25. Она защищалась уверенно, отмечал Шапюи, «давая более чем убедительные ответы на каждое из предъявленных ей обвинений»26. Эти слова ее заклятого врага добавляют весомости сказанному. «Она держалась крепче векового пня, что не боится ветра бурного порывов», – в восхищении восклицает де Карль.
Она защищала свою честь хладнокровно,
Без тени волнения, но трезво и ровно,
Слова же, что вслух говорила она,
Выраженье лица подтверждало сполна27.
Тем не менее исход дела был предрешен. Обвинительный вердикт был вынесен единогласно. Верно говорят, что «вопрос, на который предстояло ответить лордам, состоял не столько в том, была ли она виновна по всем пунктам обвинительного заключения, сколько в том, заслуживает ли она смерти»28. Райотсли пишет: «После того как они посовещались, первым вызвали самого младшего лорда, чтобы тот вынес свой вердикт, и он произнес “виновна”, после чего все лорды и графы по старшинству один за другим говорили “виновна”, пока не было сказано последнее слово, и так они приговорили ее»29.
Затем герцог Норфолк огласил решение суда30. Суровый язык латыни, на котором был написан документ, предназначенный для хранения в специальном кожаном мешке для секретных документов, соответствовал характеру приговора, текст которого дословно перевел Райотсли:
За оскорбление государя нашего, Его Величество короля, и совершение государственной измены против означенной особы, в коем преступлении Вы были изобличены, закон королевства предусматривает смертную казнь, и посему Вам выносится следующий приговор: Вы будете казнены через сожжение здесь, на Тауэр-грин, или, если на то будет воля короля, через отсечение головы, о чем станет известно в дальнейшем31.
Два возможных варианта казни Спелман объясняет тем, что Анна «была королевой», хотя настоящая причина заключалась в том, что ни Норфолк, ни кто-либо другой в тот момент не знали, какова будет воля короля. Только Генрих мог решать, каким способом будет произведена казнь. Спелман отмечает, что решение вызвало ропот недовольства среди королевских судей, которые нашли его «…доселе невиданным»[122]. Энтони Энтони оставил собственный комментарий: «…по старинным обычаям страны» женщина, совершившая подобную измену, приговаривалась к сожжению. Однако до сих пор ни одну английскую королеву не признавали виновной в прелюбодеянии, приравнивавшемся к государственной измене. Такое было возможно только в романтических сюжетах «Смерти Артура» Томаса Мэлори32.
Теперь Анна должна была проследовать обратно в Тауэр, однако, если верить Шапюи и де Карлю, ей было позволено просить о смягчении приговора. (По правилам, это должно было произойти после вердикта пэров, но до оглашения окончательного приговора.) Воспользовалась ли она такой возможностью? Из донесений Шапюи следует, что да. Она заявила, что готова умереть, правда, крайне сожалеет о том, что невиновные и верные подданные короля «должны умереть по ее вине». После этого она попросила о возможности получить «отпущение грехов» (исповедаться), дабы подготовиться к смерти (фр. pour disposer sa conscience)33.
Когда ее выводили из зала суда, на скамье присяжных произошло волнение. Побледневший как полотно Гарри Перси потерял сознание, и его пришлось вынести34. Следующим на очереди был Джордж. Анну увели до того, как ее брат появился в Королевском зале – они так и не увиделись в последний раз. Суд пэров в том же составе, за исключением Перси, предъявил Джорджу практически те же обвинения, что и Анне. Вслед за сестрой он заявил о своей невиновности и тоже был готов бороться за свою жизнь. Как и ей, ему пришлось защищаться самостоятельно35.
Едва Хейлз приступил к оглашению доводов обвинения, по залу пронесся недовольный шепот. Было ясно, что на этот раз добиться признания вины подсудимого будет гораздо труднее. Доказать факт инцеста между братом и сестрой было не так-то легко. По словам Шапюи, обвинение основывалось исключительно на «презумпции». Утверждалось, что он «однажды провел много часов в ее обществе» и что за ним имелись «другие прегрешения», но какие именно, не уточнялось36. Инкриминированные ему преступления якобы были совершены в ноябре и декабре 1535 года, однако никаких подробностей не приводилось. С тех пор как Генрих начал ухаживать за Анной, Болейны держались вместе, поэтому неудивительно, что Джордж и Анна часто проводили время вместе. По правде говоря, поводом для серьезного обвинения мог послужить лишь один эпизод: в июне 1535 года Джордж, внезапно покинув переговоры с адмиралом Шабо в Кале, поспешил поставить Анну в известность о том, что идея обручить принцессу Елизавету с Карлом, герцогом Ангулемским, провалилась, и тогда он действительно провел несколько часов наедине с сестрой в ее спальне37.
Ответная речь Джорджа на представленные Хейлзом обвинения произвела столь сильный эффект, что, как отмечает Шапюи, «многие из присутствовавших в зале, услышав его слова, были готовы биться об заклад, что его оправдают, тем более что не было вызвано ни одного свидетеля обвинения» – и это несмотря на то, что всего лишь час назад Анне был вынесен смертный приговор по тому же обвинению. Записи Райотсли подтверждают это: Джордж, «ко всеобщему восхищению, отвечал на все пункты обвинения весьма рассудительно и мудро и не признавался ни в чем, напротив, он держался так, словно никогда не совершал вменяемых ему преступлений»38.
