– Вы несправедливы к нам, Николай Владимирович, – вступился за Баташова генерал-квартирмейстер. – Вы же прекрасно знаете, что за последние два месяца КРО фронта обезвредил двух немецких резидентов и целую сеть агентов и пособников…
– Но почему же Мясоедов до сих пор не арестован?! – возмущенно воскликнул Рузский. – Неужели этот бывший жандарм так нигде и не наследил?
– Наследил, и немало, – вступил в разговор Баташов, – но все это касается его мелких делишек и мародерства, но на шпионство отнюдь не тянет. Если мы предоставим имеющиеся доказательства в суд, то дело может развалиться, и ожидаемого эффекта мы не добьемся.
– Но как же мы можем оправдать гибель ХХ корпуса, если предательства не было? – возопил главнокомандующий. – В Ставке не хотят верить в удачу немецких полководцев, лучшую подготовку и оснащение германской армии. И, кроме того, мы не можем не доверять сведениям, полученным от поручика Колаковского. Кстати, за выдачу секретов германской разведки он уже представлен Верховным главнокомандующим к военной награде. А Николай Николаевич за так награды не раздает.
– Будем исходить из того, что у нас против Мясоедова есть, – угодливо промолвил Бонч-Бруевич. – Евгений Евграфович, надо ликвидировать разработку дела Мясоедова уже в ближайшее время…
– Решать дело предателя будет военный трибунал! – удовлетворенно воскликнул Рузский. – Я надеюсь, вы придумаете достойный финал этому разбирательству.
– Непременно, Николай Владимирович. Шпион будет пойман с поличным. Мелочи мы продумаем с Евгением Евграфовичем. Я не хочу отрывать у вас время, которое необходимо для решения более важных стратегических задач.
– Я надеюсь на вас, господа генералы! – устало воскликнул Рузский, вытирая с чела обильно льющийся, словно от тяжелой работы, пот. Окинув своим утомленным взглядом Бонч-Бруевича и Баташова, он, повернувшись к ним спиной, направился в свою комнату, где его уже ждала медицинская сестра.
В кабинете генерал-квартирмейстера разговор о деле Мясоедова продолжился.
– Я предлагаю арестовать Мясоедова во время его очередного объезда мыз, – с ходу предложил Бонч-Бруевич, – ведь вполне возможно, что во время общения с остзейскими немцами, многие из которых непременно работают на Германию, он и передает имеющуюся у него разведывательную информацию, противнику.
– Может быть, может быть… – неопределенно промолвил Баташов. – Но для того, чтобы поймать его на передаче сведений, необходимо, как минимум, двое свидетелей.
– В машине, в которой должен выехать Мясоедов, шофера и его помощника мы заменим двумя офицерами контрразведки, переодетыми в солдатское обмундирование…
– Но эта замена, сразу же вызовет у него подозрение, – заметил Баташов.
– Война есть война. С водителем всякое может случиться, – наставительно произнес Бонч-Бруевич, не желая замечать явное нежелание Баташова принимать участие в фальсификации шпионского дела. – Придумайте что-нибудь попроще. Незамысловатая причина всегда выглядит достоверно. В дополнение к переодетым солдатам Мясоедова будет также сопровождать корнет Звенигородский. И вот, когда Мясоедов заночует в одной из мыз и после застолья уединится с хозяином, надо «ковать железо, пока горячо». Вам понятно?
Заметив неопределенный кивок головы подчиненного, генерал-квартирмейстер продолжал:
– Пока «владелец» мызы будет общаться с Мясоедовым, корнет Звенигородский с одним из переодетых офицеров должны неожиданно войти и схватить Мясоедова. После ареста его необходимо сразу же препроводить ко мне. Я заставлю его говорить правду! Предварительно подготовьте все изобличающие Мясоедова документы. Насколько я знаю по вашим докладам, из его петроградской квартиры вывезено несколько возов бумаг.
– Шестьдесят два пуда, – уточнил Баташов. – Только из всего этого разнообразия писем и деловых бумаг, после тщательного изучения, можно сделать единственный вывод, что полковник Мясоедов занимался коммерцией и вел довольно обширную переписку с родственниками и знакомыми, среди которых были и субъекты, подозреваемые в связях с поданными Германии и Австро-Венгрии.
– Вот! – радостно воскликнул Бонч-Бруевич. – Это ли не доказательство его работы на немцев? Ведь дыма без огня не бывает. Недаром же упорно ходят разговоры о том, что «немцы пристраиваются к штабам». Неужели вы не понимаете, что за поражения 10-й армии и уничтожение немцами ХХ армейского корпуса, которое произошло, как вы знаете, не по вине штаба фронта, а также за колоссальные потери армий, несколько месяцев тщетно пытающихся перевалить через Карпаты на оперативный простор равнин Венгрии и до сих пор топчущихся у Перемышля, Ставке нужен «козел отпущения», ответственный за полный провал операций как на Юго-Западном, так и на нашем фронте? Ведь каким-то образом немцы и австрияки узнали о наших планах, словно напрямую получали их из наших штабов. И, кроме всего прочего, не хотите же вы, Евгений Евграфович, из-за того, что вовремя не раскрыли врага в штабе армии, оказаться в роли главного виновника всех наших бед?
