– Вы кому-нибудь рассказывали об этом?
– А как же! Я сразу же рассказала об этом своему шпионскому начальнику Францу Ригерту. Он мне за это пятьдесят рублей отвалил.
– А никаких заданий Ригерт вам не давал?
– Приказал мне запоминать и записывать все, что полковник будет говорить о российской армии, и сразу же ему об этом докладывать…
– И что же Сергей Николаевич вам интересного поведал? – терпеливо вытягивал нужные показания из арестантки Воеводин.
– Однажды, подвыпив, он рассказал мне, что скоро распрощается со мной надолго, потому что русская армия начнет зимнее наступление и непременно захватит всю Восточную Пруссию…
– Когда это он вам говорил?
– На Крещение, по-моему.
– Вы уверены в этом?
– Он зашел ко мне сразу же после водосвятия и пробыл до самого утра.
– А еще какие-нибудь сведения о российской армии Сергей Николаевич вам передавал?
– Нет. После Крещения я его больше не видела.
– Будьте так любезны, подпишите протокол, – удовлетворенно произнес подполковник, наконец-то сумевший выудить у арестантки важное для него признание.
В это время со скрипом открылась дверь, вошел вахмистр и с поклоном передал Воеводину табак. Сунув папиросы арестантке, Воеводин, не ожидая ее благодарности, бодрым шагом поспешил к выходу из этой промозглой, пропахшей карболкой камеры.
Только приняв душ и переменив пропахшую тюрьмой одежду, контрразведчик явился пред очи начальства с радостной вестью.
– Евгений Евграфович! – воскликнул он. – Я нашел подтверждение шпионской деятельности Мясоедова.
Подполковник положил на стол протокол допроса Алевтины Медыс. Ознакомившись с ним, Баташов неожиданно спросил:
– А ты можешь уверенно сказать мне, что на суде эта женщина не откажется от своих слов.
– Но она же подписала протокол, – удивился подполковник.
– Протокол протоколом, но мы должны точно знать о том, что она не откажется от своих слов, – назидательно промолвил генерал. – Ведь прокурор будет строить на этом свое обвинение. А кстати, что говорят субъекты, которых шпионка назвала своими сообщниками?
– Они все отрицают.
– Неужели ты успел ознакомиться со всеми протоколами допроса?
– Обижаете, Евгений Евграфович. Плохим бы я был учеником, если б не вникал в суть любого порученного вами дела. Я сделал выписки из протоколов допроса подельников шпионки. В частности, Ангелис обвинил Медыс во лжи, однако опрошенные жандармами свидетели из Шестаково показали под присягой, что Медыс действительно приходила в деревню и провела ночь в доме Ангелиса. В период захвата Шестаково противником, Ангелис был замечен за оживленной беседой с немецким офицером. Более того, при аресте у него было обнаружено охранное свидетельство на переход через немецкую линию фронта. Обвиняемые Збигневы также все отрицали: они, мол, отродясь шпионством не занимались, а с Медыс вообще не знакомы. Но когда полицией среди их вещей была обнаружена ее фотография, Збигневы переменили версию: Медыс занималась проституцией в гродненской гостинице, где остановились братья, и фотография была сувениром их интимного свидания. Однако Соломон и Иосиф продолжали настаивать на том, что в шпионаже они не повинны. Они действительно подрядились выкопать артезианские колодцы для 2-го армейского корпуса в Гродно, однако сведений, имеющих военное значение, никогда не собирали и никому не передавали. Что касается Франца Ригерта, то он настаивает на своей невиновности столь же упорно, как и братья Згибневы. На вопрос следователя, почему он с таким любопытством расспрашивал о численности войск, размещенных в артиллерийском лагере генерала Алексеева в Виленской губернии, Ригерт отвечал, что его поместье граничило с лагерем Алексеева. В 1913 году он заключил контракт на очистку выгребных ям на территории лагеря, причем размер его вознаграждения прямо зависел от числа людей в лагере…
– Кто же из них лжет? – задумчиво промолвил Баташов. – Я допускаю, что Медыс – раскаявшаяся шпионка и говорит чистую правду. Значит, ее подельники, стараясь выгородить себя, лгут.
– По-моему, их оправдания тоже звучат правдоподобно, – неуверенно произнес Воеводин. – В жандармском управлении проверили показание обвиняемых. Оказалось, что Ригерт действительно занимался малоприятным делом очистки выгребных ям в лагере Алексеева за сдельную оплату. У Ангелиса действительно было германское охранное свидетельство, однако он утверждает, что выпросил его у оккупационных властей, чтобы отвезти больную дочь к доктору. Что касается братьев Згибневых, возможно, их вина заключалась лишь в том, что, переспав с проституткой, они желали сохранить случившееся в тайне от своих жен? Такое поведение, конечно, не назовешь примерным, однако не карать же за это по всей строгости закона военного времени…
– Ты прав, – согласился генерал. – В таком случае, ни один из четверых не может быть обвинен с полным основанием – в связи с отсутствием неопровержимых документальных доказательств и других свидетелей их преступных деяний. Все свелось к слову Медыс против их слова. Можно ли ей верить? Именно поэтому я и задал свой вопрос: не откажется ли она от своих слов?
