«Полковник, словно утопающий, хватающийся за соломинку, надеется спасти свою шкуру, – подумал Баташов, – но бедняга не понимает, что этим своим заявлением лишь усугубляет свою и так незавидную судьбу… А может быть, и в самом деле Верховный задумал поднять на своего сиятельного племянника руку, пока тот не сместил его с занимаемого поста за бездарные наступательные операции и неоправданные потери? – думал генерал, разглядывая напряженно застывшее лицо арестованного, который явно ждал, что за эту неожиданную, но ценную весть, генерал-контрразведчик снимет с него несуразное обвинение в шпионстве».
– Кто может подтвердить ваши слова? – спросил он.
– Никто, – поник головой Мясоедов. – Жандармский полковник, который поведал мне об этом, погиб при невыясненных обстоятельствах.
– Вы хотите, чтобы я дал ход этому вашему заявлению?
– Так точно, ваше превосходительство, – облизнул пересохшие губы Мясоедов.
– Но не кажется ли вам, что это достаточно голословное заявление лишь усугубит вашу вину?
Мясоедова передернуло от этих слов, и вся его богатырская фигура неожиданно поникла.
– А делайте, что хотите… – удрученно промолвил он.
– Господин подполковник, – обратился генерал к Воеводину, – зачитайте, пожалуйста, все пункты обвинения.
– Офицеру штаба 10-й армии полковнику Мясоедову инкриминируется следующее: находясь на службе в жандармском корпусе до 26 сентября 1907 года и с 27 сентября 1911 года по 17 апреля 1912 года, располагая по своему служебному положению секретными сведениями о наших Вооруженных силах… войдя в сношения с агентами иностранных правительств, сообщал этим агентам для передачи их правительствам, и в том числе германскому, эти самые секретные сведения…
– Хочу напомнить, что по законам Российской империи за шпионаж в мирное время полагается бессрочная каторга, – перебил подполковника Баташов. – Что вы можете сообщить следствию по этому поводу?
Мясоедов, которому случалось быть обвиненным в самых разных преступлениях и злоупотреблениях, но никогда в измене, явно сраженный этим обвинением, прозвучавшим, словно гром среди ясного неба, молчал, не зная, что ответить.
– Ну что же вы, просите, чтобы следствие завершилось как можно быстрее, а сами молчите, – решил подстегнуть нерешительного полковника Баташов.
– Я, я… – промямлил Мясоедов через силу. – Не виноват! И никому секретные сведения не передавал…
– А вы не забыли о своей встрече в 1906 году на станции Вержболово с капитаном Вальтером Николаи, который сегодня, как вы, наверное, знаете, является шефом германской разведки?
При этих словах полковник, словно улитка, втянул голову в плечи и с надрывом в голосе сказал:
– Господа, поверьте мне, я и понятия не имел, что этот офицер немецкого Генерального штаба является разведчиком! Клянусь вам в том, что ничего составляющего служебную или военную тайну я ему не выдавал. Мы просто посидели, поговорили о наших императорах и выпили за их здоровье…
– Являясь ответственным жандармским офицером, вы не выполнили распоряжение руководства о тщательном досмотре вещей германского Генерального штаба капитана Вальтера Николаи, возвращающегося из нашей страны. По дружбе или по каким-то другим соображениям, вы его не досмотрели, в результате чего оный германский офицер вывез из России секретные чертежи подводной лодки, которые были похищены немецкими агентами на военном судостроительном заводе.
– Мой агент тайно досмотрел вещи капитана Николаи и не нашел там ничего подозрительного, – начал неуверенно оправдываться Мясоедов, – а его фотоаппарат я осмотрел лично…
– И тоже ничего не нашли? Ведь чертежи непременно могли быть на пленке, которой был заряжен аппарат.
– Нет, – сконфуженно промолвил полковник, – и в самом деле, наверное, надо было проявить и просмотреть пленку. Вот об этом-то я и не догадался…
– Господин полковник, вы расскажете об этом судьям, может быть, они и поверят вам, а мы переходим ко второй части обвинения. Продолжайте, подполковник.
– Второй пункт обвинения касается вашей шпионской деятельности уже в военное время. Он состоит из трех подпунктов. Вы, господин полковник, обвиняетесь в том, что а) через посредство необнаруженных лиц довели до сведения германских военных властей данные о перемещении одного из русских корпусов и б) не сообщили в штаб собранные вашими помощниками сведения о том, какие именно германские войсковые части 14 февраля сего года находились в г. Мариамполе и его окрестностях…
– Я просто не хотел вводить в заблуждение штаб, отправляя еще не проверенные сведения, – глухо произнес Мясоедов, прекрасно понимая, что сидящие напротив него офицеры не верят ни единому его слову.
– Кроме этого, вам ставится в вину, что вы во время проведения разведывательных рейдов в глубоком тылу врага и в прифронтовой полосе были неоднократно замечены в мародерстве, что по законам военного времени сурово карается…
– В этом я, конечно, повинен, – неожиданно признался полковник и тут же добавил: – Хотя в полной мере виновным себя я не признаю. Я действительно взял кое-что из дома лесничего, расположенного неподалеку от Иоганнесбурга. Среди взятых мной вещей были оленьи рога, несколько книг, две картины маслом, пара гравюр, стол и памятная доска в честь пребывания там в 1812 году императора Александра I. Однако это не было мародерство в нравственном или юридическом смысле. Командование приказало сжечь этот домик вместе с другими постройками в Иоганнесбургском лесу. Поэтому спасение вещей оттуда едва ли можно назвать кражей, ибо, во-первых, спасая памятную доску 1812 года, я действовал с ведома вышестоящего начальства, а во-вторых, брал не я один – берут все…
– Прошу отвечать только за свои деяния, – прервал объяснения Мясоедова генерал. – Пока что мы рассматриваем ваше дело. Продолжайте, подполковник.
– Изучая вашу почту, – продолжал Воеводин, – следствие наткнулось на ряд писем, которые намекают на ваши связи с противником. В частности, ваша знакомая Евгения Столбина в своем письме напоминает вам, что она ждет не дождется, когда вы осуществите, «некий план, который принесет вам 100 тысяч рублей дохода, – сумму, более чем достаточную для того, чтобы вы могли начать новую совместную жизнь». Каким образом в условиях фронта вы хотели заработать такие деньги?
– Это мое обещание любимой женщине связано с пароходным бизнесом, которым я до войны занимался, будучи акционером «Северо-Западной русской пароходной компании», – неуверенно пояснил Мясоедов.
– Но, насколько я знаю, германский флот полностью закрыл российским кораблям выход из Балтики, – вступил в разговор Баташов, – а это привело к приостановке пассажирского сообщения.
– Вы правы, ваше превосходительство, – удрученно промолвил арестованный, – но я надеялся на то, что владельцы компании Фрейдберги продадут корабли и рассчитаются со своими акционерами.
– А может быть, вы собирались улучшить свое финансовое состояние за счет продажи военных секретов? – прямо спросил генерал. – На эту мысль меня натолкнул документ, который оказался у вас в момент ареста. Я имею в виду записку, озаглавленную, как «Адреса 19 января 1915», которая представляет собой список диспозиций подразделений российской армии в районе Немана. Передача этого документа или сообщение из него сведений нашим противникам могли повести к неудачам наших войск в наступивших после 19 января этого года боях, так как давали возможность немцам действовать наверняка, а не прибегать к ненадежным средствам использовать мелких шпионов для приоткрытия завесы над вероятными нашими действиями…
– Нет! И еще раз нет! – истерично выкрикнул арестованный, размазывая по лицу невольно выступившие, слезы. – Я не собирался этот документ кому-то передавать. Справочная записка была составлена мной для служебного пользования.
– Успокойтесь, господин полковник. – Воеводин налил в хрустальный стакан воды из графина и протянул его Мясоедову.
Тот попытался отпить глоток, но стакан прыгал в его огромных дрожащих руках, расплескивая воду. Поставив стакан на стол, он обреченно опустил голову.
– У нас имеются и другие, довольно подозрительные по содержанию письма, адресованные лицам еврейской национальности. Чаще всего встречаются фамилии Фрейдберг, Лейбман, Остерман. Я прошу вас охарактеризовать их.
– Братья Фрейдберги, как я уже говорил выше, являются владельцами пароходной компании. Лейбман, Остерман и другие – это мои хорошие друзья и партнеры по бизнесу.
– Вы уверены, что все эти господа не связаны с разведкой противника? – спросил генерал.
– Сейчас я не уверен даже в самом себе, – глухо ответил Мясоедов.
– Как часто вы встречались с братьями Фрейдбергами и какие поручения в последнее время давали вам эти господа?
– Борис Фрейдберг попросил меня заступиться за Роберта Фалька, сотрудника компании, высланного в Двинск по подозрению в политической неблагонадежности. Я обратился к своему старому знакомому Курлову, теперь генерал-губернатору балтийских губерний, а также от имени Фрейдберга составил рекомендательные письма адъютанту Курлова. После разбирательства Фалька оправдали. С Борисом и Давидом Фрейдбергами я встречался в начале 1915 года трижды, в Белостоке, Вильне и Риге. Мы обсуждали дела компании.
– Допустим, – скептически взглянув на полковника, промолвил Баташов. – Больше ничего существенного о деятельности Фрейдбергов вы не скажете?
– Нет, ваше превосходительство, – ответил неуверенно Мясоедов. – Каждого из вышеназванных господ я могу характеризовать лишь в довольно лестных для них выражениях и думаю, что они никакого отношения к шпионству не имеют.
– Вы не будете против, если подполковник прочтет вам несколько писем этих ваших друзей?
– Ради бога! – простодушно разрешил полковник. – После прочтения вы сразу поймете, что это невинные, деловые и дружеские письма.
Но как только Воеводин начал читать эти «невинные» письма вслух, тут же логически обсуждая наиболее подозрительными обороты и откровенные умолчания, Мясоедов, неожиданно озлился, выкрикивая в адрес «жидов пархатых» откровенную брань, прилагая к каждому из них довольно нелестные эпитеты, что произвело на офицеров очень неблагоприятное впечатление.