— Ну а я могла бы, — произнесла она, и её тёмные глаза заблестели. — Я могу даже взять коляску, чтобы всё выглядело правдоподобно.
Роббан глубоко вздохнул и принялся растирать виски большим и указательным пальцами одной руки.
— Линда, милая, мы не можем впутывать ребёнка в это дело, ты же понимаешь.
— Но если…
— Нет, — с нажимом произнес Роббан. — Это решено.
— Преступник ни разу не причинил вред ребёнку, — упорствовала Линда. — Я могла бы иногда брать с собой туда младшего сына своей сестры и общаться там с другими мамашами. А потом, когда примелькаюсь, я смогу там появляться вообще без ребёнка.
Линда на мгновение замолчала, а потом снова заговорила:
— Или можно вовсе засунуть в коляску несколько одеял. Такие малыши ведь всё время только и делают, что спят.
В тот же день после обеда Линда и Ханне отправились на встречу с Гуниллой Нюман.
По дороге Линда без умолку болтала о своей сестре и замечательных, но безумно шумных племянниках.
Ханне мычала в ответ что-то нечленораздельное и улыбалась, но никак не могла перестать думать о том, как изменилось по отношению к ней поведение Роббана.
— Послушай, а что стряслось с Роббаном? Что-то случилось? Он показался мне каким-то кислым.
— Полосатый-то? Не, ему просто не по себе от того, что у нас до сих пор нет подозреваемого. На него же давят и начальство, и пресса.
Ханне не стала упоминать об их с Роббаном походе в бар после работы, потому что вся эта ситуация заставляла её чувствовать себя замаравшейся.
Тридцатипятилетняя Гунилла жила в маленькой съемной квартире в районе Сканстулль. Её густые волосы, выкрашенные в блонд, были заплетены в толстую косу, а на мускулистых руках красовались крупные татуировки.
— Мне повезло, — сказала она, когда Линда похвалила квартиру. — Здесь совсем рядом Южная больница, а я там работаю. И есть отдельная комната для Карины — на то время, что она живет у меня. Но почему вы хотите поговорить со мной об Эстертуне, я ведь уехала оттуда почти десять лет назад?
Линда рассказала ей о Болотном Убийце и Бритт-Мари.
— Я видела заголовки, — кивнула Гунилла. — И помню её, эту Бритт-Мари, только я не знала, что она пропала.
— Тогда этого никто не понял, — сказала Линда. — Можешь рассказать, при каких обстоятельствах вы познакомились?
Гунилла изогнула бровь.
— Она позвонила мне как-то вечером и попросила разрешения прийти. Объяснила, что расследует убийство. А потом… Да, она интересовалась, не видела ли я кого-то подозрительного в округе. Или на крыше. Простите, но мне показалось, что это звучит смехотворно. Почему и каким образом я должна была увидеть кого-то на крыше?
— Так ты видела что-нибудь подозрительное?
— Нет. Но она оставила мне свой номер и просила звонить, если я что-то замечу. А ещё она велела мне держать балконную дверь запертой. Потом прошла неделя или две, я точно уже не помню. Однажды вечером я заметила, что в парке уже долго стоит какой-то человек и пялится в мои окна. Тогда я ей и позвонила.
— Как он выглядел? — спросила Линда.
— Боже мой, я уже совсем не помню.
И мгновением позже:
— Вы же не думаете, что это был он? Болотный Убийца?
— Можешь припомнить точно, какое было число? — вместо ответа задала Линда ещё один вопрос.
Гунилла покачала головой.
— К сожалению, нет. Но в тот вечер она обещала зайти ко мне, если успеет, а больше я о ней ничего не слышала. И никогда больше не видела того человека в парке.
33
Когда на следующий вечер Ханне оказалась в квартире возле Берлинпаркен, где разместилась наружка, тьма уже окутала Эстертуну своим мягким хлопковым покрывалом.
Когда Ханне позвонила в дверь квартиры на первом этаже, её открыл Лео, кивнул и отступил в сторону, пропуская Ханне внутрь.
— Ты же воспользовалась задним ходом? — поинтересовался он.
— Да, можешь быть спокоен. Меня никто не видел.
Сотрудник службы наружного наблюдения вышел в прихожую и поздоровался. Он выглядел молодо — гораздо моложе и Ханне, и Линды. Его рукопожатие оказалось влажным, а улыбка была немного нервной.
Ханне бросила взгляд в гостиную.
Там было темно, и обставлена комната была так скудно, что казалось, в ней никто не живёт — что, в общем-то, было правдой. У стены стоял потёртый диван, а на полу лежал одинокий коврик. Штатив с камерой стоял у окна, а возле него примостился стул с подушкой на сиденье. На полу рядом лежали бинокль и блокнот.
Ханне направилась прямо к окну и с опаской поглядела сквозь тонкий тюль. По другую сторону стекла раскинулся Берлинпаркен, погружённый в темноту. Свет одинокого фонаря, стоявшего посреди детской площадки, выхватывал из темноты силуэты детей, которые качались на качелях, и их мам, стоявших неподалёку с колясками. В центре группы женщин стояла Линда, напялившая на себя стёганые штаны и пуховик, в которых была похожа на человечка из рекламы шин «Мишлен». Она над чем-то смеялась, привычным движением катая коляску туда-сюда.