– Если до суда с ней ничего экстраординарного не случится, то она будет стоять на своем, – заверил Воеводин.
– Ну, если ты в этом уверен, то готовь документы для передачи руководству, – приказал генерал. – Будем заканчивать это явно затянувшееся и довольно щекотливое дело, итог которого начальству будет явно не по душе.
27 марта начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Гулевич передал приказ коменданту Варшавской крепости: «По повелению Верховного главнокомандующего вам предписывается учредить военно-полевой суд из штаб-офицеров для суждения полковника Мясоедова».
Вечером 31 марта в большом зале Александровской цитадели начался суд. Были вызваны четыре свидетеля. Главный – Колаковский – приглашен не был «за дальностью расстояния».
В обвинительном заключении, как и следовало ожидать, фигурировали не только документально подтвержденные факты преступлений полковника Мясоедова, но и умозаключение старших начальников, стремящихся свалить на споткнувшегося офицера все свои грехи. Несмотря на яростную защиту, неумолимые судьи были единодушны в своем решении: «Виновен!»
Когда приговор был вынесен, Мясоедов кричал о своей невиновности, требовал фактов, уличающих его в шпионаже, слал телеграммы жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просить государя императора помиловать». Все было тщетно. За «шпиона» заступаться никто не хотел. Судьба Мясоедова была решена еще до суда.
Вынесенный приговор надо было утвердить. На полученную еще в ходе суда телеграмму Бонч-Бруевича: «Для доклада главнокомандующему прошу сообщить положение дела полевом суде», – комендант цитадели послал немедленный ответ: «Мясоедов будет повешен через два часа после вынесения смертного приговора».
3 апреля Ставка выпустила официальное сообщение по этому делу. В нем говорилось, что наблюдение за Мясоедовыми установило его «несомненную виновность». Мясоедов был замечен в связях с агентами «одной из воюющих с нами держав». И на этом основании он был обвинен военно-полевым судом и повешен.
Разоблачение и казнь Мясоедова не могли не отразиться на военном министре. Ставило под подозрение Сухомлинова и вредительское снабжение русской армии, оказавшейся в самом бедственном положении. Наконец, почти открыто поговаривали о том, что военный министр, запутавшись в денежных делах, наживается на поставках и подрядах в армию и окружил себя подозрительными дельцами, едва ли не немецкими тайными агентами.
Глава VIII. Берлин. Март 1915 г.
1
Схватив здоровой правой рукой, сухую левую, Вильгельм, озабоченно промолвил:
– Вот уже больше полугода мы топчемся на месте вместо того, чтобы одним ударом опрокинуть этот франко-британский фронт и наконец-то выйти к Парижу. Но я не могу отдать приказ о наступлении, потому что фон Гинденбург вновь умоляет меня снять с Западного фронта не меньше трех корпусов и Кёнигсбергскую ландверную дивизию для того, чтобы сдержать напор русских. Что делать? Что делать? – в отчаянии воскликнул кайзер. – За спасительный для Германии совет, я готов продать свою душу дьяволу!
«Император, как всегда, в своем амплуа и вновь на грани истерики, – неприязненно подумал Николаи. – Но теперь самое время предложить ему тот единственный и реальный выход из сложившейся на фронтах и в стране ситуации».
– Ваше Величество, – обратился к императору Николаи, – если позволите, я доложу вам свои размышления по этому поводу.
Вильгельм с искренней надеждой взглянул на своего обер-шпиона.
– Я готов выслушать любые, даже самые нелицеприятные ваши советы и рекомендации! – обрадованно воскликнул он. – Только бы поскорее разделаться с этими несговорчивыми франками.
– Надо попытаться заключить мир с Россией! – рубанул с плеча подполковник, чем поверг императора Вильгельма в кратковременное замешательство. От этих неожиданных слов Вильгельм сначала побледнел, затем побурел.
– В-вы, ч-что мне предлагаете? – заикаясь, промолвил он. – Да я вас за такие слова…
– Ваше Величество, вы же сами хотели услышать от меня даже самые невероятные рекомендации, – спокойным, умиротворенным голосом промолвил Николаи. Эти слова и особенно решительный вид подполковника заставили императора призадуматься.
– А может быть, вы и правы… – после недолгого размышления промолвил он. – Что мы от этого теряем? Да ничего! А вот что приобретаем?…
– При положительном решении вопроса и замирения с русскими, мы можем в течение недели перебросить все свои силы с Восточного фронта на Западный, и тогда наша мощнейшая группировка сметет с лица земли всех этих лягушатников вместе со всеми британскими экспедиционными силами, – несколькими жирными штрихами нарисовал довольно радужную картину шеф германской разведки…