Танки шли, медленно растягиваясь в стальную цепь. Нехотя покачиваясь, они водили стволами пушек, выискивая цель. Ятка три стальных монстров.
Первыми нервы не выдержали у железнодорожников. С их фланга заработал пулемет. Защелкали одиночные винтовочные выстрелы. И вот уже шквал бесполезного огня терзал покрытую подтаявшим настом землю, а вовсе не немецких солдат, сидящих на броне.
Дмитриев посмотрел по сторонам. Он-то помнил, как отсекать пехоту от танков и прекрасно понимал, что с такого расстояния народ лупит в белый свет, как в копеечку.
— Прекратить стрельбу, — сзади вдоль окопов побежал, едва не уронив очки, щуплый, невысокого роста парень. — Патроны беречь, подпустить поближе и стрелять наверняка.
Савелий посмотрел на очкарика. В петлицах у того по шпале и звездочка на рукаве. Старший политрук.
Утюги с крестами на бортах, тем временем, подползли ближе.
Теперь уже можно.
Леднев вцепился в рукоятки «Максима», и пулемет заговорил с наступающими немцами по душам, роняя на раскисший бруствер шипящие гильзы.
Автоматчики как горох посыпались с танков в чавкающую октябрьскую грязь. Многие из них так и остались лежать в земле сырой. Остальные же, отстреливаясь, поползли назад.
Но атака не захлебнулась. Танки продолжали ползти к окопам. Правда два из них уже горело, а третий развернуло на уцелевшей гусенице. В подставленный борт тут же ударила сорокапятка.
На дальнем конце поля показалась цепочка пехотинцев, вооруженных карабинами. За ней еще одна, и еще.
Слева, прислонившись к расползающейся стенке окопа, сидел и неистово крестился курносый и веснушчатый деревенский парень, откуда-то из-под Перми. Савелий вспомнил его. Курносый смешно подвывал играющему на гармони земляку, когда вчера колонна остановилась на привал.
— Стреляй, дурра, — Дмитриев вытер грязь со лба и махнул наганом.
— Н-не могу, не стреляет, — парень отодвинул от себя подальше учебную винтовку.
— Бля, — Савелий схватил мосинку, примкнул к ней штык и сунул ее в руки пермяку.
Леднев, тем временем, перенес огонь на приближающуюся цепочку пехотинцев, совершенно не обращая внимания на танки, рычащие уже на расстоянии броска гранаты. Недалеко шваркнуло противотанковое ружье и еще одна «четверка» закрутилась на месте. Третий танк, намотав на гусеницы нескольких кавалеристов, проскочил окоп и собирался разворачиваться, когда на околице Нефедово тявкнула зенитка, и прошитый насквозь Pz-IV загорелся. Перед Савелием замелькали стальные траки.
— Давай за пулемет, — Егор Семенович достал откуда-то из-за пазухи мятую бескозырку, одел ее и, схватив «коктейль Молотова», пополз к приближающемуся танку. Вскоре еще один «утюг» горел, пачкая черными маслянистыми клубами дыма прошитый косыми струями дождя воздух.
Когда Леднев вернулся в окоп, у Савелия закончилась последняя лента и он, достав из кобуры наган, положил его дуло на сгиб левой руки, прицелился в ближайшего немца. Только Дмитриев собрался нажать на спусковой крючок, как в груди фашиста смачно чавкнула винтовочная пуля, и алое облачко крови развеяло ветром на том самом месте где только что бежал с карабином на перевес бравый солдат Вермахта. Но тут же на пригорке возник еще один. Савелий выстрелил, потом еще раз, еще.
Кончились патроны. Дмитриев оглянулся. Рядом, сжимая трехлинейку в мертвых руках, лежал один из вчерашних рабочих.
— За Родину, за Сталина, — очкастый политрук вставил новую обойму в ТТ и, обернувшись, шагнул на бруствер. Дмитриев с Ледневым переглянулись. Старый матрос кивнул и, зажав ленточки бескозырки в зубах, метнулся к двум немцам, бегущим навстречу с примкнутыми штыками. Савелий тоже выбрал себе одного: в надвинутой до ушей каске, уже грязном мундире, с белым шарфом, обмотанным вокруг шеи. В этот шарф он и воткнул штык.
— А-а-а! Сука! Блядь!
Куда не кинь взор, всюду мелькали штыки, ножи, финки, трещали черепа под прикладами, стреляли из пистолетов в живот, душили, выдавливали глаза. Кавалеристы рубили шашками пытающихся прикрыться карабинами немцев, их самих срезали очередями, уцелевшие автоматчики. Недалеко от Дмитриева взорвался боекомлект в немецком танке и сразу звуки бойни утонули в колокольном звоне внутри головы.
Атака была отбита. Обратно в окопы вернлась едва ли половина народу. Раненых тут же перевязывали и снова брались за оружие.
Леднев, тяжело дыша, убрал обратно в ножны свой кортик. Дмитриев оттирал от грязи трофейный карабин.
В окопе Савелий столкнулся с пермяком. Блуждающий взгляд, странная улыбка, окровавленный штык винтовки, немецкий автомат на шее. Парень был явно в шоке, но он выжил, и это главное.
— закуривай, — Егор Семенович сунул пермяку и Савелию по папироске, которые достал из немецкого портсигара. И когда только успел прибарахлиться?
Дождь к тому времени уже кончился, о чем тут же пожалел курносый пермяк.