— Осталось десять минут, — сказал Лео.
— Заметили что-нибудь интересное? — спросила его Ханне.
Тот покачал головой.
— Народ, конечно, ходит, но мы ни разу не видели в парке какого-нибудь одинокого мужчины.
Минуты убегали. Дети продолжали возиться в снегу, а Линда принялась прощаться с другими мамашами. Она помахала им рукой и направилась к дому, толкая коляску перед собой. Колёса прокручивались в снежном месиве, и Линде приходилось поднимать переднюю часть коляски, чтобы перенести вес на задние колеса и миновать снежный затор.
— Подождите, — воскликнула Ханне, указывая на тёмный силуэт поодаль.
Одинокий человек стоял вплотную к фонарю, и смотрел на парк. Он был высокого роста, худой, а его голову скрывала шляпа.
Лео и паренёк из наружки подошли к окну и прижались к стеклу, чтобы лучше разглядеть незнакомца. Ханне подняла с пола бинокль и осторожно сдвинула тонкую гардину в сторону.
— Это Фагерберг, — произнесла она. — Тот полицейский, что вёл расследование в семидесятых.
— Какого чёрта…
Лео осёкся, но продолжил:
— Что ему здесь понадобилось?
Ханне пожала плечами и отложила бинокль.
Пару минут спустя открылась входная дверь и в прихожей зажёгся свет. Линдины тёплые штаны зашуршали, когда она, держа в объятиях охапку одеял, направилась в гостиную.
— Привет, что ли! — обрадовалась Линда, увидев Ханне, и тут же заключила её в долгое крепкое объятие, пахнувшее снежной свежестью.
Потом Линда бросила охапку одеял на старый диван.
— Осторожнее с ребёнком, — пожурила её Ханне, и Линда громко захохотала.
— Как его зовут? — покосившись на свёрток одеял, спросил парнишка из наружки.
— Его зовут Лео, у него только что прорезались первые зубки, и теперь во время кормления он кусает меня за сосок, — отрекомендовала Линда «малыша».
— Очень забавно, — проговорил Лео, покраснев до ушей, но парнишка едва не сложился вдвое от хохота.
— Ну а ты кто? — спросила Ханне, кивая в сторону Линды. — Для мамаш в парке, конечно.
Линда улыбнулась.
— Линда Свенссон. Двадцать семь. Только что развелась. Безработная, но весёлая.
— А что ты будешь делать, если кто-то из них заявится к тебе в гости?
— У меня ведь есть неофициальная подработка, в одном ресторанчике в городе. Так что меня нечасто можно застать дома.
— Ты просто что-то с чем-то, — скептически покачал головой Лео. — Было сегодня что-нибудь интересное?
— Неа, — откликнулась Линда. — В выходные поглядим. Тогда я смогу одолжить Теодора у сеструхи. При большом скоплении людей я опасаюсь пользоваться одеялами, всегда найдётся какой-нибудь любопытный придурок.
— Так Роббан всё же пошёл на то, чтобы посадить в коляску настоящего ребёнка? — спросила Ханне.
Линда переглянулась с Лео.
— Только в исключительных случаях, — пояснил тот. — И ей нельзя брать ребёнка сюда, в дом. Мы забираем и отдаём Теодора на подземной парковке под универмагом «Консум», под охраной двоих сотрудников наружки.
Он сделал небольшую паузу, а потом продолжил.
— Вся эта операция требует слишком больших кадровых ресурсов. Не знаю, как долго они нам ещё позволят это продолжать.
«Они» — это было, вероятно, руководство службы наружного наблюдения.
Установить подобное наблюдение за местностью было накладно как в финансовом плане, так и в стратегическом: ресурсы, брошенные на наблюдение за парком, могли потребоваться в других местах. Но сейчас, когда расследование продвигалось вперёд примерно с той же скоростью, с какой Линда с пустой коляской форсировала сугробы, всем было совершенно ясно, что это могла быть их последняя соломинка.
— Ты на машине? — спросила Линда, обернувшись к Ханне.
Та покачала головой.
— Меня подбросил Уве.
— Поехали со мной, — предложила Линда. — Я еду в город.
Линда в несколько слоёв намотала на голову толстый шарф, на случай, если столкнётся с кем-то из знакомых мамочек. Потом они распрощались с коллегами, вышли из квартиры и скрылись через задний ход.
На улицах вокруг было темно и тихо. Пока они шли к машине, снег скрипел и потрескивал у них под ногами.
— Знаешь, они чертовски напуганы, — произнесла Линда.
— Кто?
— Мамашки в парке. Они едва осмеливаются выйти погулять с детьми. Одну из девушек, Ганифе, в парк провожает её шеф. Представляешь? Если бы Роббан всюду следовал за тобой?
«Не очень», — подумала Ханне, но ничего не сказала.
— А другая, Заида, работает в вечернюю смену трижды в неделю. Так ей пришлось взять больничный, потому что ей страшно возвращаться с работы в темноте.
Ханне огляделась.
Вокруг не было ни души, но за освещённым прямоугольником окна она различила силуэт женщины, которая, кажется, наблюдала за ними. Может быть, и другие обеспокоенные жители Эстертуны стоят сейчас у своих окон, глядя в темноту.
Линда отперла авто.
— Прости, — сказала она. — Здесь грязно. Нужно немного прибраться. Подожди чуток.