторой осторожностью предложил довольно рискованный план – обручить Фицроя с его ныне опальной сводной сестрой Марией. Он ухватился за эту идею как за последнюю возможность отвлечь Генриха от намерений развестись с Екатериной. В разговоре с секретарем папы Климента он поделился своими рассуждениями: при условии выдачи Святым престолом соответствующего разрешения этот брак мог бы стать «инструментом установления порядка престолонаследия», разумеется, если предложенный план не будет сразу же отвергнут как слишком фантастический20.
С точки зрения Анны, лучше и надежнее всего было поскорее женить Фицроя на ком-нибудь из ее родни. Несмотря на разногласия с дядей, она считала свою кузину Мэри Говард, сестру графа Суррея, лучшей партией. Однако ни сам Норфолк, ни его живущая отдельно супруга, если бы решение зависело от них, не выбрали бы Фицроя в качестве будущего зятя. У них уже были наготове более подходящие и надежные кандидатуры. Однако Анне удалось повлиять на Генриха, и окончательное решение осталось за ним