Де Карль также отметил спокойствие, с которым Джордж опровергал все, в чем его подозревали:
На всяк вопрос давал он свой ответ логичный,
Доходчиво, за пунктом пункт, он излагал.
Такая стойкость всем казалась необычной.
И даже Мор, умен, красноречив
Не мог бы подобрать словес точнее сих39.
Пример невероятной стойкости и самообладания, проявленных Джорджем, служит доказательством того, что он представлял куда большую угрозу для Кромвеля, чем полагают некоторые биографы, склонные видеть в нем не более чем пешку или пресловутого мальчика-посыльного в любовной переписке между Генрихом и Анной40. В глазах присутствующих Джордж поднялся на еще большую высоту, когда в разгар процесса Хейлз подал ему записку, которая должна была послужить очередным доказательством его вины и которую ему было велено прочитать про себя, не оглашая ее содержания, и коротко ответить «да» или «нет». Джордж проявил дерзкое неповиновение и прочитал написанное вслух отчетливо, так что его услышали все, кто находился на трибунах, что привело в ярость Кромвеля, желавшего сохранить этот деликатный момент в тайне. В записке спрашивалось о том, слышал ли он когда-нибудь от своей жены Джейн Паркер, что Анна говорила ей по секрету, будто Генрих «недостаточно искусен в сношениях с женщиной, не отличается ни мужеством, ни половой силой» (фр. ne vertu ne puissance)41.
Учитывая, что Анна безоговорочно доверяла своей невестке, она вполне могла поделиться с ней этой интимной подробностью, а Джейн легко могла рассказать об этом своему мужу. Скорее всего, так и было, поскольку Джордж отказался отвечать на этот вопрос. В безукоризненной манере, свойственной юристам, он произнес следующее: «По этому поводу я не буду возбуждать никаких подозрений, которые могли бы нанести вред репутации короля».
Не желая отступать от своей линии, Хейлз продолжил сыпать обвинениями и заявил, что Джордж якобы распространял клеветнические слухи, которые ставили под вопрос личность отца Елизаветы. Джордж не удостоил Хейлза ответом. Он хорошо знал свою сестру.
Столь вызывающее поведение сослужило ему плохую службу: все пэры без исключения вынесли ему обвинительный вердикт. Норфолк зачитал приговор, и в протоколе заседания появилась зловещая аббревиатура T&S. Наравне с четырьмя незнатными сообщниками Джорджу предстояло принять жестокую казнь на виселице. Он воспринял этот факт хладнокровно, попросив лишь о том, чтобы были оплачены его долги, поскольку все его имущество отчуждалось в пользу короля42.
Последовало множество домыслов о том, как были обнаружены мнимые преступления Джорджа. В поэме де Карля Джордж так говорит об этом судьям:
И по навету одному
Хотите в зле тягчайшем обвинить.
Лишь по ее предположенью
Меня подвергнуть осужденью43.
Константин полагал, что Джорджа могли оправдать, «если бы не одно письмо»44. По свидетельству неизвестного португальского джентльмена, была некая «особа, которая скорее из зависти и ревности, чем из любви к королю, выдала эту проклятую тайну, а вместе с ней и имена тех, кто участвовал в темных делах нечестивой королевы»45. Имя автора письма не называется, однако речь идет о женщине, судя по тому, что первое личное местоимение, встречающееся в португальском оригинале, имеет форму женского рода. Если верить письмам Джона Хьюси к леди Лайл, то, скорее всего, это была Элизабет Браун (см. Приложение 4).
Во вторник 16 мая 1536 года в Тауэр прибыл Кранмер. Вполне возможно, что он терзался угрызениями совести по поводу этого визита, так как явился не по долгу пастырской службы и не по своей доброй воле. Его послал Генрих, желавший выпытать у Анны до того, как она умрет, хоть какую-то причину, которая могла бы послужить основанием для законного аннулирования их брака. Так же как в свое время с Екатериной, теперь ему было важно поверить в то, что их брак с Анной не имеет юридической силы и был недействителен с самого начала. Вступая в брак с Джейн Сеймур, ему было психологически необходимо чувствовать себя свободным от брачных уз46.
Проще всего было бы вспомнить историю о якобы существовавшей некогда договоренности между Гарри Перси и Анной о заключении брака, однако ее бывший возлюбленный проявил неповиновение. 13 мая, за два дня до того, как его вызвали для участия в суде пэров, он написал Кромвелю письмо, в котором подтвердил предыдущее заявление о том, что никакого сговора между ними не было. Вежливо, но решительно он напомнил первому секретарю, что он уже отвечал на этот вопрос под присягой. Мы можем лишь гадать, о чем говорили Анна и Кранмер, однако судя по тому, что произошло вскоре после этого, она продолжала отстаивать легитимность своего брака (а значит, и законность рождения своей дочери)