— Странно, — сказал Роббан. — Где он сейчас живёт и сколько ему лет?
— Семьдесят шесть. Проживает в небольшой квартире на площади Юрхольм. Но — и сейчас это особенно актуально — вырос он в Эстертунской Усадьбе.
— В Эстертунской Усадьбе?
Роббан подался вперёд всем телом.
— Да, в бывшей дворянской усадьбе, которая была экспроприирована, когда в конце пятидесятых строился центр Эстертуны. Земля определённо принадлежала фон Бергхоф-Линдерам. Им до сих пор принадлежат там обширные угодья. Они десятилетиями ссорятся с коммуной, требуя прекратить эксплуатацию Эстертунских угодий.
— Это может быть просто совпадением, — сказала Линда.
— Я не люблю совпадения, — огрызнулся Роббан. — Но семьдесят шесть лет! Боже мой, вряд ли он может иметь отношение к двум последним убийствам. И даже если он замешан в убийстве в Кларе, срок давности давным-давно вышел.
Роббан немного помолчал.
— Вчера мне звонил Фагерберг, — неожиданно произнес он.
— Чего он хотел? — спросил Лео.
— Он сказал, что много размышлял. Что он пришёл к выводу, что Болотный Убийца рассматривает себя как некий светоч совести, призванный наказать беспутных женщин. Поэтому он считает, что нам следует сосредоточить поиски на религиозных кругах.
Лео фыркнул.
— Ты спросил, что он забыл около Берлинпаркен?
Роббан кивнул.
— Он подтвердил, что был там. Сказал…
Роббан взял короткую паузу, почесал голову и продолжил:
— …что боялся, мол, Болотный Убийца поселился у него в голове.
По выражению лица Лео было сложно что-либо понять.
Роббан продолжал.
— Потом я спросил, почему в материалах дела отсутствовала информация о том, что Бритт-Мари приходилась дочерью полицейской сестре, которая обнаружила первую жертву убийства в Кларе.
— И что он ответил? — спросил Лео.
— Что не посчитал этот факт достойным упоминания. Что не видел возможной связи между преступлениями. Но лично мне кажется, что он просто не хотел лишиться инспектора. Потому что если бы этот факт был предан огласке, она больше не смогла бы работать над делом.
— Ну и гнилой старикашка, — прокомментировала Линда.
— Опустим это, — оборвал её Роббан.
Он глубоко вздохнул и потянулся к стопке документов, лежавшей на столе. Пролистал несколько и покачал головой.
— Это звонки на горячую линию? — догадался Лео.
Роббан кивнул.
— Всякая ерунда, если честно. Но мы должны проверить всё. Линда, одна дама из центральной Эстертуны утверждает, что её сосед себя подозрительно ведёт. Включает по ночам громкую музыку и иногда носит какую-то «грабительскую» шапочку. Можешь съездить поговорить со старухой?
— Конечно, — отозвалась Линда, принимая из рук Роббана листок с адресом. — Я займусь этим завтра. Сегодня я записана к врачу.
Роббан кивнул и перевёл взгляд на Лео.
— Один из торговцев рассказал, что какой-то «Вольво Амазон» часто видели на центральной площади Эстертуны. Возьмёшься за это?
Лео взял листок, но отрицательно замотал головой.
— Ты сейчас серьёзно? Если да, то нас ждёт провал. Каковы шансы, что через двенадцать лет преступник будет ездить на той же самой машине? Если в семидесятых это вообще был он.
Роббан положил ручку на стол и принялся массировать виски обеими руками.
— Заткнись, — усталым голосом произнёс он. — Вместо того, чтобы сидеть и жаловаться, хоть один раз займись чем-то полезным, чёрт тебя возьми!
На выходе из конференц-зала Лео поймал Ханне за руку. Глянув через плечо на Роббана, который стоял у окна к ним спиной, засунув руки глубоко в карманы, Лео потянул её в сторону.
— Как ты? — спросил он.
— Нормально.
Он скользнул взглядом по её фигуре и медленно покачал головой.
— Тебе не стоило принимать это на свой счёт. Он бывает редкостной задницей. Он такое проделывает уже не в первый раз.
— Роббан?
Лео заглянул в глаза Ханне и крепко взял её за плечи.
— Ты отлично поработала, Ханне. Понимаешь?
— Угу.
— Ты не заслужила подобного отношения.
Ханне не успела ответить, как к ним подошла Линда.
— Я довезу тебя до дома, — сказала она.
— Это лишнее.
— Успокойся. Мне всё равно нужно к врачу в Йердет, это по дороге.
Взглянув на Лео, Ханне подняла на прощание руку и пошла прочь. Он смотрел ей вслед, пока они с Линдой не пропали из виду.
Едва они оказались на тесной лестничной клетке, Линда принялась браниться.
— Что, чёрт побери, он о себе думает, — бормотала она. — Так бесцеремонно вышвырнуть тебя. Чёртов членосос.
Ханне ничего не ответила.
Когда они сели в машину и отъехали от здания управления, Линда метнула в сторону Ханне быстрый взгляд.
— С тобой всё хорошо?
— Само собой, — автоматически отозвалась Ханне. То, что только что произошло в полицейском управлении, было наименьшей из её проблем.
— А с тобой? — спросила Ханне. — Я имею в виду, ты ведь собралась к врачу.
Линда улыбнулась.
— На все сто. Нужно только проверить интимные запчасти.
