еоднократно выдвигали. Еще раз внимательно осмотрев пол и часть видимой в щель стены, Баташов удовлетворенно воскликнул: – Вот где собака зарыта! Господа, помогите мне отодвинуть эти полки от стены.
На удивление, большого усилия, для того чтобы сдвинуть это нехитрое сооружение, не понадобилось, оно, словно по маслу, легко отошло от стены почти на метр.
В образовавшийся проем между стеной и стеллажом Баташов протиснулся с трудом, следом за ним легко проскользнул худенький вахмистр с лампой.
– Как я и предполагал, господа, здесь есть потайная дверца, которая непременно должна привести нас к главному тайнику этой довольно странной мызы… Петр Федорович, – обратился генерал к подполковнику Залыге, – в вашей группе случайно нет специалиста по замкам?
– Как не быть. У нас такой специалист имеется! Это вахмистр Зацепин. Кстати, он стоит рядом с вами.
– Как ваше имя, вахмистр? – спросил Баташов, с удивлением оглядывая щупленькую фигурку Зацепина.
– Семен, ваше превосходительство, – с достоинством ответил вахмистр. – Вы бы посторонились, а то я к двери не могу подойти, – попросил он генерала, доставая из кармана связку отмычек. – Сейчас мы этот замочек в один момент отомкнем! – самоуверенно добавил вахмистр, наклонившись к скважине потайной дверцы.
Несколько минут Баташов, которому пришлось держать лампу, слышал усердное сопение «медвежатника» и лязг металла по металлу.
– Вот чертовы немцы, все у них не как у людей… Замочек-то с секретом, – сконфуженно пробормотал Зацепин, вытирая со лба обильно выступивший пот. – Но ничего, у них противу нашего кишка тонка. – При этих словах послышался громкий щелчок, и дверца распахнулась.
– Прошу за мной, ваше превосходительство! – радостно воскликнул вахмистр и, приняв у Баташова лампу, смело шагнул чрез порог потайной комнаты.
При свете лампы Баташов увидел стоящий на деревянных брусьях большой, заляпанный свежей грязью ящик защитного цвета.
– Посветите, я сам его открою, – сказал генерал и, легко отодвинув защелки, открыл крышку. Как он и предполагал, в ящике оказалась радиостанция.
– Ну, вот, – радостно воскликнул он, – теперь у нас в руках главное доказательство шпионства Зонненберга, который и был тем самым резидентом, которого мы так долго и безрезультатно искали.
С этими словами Баташов вышел из тайной комнаты и, протиснувшись между стеллажами, оказался в большой комнате.
– Можете взглянуть, господа. Там, насколько я разбираюсь, находится одна из новейших немецких полевых радиостанций компании «Телефункен». Резидент, не выходя из дома, мог отправлять свои радиограммы даже в Кёнигсберг.
Вскоре, выбравшись из промозглого и сырого подземелья наружу, офицеры несколько минут приходили в себя, с удовольствием вдыхая чуть терпкий воздух, подставляя лица теплому и ласковому солнцу, внезапно показавшемуся из-за облаков.
– Ну что, господа, – торжественно произнес генерал, – разрешите вас поздравить с завершением операции по ликвидации матерого германского резидента и его «осиного гнезда». Он неплохо здесь поработал, по всей видимости, готовя для немецкого десанта прекрасно оборудованный в военном отношении опорный пункт. Мост и дорога отсюда видны как на ладони. Даже небольшая диверсионно-разведывательная группа могла здесь надолго задержать не только полк, но и целую дивизию. Я уже сталкивался с такими замаскированными крепостями, построенными немецкими колонистами в приграничье. Во время августовского наступлением наши войска, не имея никакого представления об этом, на отдельных направлениях были надолго остановлены. И захват этих неожиданных препятствий достался нам слишком большой кровью…
– Если позволите, Евгений Евграфович, я поделюсь своими впечатлениями о том, как наш полк в самом начале войны атаковал одно из таких укрепленных имений, понеся большие потери.
– Мы все внимательно слушаем тебя, Алеша!
– Первый батальон, в котором я командовал ротой, выйдя на открытое место, сразу же попал под убийственный пулеметный огонь, так как эта местность была заранее пристреляна и изобиловала всевозможными ловушками. Потеряв почти половину роты, я с двумя взводами с трудом прорвался к реке, чтобы закрепиться на берегу и дать возможность батальону перегруппироваться для атаки. При переправе мы напоролись на тщательно замаскированную в воде и камышах густую колючую проволоку. По нам сразу же ударили пулеметы и орудия, установленные во дворе имения. Только с наступлением темноты нам удалось выбраться из этого ада. Когда на другой день имение было взято, там не оказалось ни одной живой души. Немецкие диверсанты скрылись по подземным ходам в близлежащем лесу. Вот так-то, господа!
– Да мне хватило бы одной гаубичной батареи, чтобы за час сровнять все эти укрепления с землей, – самоуверенно промолвил корнет.
– Ну что здесь поделаешь, – язвительно отозвался на это ротмистр Юрлов, – у нас каждый прапорщик – ну просто принц Савойский, а каждый корнет – непременно Наполеон.
Корнет покраснел и вызывающе взглянул на ротмистра, но поймав явно неодобрительный взгляд подполковника Залыги, опустил голову и отошел в сторону.
– А вы заметили, Евгений Евграфович, – стараясь перевести разговор в другое русло, обратился к генералу подполковник, – что на ящике с радиостанцией свежая грязь?
– Вы хотите сказать, что совсем недавно Зонненберг куда-то вывозил на мотоцикле радиостанцию, – сразу поняв суть вопроса, ответил Баташов.
– Да! Только зачем он это делал? – недоуменно взглянул на генерала Залыга.