— Почему, — спросил Дмитриев.
— Ща Мессеры налетят, бля буду.
И точно. Не успел Савелий вылить за бруствер последний котелок с бурой жижей, которую он вычерпывал из своего окопа, как вдалеке, на границе между серым небом и черным, перепаханным гусеницами полем, появились шесть черных точек, быстро увеличивающихся размерах.
— Воздух, — истошно заорал кто-то с правого фланга. Пермяк бросил саперную лопатку, которой углублял свою огневую позицию, и плюхнулся в грязное месиво на дне окопа. Дмитриев взял карабин и начал медленно сползать вниз, целясь в одного из фашистских стервятников.
— Ты что, ебанутый? — заорал сосед по окопу.
Самолет уже был хорошо виден. На его плоскостях расцвели красные цветки пулеметов. Орловский прицелился и выстрелил. «Мессер» пронесся над их головами. Дмитриеву даже показалось, что он увидел ухмыляющуюся физиономию летчика. Совсем рядом что-то бабахнуло. На голову посыпались комья земли. Пермяк сиганул из окопа и на карачках рванул прочь.
— Стой, дура, убьют, — Савелий бросился за ним, стараясь ухватиться за ногу в каком-то непотребного вида тапке. Им еще ведь сапог не выдали, твою мать.
— Егоров, Дмитриев, назад, — им наперерез бросился старший политрук.
Савелий оглянулся. Кроме них не больше не бежал никто.
— Стой, суки, стрелять буду, — размахивал пистолетом очкарик.
Дмитриев замешкался и пермяк, встав на ноги, понесся по полю. Савелий вновь посмотрел на политрука, а когда перевел взгляд на бегущего, на месте того уже рос куст взрыва, разбрасывая свои земляные и свинцовые плоды. Дмитриева отшвырнуло назад. Политрук, выронив ТТ, с интересом рассматривал свой розовый ливер, лезущий наружу сквозь пальцы прижатой к животу руки.
Что это? Это не может быть бомба! Звено «Мессершмитов» только начинало второй заход.
Ответом ему был гулкий орудийный выстрел со стороны опушки. Со стороны леса к ним опять ползли танки. Очень много танков.
Потом его что-то толкнуло в бок.
Что происходило дальше, Дмитриев помнил смутно. Темное сукно бушлата и пуговицы с якорями перед глазами, скрип земли на зубах, всюду не успевшие убежать из деревни бабы, распластанные, подобно растерзанным кошками голубям. Пылающие вагоны какого-то поезда, оторванная голова, подвязанная платком в синий горошек, разливающееся в боку тепло, крики, взрывы, чье-то плече под подбородком, стог сена, телега, тряска на которой выбивает последние искорки сознания. Первый бой. Наверное, поэтому он так и запомнился.
Потом полевой госпиталь, в котором ему без наркоза вырезали осколок, душный вагон санитарного поезда, с вечным запахом крови, мочи, пота и лекарств.
Забытье.
Глава 14БУНКЕР
Ветер утих, но совсем не на долго. На долго он не умел. Вот и сейчас, поигравшись истлевшими занавесками, в окнах уцелевшего дома кинематографистов, подребезжав зубцами осколков в витрине гастронома, он пронесся по торговому залу, принеся с собой клочья обгоревшей материи и запах гари.
Гарью здесь пахло почти всегда, но время от времени, свежее дыхание с севера все-таки вытесняло горький аромат смерти.
Багровые тени перечеркнули пустынную улицу, следуя за облаченным в пыльную корону солнцем. Наступал час крысы. В это время полчища этих тварей выползали на вечерний променад, и тот, кто не успевал добраться до своего убежища, становился легкой жертвой местного крысиного клана. Так было в этой части города.
На западе мелких хищников вытеснили одичавшие потомки немецких овчарок. На востоке все бегающее, ползающее и скачущее, неосмотрительно забредшее на территорию, где смерть не таилась среди развалин и не поджидала в глубоких провалах, а падала с неба, тут же рвалось в клочья крепкими когтями и клювами. Здесь обитали стаи гигантских ворон, способных и в одиночку растерзать довоенного орла. К югу же раскинулись необитаемые выжженные земли, которые назывались не то Печатники, не то Печальники.
Его конура находилась на юго-западе. То есть там, где четвероногие убийцы бродили среди почерневшей от жара травы и стекловидных проплешин.
Он должен был успеть туда до заката, но похоже не успевал. Что-то не похожее ни на одного из местных хищников преградило ему выход из гастронома. Что-то большое и не видимое человеческому глазу.
А ведь сегодняшний день начинался так хорошо. Найти почти целое, лишь с одним оторванным рукавом пальто — это неслыханная удача. В нем можно ходить, можно спать, его можно было выменять на охапку сушеной лебеды или целых три жирных плотвы. И вот теперь, когда он, напялив на себя это малиновое великолепие с клочьями когда-то серебристого меха на воротнике, возвращался домой, кто-то решил им поужинать.
Из темного угла, куда не доставали косые лучи заходящего солнца, катилась волна приторного мускусного запаха. Басовитое порыкивание сменялоь свистящим шипением. Будто из порванного шланга стравливали воздух.
Не выдержав, он метнулся к спасительному светлому прямоугольнику витрины. Сзади, совсем по человечьи, но одновременно все с тем же свистящим шипением, сказали: