Здесь и там по полу были разбросаны игрушки: кубики, грызунки, плюшевые звери. В гостиной горели все лампы, а шторы были задёрнуты.
Роббан присел на корточки перед телом, которое Ханне разглядела из-за спины Линды.
— Это он, — сказал Роббан, и сердце Ханне бешено забилось в груди.
Линда тоже присела, но Ханне так и осталась стоять, не в силах оторвать взгляда от женского тела на полу.
Впервые она видела настоящий труп, и тело Ханне изо всех сил сопротивлялось этому зрелищу. Тело желало повернуть обратно, в тесную прихожую, выбежать наружу, в снегопад, и никогда не возвращаться сюда.
Но Ханне усилием воли заставляла себя не двигаться с места. Она делала глубокий вдох и считала до трёх, прежде чем выдохнуть.
Раз, два, три, вдох.
Раз, два, три, выдох.
У обнажённой женщины были длинные каштановые волосы. Её лицо было всё в крови и так сильно разбито, что различить его черты было невозможно. Изо рта у неё торчала металлическая ручка — может быть, какая-то кухонная утварь, может быть, принадлежность для уборки, сейчас сложно было сказать. Рукоятка швабры была засунута в её влагалище. Длинный черенок со следами крови покоился на полу между её ног, а ветошь приходилась как раз между стопами.
Раз, два, три, вдох.
Линда и Роббан о чём-то говорили, но Ханне не слышала их. От шока она перестала воспринимать речь. Словно они разговаривали на иностранном языке: слова разваливались на куски и превращались в странные гортанные звуки, никак не связанные между собой.
Роббан указал на руки женщины, и Ханне увидела. Ладони были намертво прибиты к паркетному полу большими гвоздями.
Линда поднялась на ноги, обернулась назад и взяла Ханне под руку.
— Как ты?
Ханне молча смотрела на неё, не в силах вымолвить и слова.
— Имей в виду, здесь нельзя падать в обморок или блевать. Просто чтоб ты знала.
Ханне кивнула, отводя взгляд.
— Я выйду ненадолго, — выдавила она из себя.
Снегопад всё не прекращался, а Ханне долго стояла на улице, глядя на Берлинпаркен. Затем взгляд её заскользил по контуру многоуровневого гаража, по одетым в форму полицейским — они пили кофе, термос с которым принесли из машины, возле заградительной ленты. Ханне подняла лицо вверх, закрыла глаза и полной грудью вдохнула зимнее небо.
Через некоторое время один из полицейских подошёл к ней и поинтересовался, не желает ли она выпить кофе или, быть может, закурить.
Ханне поблагодарила и честно ответила, что не хочет.
Она не курила, а пить что-либо в данный момент опасалась, потому что чувствовала, что её вот-вот может стошнить.
Криминалисты-техники вынесли свои укладки с оборудованием и загрузились в белый фургон, припаркованный немного поодаль. Прежде чем исчезнуть, они кивком попрощались, и Ханне кивнула им в ответ. Она попыталась изобразить на лице ещё и улыбку, но это ей не удалось.
Через мгновение из подъезда показались Роббан с Линдой. Роббан поспешил к Ханне и покровительственно положил руку ей на плечо.
— Ты как?
— Ничего страшного, всё нормально.
Он осторожно погладил Ханне по спине.
— Я не подумал. Наверное, тебе стоило подождать снаружи. Прости.
— Нет. Я… Хорошо, что мне выпала возможность осмотреть место преступления.
— Могу я поехать обратно вместе с вами? — спросил Роббан, и полез в машину, не дожидаясь ответа.
— Конечно, — сказала Линда, но к тому моменту Роббан уже захлопнул дверь.
— Анна Хёёг, — объявил он, когда все устроились в машине. Двадцать один год, мать-одиночка, имеет дочь пятнадцати месяцев от роду. Её сестра сказала коллегам, которые проводили опрос, что Анна не была знакома с другой убитой.
— Она жила не на верхнем этаже, в отличие от остальных, — вставила Ханне.
— Мне кажется, нужно оставить гипотезу о том, что преступник забирался через крышу, — заявила Линда, заводя мотор.
Ожило радио, и музыка хлынула в сырое пространство салона, где стоял густой дух сырных чипсов.
Ханне наблюдала за тем, как Берлинпаркен, удаляясь, тает во тьме. Она ещё могла различить силуэт качелей и контур покрытой снегом статуи, мелькнувшие среди деревьев, когда Линда повернула к центру. И в это мгновение Ханне вдруг вспомнила свою идею, ту самую, которую прошлым вечером решила записать. Ту самую, которую так боялась забыть, что среди ночи поднялась с кровати и отправилась на поиски блокнота.
— Детская площадка, — произнесла она.
Роббану потребовалась пара секунд, чтобы отреагировать.
— Да? — отозвался он, убавляя громкость радио.
— Что если он высматривал их на детской площадке? Они ведь все жили поблизости от парка, и у всех были маленькие дети. Само собой, они ходили гулять на детскую площадку. Ему вообще не нужно было напрягаться, чтобы узнать, где они живут. Он мог просто сидеть на лавочке и наблюдать, в какой подъезд они зайдут.