– Видимо, хотел что-то очень срочное передать по радио своим хозяевам. Но я точно знаю, что наш пеленгатор вот уже почти две недели не засекал ни одной вражеской радиопередачи. Видимо, у резидента и впрямь батареи подсели, и он, так и не наладив связь, возвратился домой, – предположил Баташов.
– Но зачем ему надо было отсюда выезжать, ведь его могли остановить и обыскать бдительные полицейские или жандармы?
– Об этом мы, наверное, уже никогда не узнаем, – резюмировал поручик Свиньин.
– Нет, почему же, Алеша, – откликнулся неожиданно генерал, – вполне вероятно, что резидент вывозил радиостанцию подальше от дома, потому что знал или догадывался о том, что и у нас появились радиопеленгаторы и мы можем вычислить, откуда велась передача.
– Ну конечно же вы, как всегда, правы, – сконфуженно промолвил поручик.
– Петр Федорович, – обратился к Залыге генерал, – когда все здесь закончите, прикажите саперам эти фортификационные сооружения сровнять с землей. Только дом и амбары не трогайте. Пусть там продолжают жить и трудиться эти бедолаги, – показал он на сиротливо стоящих у крыльца работников.
Глава V. Берлин. Декабрь 1914 г. – январь 1915 г.
1
Как это ни удивительно, но Рождество в Берлине проходило не особенно пышно, но весело. Казалось, что в предчувствии затяжной «Великой войны» люди, на многих из которых военным ведомством кайзера уже шилась солдатская шинель, хотели насладиться последними днями, часами, минутами праздничного действа, чтобы потом в сырых и промозглых окопах согреваться воспоминаниями о чудесно проведенном рождественском Сочельнике. Особенно блистала Унтер-дер-Линден, многочисленные рекламные щиты которой были украшены разноцветными гирляндами светящихся в ночном небе шаров и лампочек. Рождественские ярмарки выпирали из многочисленных улочек и переулков чуть ли не на самую середину улицы, заставляя многочисленных извозчиков ворчать, а немногочисленных автомобилистов резко снижать скорость, чтобы, не дай бог, не наехать на подгулявшего бюргера. Стойкий аромат праздника стоял и на улицах города. В сказочно оформленных рядах разукрашенных палаток и домиков чего только не было! Бойкие торговцы, несмотря на продовольственный дефицит, связанный с морской блокадой Германии, из-под полы, за большие деньги, предлагали берлинцам пряники, пряничные домики, фигурки из шоколада и сахарную вату, жареный миндаль и сладкие пончики. Тут же были разложены и всевозможные рождественские сувениры: фигурки животных и сказочных людей, вырезанные из дерева, рождественские пирамиды, вращающиеся от зажженных свечей, стеклянные шары и фигурки, «курящие» ароматическими свечками. Ну и какая же немецкая ярмарка без жареных колбасок и глинтвейна! На выстроенной перед отелем «Пикадили» сцене в предпраздничные и праздничные дни приезжие артисты развлекали горожан рождественскими мистериями, шутками и плясками.
В предрождественские дни рачительным хозяйкам пришлось достаточно побегать и попотеть, чтобы запастись провизией впрок. Даже не глядя на заставляющую подтянуть пояса войну, они не хотели ударить лицом в грязь перед родственниками, которые, по уже давно сложившейся традиции, несмотря ни на что, должны были навестить гостеприимных хозяев в Рождество.
Среди жителей Берлина ходили даже слухи, что перед праздником кайзер Вильгельм, как в арабской сказке «Тысяча и одна ночь» правитель Багдада Гарун аль-Рашид, переодевшись, инкогнито бродит по ночному Берлину, задавая встречным щекотливые вопросы и раздавая милостыню нищим.
Несмотря на наступающее Рождество, в Берлине продолжали бурлить нешуточные политические страсти. В переполненных кабачках и кофейнях не утихали споры о том, закончится ли война в следующем году или всех ждет тотальная мобилизация. Берлинцы разделились на два лагеря. Одни утверждали, что война обязательно закончится после победы на Западном фронте, Европа станет частью Германии и тогда для немцев наступит долгожданная эпоха изобилия, другие доказывали, что предстоит затяжная война с русскими, которая не предвещает немцам ничего хорошего, и поэтому с Россией надо заключить мир.
Пока на зимних улицах Берлина кипели все эти нешуточные страсти, в небольшом двухэтажном доме, который снимал подполковник Вальтер Николаи, было по-рождественски тихо и уютно. Его небольшое семейство, состоящее из фрау Николаи и трех дочерей, Дитты, Эльзы и Мари-Луизхен, ужинало в половине восьмого, а затем собиралось в гостиной, где девочки играли втроем: Дитта на пианино, Эльза на скрипке, а Мария на виолончели. Затем фрау Николаи пела под аккомпанемент Дитты. Каждый хотел заслужить внимание и похвалу отца, который, к огромной радости всей семьи, наконец-то приехал на несколько дней с Восточного фронта. Особенно старалась самая младшая, Мари-Луизхен, которая училась играть на двух инструментах: скрипке и виолончели, чтобы заменить в семейном оркестре часто болеющую Эльзу. Она больше всех радовалась музыкальным вечерам и искренне огорчалась, если по каким-то причинам их семейный музыкальный салон не услаждал слух отца новыми произведениями немецких композиторов. В заключение старшие сестры пели дуэтом из Брамса, Бетховена и Шуберта, а Мари-Луизхен слушала их с восхищением и завистью, сожалея о том, что Бог не дал ей таких же ангельских голосов, какими обладали Дитта и Эльза. Отец был внимателен и чуток ко всем, отдавая должное каждой исполнительнице. Но конечно же с особой нежностью он относился к своей любимице Луизхен, которую окрестил «серебряным колокольчиком»