– Нет! – удрученно промолвил Баташов, прекрасно понимая, что шпиономания, достигшая после последних поражений русских армий наивысшей точки, может запросто раздавить его самого и все его дело. – Я не хочу быть, как вы правильно выразились, «козлом отпущения», тем паче, что полковник Мясоедов именно благодаря своему темному прошлому неразборчивости в связях и знакомствах является самой достойной для этого кандидатурой. Не беспокойтесь, я подготовлю все имеющиеся у нас документы.
В начале марта, по согласованию с генерал-квартирмейстером Бонч-Бруевичем, начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Гулевич отдал приказ об аресте полковника Мясоедова. Бонч-Бруевич решил произвести арест с помощью профессионалов своего дела – жандармов. Чтобы не рисковать, он порекомендовал начальнику Ковенского жандармского управления послать полковнику Мясоедову приглашение на обед. Как только Мясоедов приехал, его позвали к телефону. Оставив саблю, он подошел и взял трубку. В этот момент в комнату ворвались прятавшиеся за дверью жандармы и схватили его сзади. Он даже не сопротивлялся. Привыкший сам заключать людей под стражу, распоряжаться их судьбами, Мясоедов даже в самом страшном сне не мог предположить, что судьба также поступит и с ним. Несмотря ни на что, он так и не понял, что корнет Звенигородский – офицер контрразведки и вместе с жандармами выполнял свой служебный долг. Все еще доверяя ему, полковник передал своему секретарю и помощнику записку, предназначенную матери. Тот сунул бумажку, в которой Мясоедов умолял мать обратиться к командующему фронтом Рузскому, себе в карман и позже передал ее генералу Бонч-Бруевичу.
В этот же день в автомобиле, под охраной корнета Звенигородского, арестованный был доставлен в КРО Северо-Западного фронта.
Первый допрос Баташов провел лично.
Мясоедов неуверенно вошел в кабинет генерала. Увидев Баташова, он по привычке звонко щелкнул каблуками. Но, несмотря на показное штабное щегольство, перед генералом был уже не тот Мясоедов, которого он видел раньше. Перед ним стоял богатырского роста и комплекции человек, явно сломленный, который, забыв о своем офицерском статусе, услужливо поклонился, лелея надежду хоть этим умилостивить всемогущего генерала-контрразведчика.
– Присаживайтесь, господин полковник, – предложил Баташов.
Мясоедов еще раз поклонился и сел на самый краешек стула, готовый при необходимости в любой момент вскочить.
– Вас ознакомили с причинами ареста?
– Так точно, ваше превосходительство! – вскочил зачем-то полковник. – Меня, насколько я понял, обвиняют в шпионстве в пользу Германии.
– Вы признаете себя виновным?
– Нет, ваше превосходительство.
– Напоминаю вам, что добровольное оказание помощи следствию будет учтено при вынесении приговора.
– Я не считаю себя виновным в шпионстве в пользу Германии, – категорически заявил Мясоедов, – и прошу дать мне возможность уведомить о моем аресте начальника штаба фронта генерала Гулевича.
– Это ваше право, – пожал плечами Баташов. – Господин подполковник, – обратился он к Воеводину, – распорядитесь, чтобы подследственному доставили перо и бумагу.
Жандарм, никогда не знавший чувства милосердия к тем, кого он сам когда-то отправлял в тюрьму, написал в слезливом письме, адресованном Гулевичу:
«Меня арестовали самым грубым образом, обыскали, ничего не нашли предосудительного… Не зная за собой, безусловно, ни малейшей вины… прошу лишь о скорейшем рассмотрении обстоятельств, вызвавших мой арест».
Ознакомившись с письмом, Баташов благожелательно промолвил:
– Скажу откровенно, мы не собираемся вас здесь долго держать. Ваше дело будет скорейшим образом рассмотрено и передано в суд. А письмо я лично передам по назначению.
– Ваше превосходительство, я хочу сделать заявление, – неожиданно произнес арестованный, и глаза его лихорадочно блеснули.
– Я весь внимание, – заинтересованно взглянул на Мясоедова генерал.
– Ваше превосходительство, в Ставке готовится заговор, – выпалил полковник и впился своим настороженным взглядом в лицо Баташова, словно надеясь увидеть на нем тень удивления.
– Продолжайте, Сергей Николаевич, продолжайте, – спокойно, как ни в чем не бывало промолвил генерал.
– В опасности жизнь самого государя императора! – громким шепотом выдал Мясоедов и доверительно взглянул на генерала.
– Не может быть! – воскликнул Баташов. – Это ваши домыслы или у вас есть факты?
– Так точно, ваше превосходительство! Мой давний коллега по жандармскому корпусу, который обеспечивает охрану Ставки, под большим секретом поведал мне о том, что случайно услышал разговор Верховного с Янушкевичем. Разговор шел о предстоящем незапланированном приезде государя императора. Не ожидая ничего хорошего от его внезапного приезда, Николай Николаевич, в случае его отстранения от главного командования, предлагал арестовать государя императора с последующей узурпацией власти…