30
Как только Ханне вернулась домой и выгуляла Фрейда, она сразу разожгла камин, налила себе бокал вина и села изучать материалы дела. Она сравнивала преступления, совершённые Болотным Убийцей, со случаями из зарубежной практики, а потом решила покопаться в литературе — то были толстые истрёпанные тома по психологии и профилированию преступников, которые Ханне изучала еще во время работы над диссертацией.
Она достала большой лист бумаги, разделила его на три колонки, которые надписала «Жертва», «Способ» и «Мотив». В левом поле она сделала отметки «1985», «1974» и «1944», а затем ровными аккуратными линиями расчертила таблицу.
Три временных промежутка, три вопросительных знака.
На листе бумаги перед ней — девять пустых ячеек. Ханне начала с характеристики жертв — потому что выбор жертвы может поведать важные подробности об убийце. Изучив жертву, можно выяснить, чего вожделеет убийца, или же, напротив, что он ненавидит и жаждет уничтожить. Выбор жертвы отражает мечты и фантазии убийцы, его картину мира: кто, по его мнению, заслуживает смерти и почему.
Жертвы — 1985.
Возраст: 21 и 24
Матери-одиночки; один ребенок в возрасте от 1 до 2 лет
Средний рост, скандинавский тип внешности, длинные волосы
Телосложение от худощавого до нормального
Образование — среднее
Работали по найму, доход относительно низкий.
Наркозависимость — нет данных, психические проблемы — нет данных
Связь между жертвами — нет данных
Проживали вблизи Берлинпаркен.
Шло время, и камин начал гаснуть. Угли в нём стали шипеть и плеваться. Ханне подбросила ещё дров и заново наполнила бокал. За окнами разливалась чернильная темнота. На другой стороне улицы в чьём-то окне сияла рождественская звезда и горел рождественский канделябр, но дома у Ханне и Уве украшений не было. Уве считал все подобные проявления мелкобуржуазными, и ужасался всякий раз, как видел в городе наряженную к Рождеству ёлку.
Ханне покосилась на Фрейда, на морде которого застыло просительное выражение. На часах было пять минут восьмого.
— Хорошо, — сказала Ханне. — Идем есть!
Накормив Фрейда, она продолжила свой кропотливый труд, заполняя ячейки таблицы соответствующей информацией. Несмотря на огонь в камине, Ханне было зябко в большой холодной квартире.
Она перечитала свои записи, подчеркнула несколько предложений и кое-что добавила. Потом сделала оттиск текста на прозрачной пластиковой пластине.
У Ханне оставалось в запасе ещё несколько дней, чтобы довести до ума свою презентацию. Она планировала использовать это время для изучения материалов двух схожих дел, а поскольку Ханне была перфекционисткой, ей, очевидно, предстояло переделать оттиск несколько раз, прежде чем она окажется довольна результатом.
Уве пришёл домой в восемь.
Ханне даже не обратила внимания, что он сильно задержался. Поесть она тоже не успела, потому что была всецело поглощена профилированием Болотного Убийцы.
— Привет, — поздоровался он и поцеловал жену в губы. — Прости, что я так поздно, но мой сеанс терапии сегодня перенесли на другое время. С другим пациентом произошло что-то не терпящее отлагательства.
Ханне улыбнулась.
Ей было немного смешно представлять, как Уве лежит на этом нелепом диване и говорит о своей жизни, словно он мог бы с помощью слов исправить плохие отношения с отцом. Кроме того, терапевт говорила по-английски, что делало всю ситуацию ещё более комичной, ибо Уве в английском был не слишком силён.
Сама Ханне никогда не посещала сеансы терапии и не стремилась к этому, несмотря на то, что так много времени посвятила изучению психологии и имела за плечами такой багаж, который стал бы лакомым куском для любого психотерапевта.
Но Ханне попросту считала, что не нуждается в терапии. И если Уве желает улучшить отношения с папой, разве не с ним нужно разговаривать в первую очередь, вместо терапевта?
Уве покосился на документы, разложенные по прикроватному столику.
— Дело продвигается?
— Будем надеяться.
После некоторых колебаний Ханне всё же решила рассказать о новом убийстве.
Она описала увиденное в квартире возле Берлинпаркен и объяснила Уве, чем в данный момент занята. Уве сел подле неё и одним глотком осушил её бокал.
— Боже мой, Ханне, — воскликнул он. — Ты и правда должна этим заниматься?
Ханне удивилась. Уве же психиатр. Он каждый день сталкивается с пациентами с глубокой патологией. Уж он-то один из немногих должен был понять, насколько это всё важно.
— Мы не нуждаемся в деньгах, — добавил он.
— Дело не в деньгах. Дело в том, что я хочу помочь раскрыть преступление. Ради памяти женщин, которые стали его жертвами, и ради всех тех, кто рискует стать следующей жертвой.
Уве со звоном опустил бокал на стол.
— Почему ты не можешь заняться чем-нибудь нормальным? Преподавать? Писать книги? Ты молода, красива. Талантлива. Ты можешь заниматься всем, чем захочешь, и из всех возможностей выбираешь работу с кучкой зачуханных полицейских? Ты что, действительно считаешь, что они станут прислушиваться к тебе? Думаешь, их хоть сколько-нибудь интересуют твои прекрасные умопостроения?