— Разве не имеет значения то, что художник хочет сказать своей картиной? — спросила я.
— Ерунда! Картиной ничего не надо говорить! Вокруг — одни глупцы! Ты встанешь на парапет и будешь орать, а они ничего не услышат, а что услышат — переврут и извратят. Ты передай момент. Настроение. Состояние души. Покажи тоску так, чтоб глядя на картину плакали. А радость так, чтоб улыбались. Больше ничего говорить тебе не нужно, пусть мелют языками другие, которые не умеют ловить тот самый момент.
Всего за несколько занятий Арзур научил меня обращать внимания на мелочи, а затем вписывать их в композицию. Он сказал, что при первой встрече заметил у меня ножи в голенищах сапог, и поэтому изобразил ковыряющейся кинжалом в зубах.
Несколько простых и понятных уроков от художника-самоучки дали мне куда больше, чем месяцы занятий с приглашённым академическим живописцем. Мои портретные наброски ожили. Я теперь рисовала не только лица, но и предметы, показавшиеся мне важными. Десар купил десяток альбомов с плотной дорогой бумагой, а также россыпь принадлежностей, из которых я в итоге предпочла простой карандаш.
Арзур подарил нам на прощание небольшую картину. Просто рассвет на лугу, когда золотые лучи солнца пробиваются сквозь разнотравье и пронизывают яркие лепестки полевых цветов. Просто момент. Просто мгновение жизни, навсегда оставшееся в сердце художника.
Мы заплатили за эту картину целое состояние — гораздо больше, чем мог просить никому не известный однорукий художник. Но я знала, что эта картина будет висеть в нашей с Десаром гостиной-оружейной и навсегда останется ниточкой, связывающей нас с путешествием, в котором мы стали по-настоящему близкими. Не просто любовниками, друзьями и напарниками, а любящими преданными супругами. Как и шкура, которую Айтар Блайнер нашёл и обещал передать нам, как только мы вернёмся. Скажем честно, не самый элегантный предмет интерьера, однако я ни на что не променяла бы его.
На десятый день поездки мы забрались в такую глушь, что ни отелей, ни постоялых дворов поблизости не оказалось.
Одним краем Приграничье забиралось в горы, и здесь уже стояла поздняя осень. Пронзительно чистое, холодное небо казалось куда ближе. Протяни — и дотронешься до ледяных звёзд рукой.
Поиски завели нас в небольшую деревеньку, скорее даже хутор на несколько домов, где о лекарке, разумеется, никто не слышал.
— Вернёмся назад? Там была таверна, может, при ней есть номера, — кутаясь в новую укороченную дублёнку, я с сомнением оглядела петляющую среди каменных глыб грунтовую дорогу.
— Нет. Выше находится самый северный пограничный пункт, там горный перевал, с которого можно спуститься либо в Нортбранну, либо в Приграничье. Думаю, там должен быть постоялый двор.
— А если он переполнен?
— Поспим в мобиле, — решил Десар. — Рисковать и разбивать лагерь в таком холоде и на таком ветру мы не будем.
— А мы сможем проехать там на мобиле? — с сомнением спросила я, хотя Десар знать ответа не мог.
Он лишь улыбнулся, а я немного устыдилась своего недоверия.
— Хорошо, поехали дальше.
Муж с самого начала говорил, что обшарит всё Приграничье, и теперь мы достигли его крайней северной точки. Часть обратного пути придётся проделать по уже знакомой дороге, ведь она тут единственная! Зато я смогу проверить нарисованную карту.
Вести мощный и быстрый мобиль по узкой горной даже не дороге, а тропе — сомнительное удовольствие. Десар сидел неестественно прямо, внимательно всматриваясь в рисунок извивающегося перед колёсами серпантина. По днищу периодически чиркали камни, и в такие моменты он ещё сильнее вцеплялся в руль. Если посадим мобиль на брюхо, никто его отсюда не эвакуирует. Однако муж спокойно, планомерно продвигался вперёд, порой выходя из салона, чтобы скинуть с дороги особенно крупный камень.
К моменту, когда мы добрались до перевала — и пограничного пункта по совместительству — , Солар стоял уже высоко. На извилистых горных улицах гроздьями висели дома, и приткнуть мобиль было негде — пришлось оставить его на въезде в посёлок. К счастью, Десар мог защитить нещадно эксплуатируемую собственность Эрера заклинаниями — металл отлично их держал. Солнце, конечно, выжигает магию, но до вечера этого должно хватить.
Мы поднялись в посёлок пешком, волоча на себе самое необходимое, но разреженный горный воздух в сочетании с сильнейшим ветром сделали короткий путь запоминающимся своей неприятностью. В единственный трактир со сдаваемыми внаём номерами мы ввалились продрогшие насквозь. Внутри было не сильно теплее, но хотя бы не дуло так зверски, как снаружи.
— Ясного дня, — поздоровался Десар с пожилым грузным полуденником у прилавка. — Нам с женой нужен номер на один день. Завтра вечером мы уедем.
— Днёвки по двойному тарифу, — равнодушно указал тот на доску, где цены были такие, каких мы не видели в самом дорогом отеле Харзола.
— Так время почти полдень… Быть может, сторгуемся за половину цены? — с обаятельной улыбкой предложил Десар. — Нам даже простыни не нужны, у нас имеются свои спальники и одеяла.