Ханне замялась. Она не могла объяснить, почему не рассказала Линде о предательстве Уве. Возможно, ей было стыдно признаться, что он до сих пор не принял решения.
— Если честно, — заговорила Ханне, — дела у меня неважные.
— Нужно было вмазать ему по морде, — немедленно отозвалась Линда, кивая самой себе и угрюмо глядя на Ханне.
— Нет, — тихо сказала Ханне. — Дело не в Роббане. Это всё Уве.
— Твой муж?
— Он. Его. Его терапевт. У них была интрижка, и теперь она ждёт ребёнка.
Линда резко затормозила позади какой-то фуры и, вихляя, спешно перестроилась в другой ряд.
— Дъявол, — выругалась она. — Ханне, почему ты молчала?
Ханне глядела на машины, которые извивающимся потоком стремились в сумерках к деловому центру.
— Я…
— Он тебя не заслуживает, — горячо перебила её Линда. — Я надеюсь, ты его выставила?
— Нет, но…
— Шутишь? Почему нет?
— Потому что. Ему негде…
— Об этом ему стоило подумать прежде, чем он во всё это ввязался, — оборвала Линда, энергично сигналя ветхому автобусу «Тойота» с разбитым задним фонарём. Потом она сделала глубокий вдох, потянулась вперёд и убавила мощность вентилятора.
Линда накрыла своей ладонью руку Ханне, её прикосновение было тёплым и мягким.
Против воли Ханне почувствовала, как к глазам подступают слёзы.
— Эй, — сказала Линда. — Можешь пожить у нас, если хочешь. У нас тесновато — тридцать шесть квадратов, но ты можешь оставаться сколько пожелаешь.
Ханне молчала.
— Подумай об этом, — продолжала Линда. — И звони когда угодно. Даже посреди ночи, если нужно. Договорились?
— Договорились, — ответила Ханне, ощущая жгучий стыд от того, какую щедрость и сочувствие проявила к ней Линда.
А сделала бы Ханне то же самое для неё?
Когда Ханне пришла домой, Уве уже был там. В гостиной потрескивал в камине огонь, а из динамиков лились звуки джаза. Из кухни доносились ароматы розмарина и чеснока, а на мойке стояла полупустая бутылка кьянти. Рядом с ней лежал штопор, на острие которого всё еще сидела пробка, словно колбаска для гриля, насаженная на шампур.
Уве подошёл к ней. Он был одет в один из своих пуловеров — лохматый свитер горчичного цвета, который, как было известно Ханне, Уве получил в подарок на Рождество от своей матери много лет назад и который Ханне давно порывалась выбросить.
— Привет, — сказал он, неловко обнимая Ханне.
— Привет.
Она сбилась с толку, как частенько бывало в последнее время. Просто не успевала вписаться в очередной поворот.
«А что, сегодня — день объятий?»
Но прежде, чем Ханне успела что-нибудь сказать, Уве взял её куртку и повесил на плечики. Они прошли в кухню. Уве надел рукавицы и вытащил из духовки стейк из баранины, а затем выложил его на блюдо — остывать. Когда сок капал на горячий противень, тот шкворчал и шипел.
Фрейд завилял хвостом и уселся возле мойки, не сводя преданных глаз с блюда со стейком.
— Я подумал, что нам стоит поговорить, — сказал Уве.
— Ясно, — отозвалась Ханне, глядя на уродливую вмятину в стене.
— Вина?
— Да, спасибо.
Он взял бутылку и плеснул в бокал тёмно-красной жидкости. Потом поставил его перед Ханне, а сам устроился на стуле напротив.
— Эвелин не собирается оставлять ребёнка, — заявил он, и его лицо сморщилось, словно от боли. Глаза увлажнились, а нижняя губа задрожала.
— Вот как.
Уве помолчал пару мгновений и снова заговорил:
— Мы можем попробовать начать всё заново, любимая моя Ханне?
Он протянул к ней руку, и она непроизвольно взяла её. Его ладонь так тепло и знакомо покоилась в её руках. Сухая шершавая кожа, выступающие костяшки пальцев — всё это было такое родное, что Ханне не могла бы сказать, где кончается она и начинается он.
— Мне так жаль, — продолжал Уве, и Ханне решила — вот оно, раскаяние. Однако Уве продолжил свою речь со слезами в голосе:
— Я не понимаю… Она же сказала, что хочет сохранить ребёнка. Я сам этого не хотел, но постепенно стал привыкать к этой мысли.
Сердце Ханне куда-то упало.
Он в самом деле сидит здесь и плачет из-за того, что любовница не желает рожать его ребёнка? Когда сам он сотню раз говорил Ханне, что вообще не хочет иметь детей? Он оплакивает своего нерождённого ублюдка и в то же самое время уговаривает её начать всё заново?
— Мне было так плохо, — продолжал он, громко всхлипывая. — Так ужасно плохо. Тебе не понять, как всё это для меня непросто. Сначала эта беда с папой, теперь история с Эвелин. Господи, я не знаю, как выбраться из этого и жить дальше!
«А я знаю, — думала Ханне. — Я буду жить дальше, и буду жить с тобой, потому что так ведь поступают женщины, верно?»
— Ты считаешь, мне было легко? — спросила она вслух и выпустила его ладонь, думая над словами Линды.
Что Уве её не заслуживал.
Уве зарылся лицом в ладони и снова начал всхлипывать.