— Цена на доске. С полуночниками торга нет, — всё с тем же равнодушием отозвался хозяин, даже не глянув на мужа. — Не нравится — можете дневать на улице. Чай, там пока не холодно.
Очень спорное утверждение, на мой скромный взгляд. Десар хмыкнул и расплатился с полуденником, а затем спросил:
— Еда для полуночников тоже дороже?
— А вы как думали, вашблагородье. Магам только самое лучшее подаём, — не меняя тона, прогудел тот. — Шулюм желаете?
— Желаем, — кивнул Десар, указывая мне на свободный столик у окна.
Расположенный на крутом склоне трактир одной стеной выходил на нижнюю улицу, а другой — на улицу выше, так что из этого окна вид открывался исключительно на ноги прохожих. Страннее всего выглядел второй дверной проём, находящийся почти под самым потолком. Если бы не ведушая к нему деревянная лестница, можно было бы подумать, что здание проектировал сумасшедший архитектор.
Единственный свободный стол оказался пустым по крайне прозаической причине — из одностворчатого окна нещадно дуло. Десар вернулся с подносом, на котором умостились два здоровенных исходящих паром горшка, по виду абсолютно идентичных горшкам, стоящим на столе трапезничающих справа от нас полуденников. Ломти свежего ноздреватого хлеба тоже не выглядели иначе, из чего я заключила, что двойная цена — очередной вид побора на дар.
В приграничье, где большая часть населения — полуденники, магов откровенно не любили. При виде нас переходили дорогу, в некоторых лавках отказывались продавать товары, а в тех, где соглашались — брали двойную цену.
Десар относился к этому философски, а меня подобное отношение раздражало. За дублёнку, стоящую в Кербенне не больше трёхсот арчантов, здесь пришлось отдать целое состояние.
Молча кипя от творящейся несправедливости, я ела вкуснейший местный шулюм и прислушивалась к оживлённому разговору за соседним столом.
— А я тебе говорю: женись! — настаивал худощавый седой мужик, обращаясь к молодому парню.
В отличие от всех остальных в трактире, они делили одну порцию на двоих, а одеты были в засаленные тулупы, а не добротные дублёнки.
— Батя, охолони! Не лежит у меня к ней душа! Полукровка она! — отозвался молодой красавчик и сердито добавил: — Ещё и с гонором.
Смуглое лицо с пухлыми, ярко очерченными губами обрамляли смоляные мелкие кудри, а тёмные омуты глаз сияли на лице чёрными звёздами.
— И что, что полукровка? — чуть пригнулся к столу мужик, заглядывая сыну в глаза. — Зато староста ей дом справный выделил. Едва ли пара месяцев прошла, а она уже в масле катается. Заказов набрала, живёт припеваючи. Всегда лекарка при деньгах будет, а вместе с ней — и ты! А ты, оболдуй, упёрся рогом.
— Говорю ж, что не лежит у меня к ней душа!.. Больно белёсая и… без энтого, — он выразительно обрисовал две сферы у груди так, что мне захотелось его чем-нибудь стукнуть.
Сам бы попробовал такие дыни носить…
Десар тем временем стал похож на гончую, взявшую след. Он смотрел прямо мне в глаза, но сам был по уши в разговоре о неизвестной лекарке.
— Можно подумать, за тобой бабы табунами бегают, — насмешливо отозвался отец. — Чай и эта такая же, как остальные, чай всё вдоль у неё, а не поперёк. А ежели сытой жизнью жить хочешь, то и на страхолюдину взгромоздишься, а лекарка на личико очень даже ничего…
— Больно похожа на полуночницу, — возразил сын.
— Стерпится-слюбится, — не остался в долгу отец, скалясь пеньками зубов. — Ты мозгами-то пораскинь чутка! Избу ей выделили большую, заказы у неё завсегда будут, чай люди-то болеть не перестанут. Рожают лекарки легко. Это наши бабы в родах мрут, а у энтих магия-шмагия. Вот и плодятся, как жуки навозные. А то, что полукровка она — не беда. С твоей чистой кровью всего-то и четвертушка от полуночника в детях будет.
Обладатель чистой крови и неполного комплекта зубов смотрел на сына с азартом.
— За меня, может, Ольханка пойдёт.
— Ольханка твоя такая же нищая, как мы. Токма у нас изба погорела, а у них отродясь ни арчанта за пазухой не водилось. Да и сама дурная, ей лишь бы хвостом крутить. Добро бы работящая была, а так — только в ней и есть хорошего, что сиськи. Говорю тебе: женись на лекарке! Она, может, и поплоше рожей, зато деньжата водятся. И не прогадай, дурень: к ней уже выстроилась очередь из ухажёров-то! Глядишь, через месяц-другой кто поумнее её к алтарю поведёт. Вот вернёмся в Абернафин, ты цветочков-то возьми, да к ней на порог. И улыбайся, девки от того млеют.
Десар чуть приподнял бровь, а потом улыбнулся мне так нахально, что я с трудом удержала смешок.
— Говорю же — с гонором она.
— Гонор и высечь можно. Как замуж за тебя выйдёт, так и вломишь ей хорошенько, чтоб мужскую руку знала. Дело тебе говорю, — продолжал настаивать заботливый отец, — эта новая лекарка не только для всего села радость, но и для нас с тобой. А уж как поженитесь, так и я к ней перееду. Изба-то, чай, большая, места всем хватит. Старый я уж стал спину гнуть, заслужил и на печи почивать. Всё одно этим магам деньги с неба сыпются. Вот пусть делится!