Я поспешил покинуть зал суда и набрал своего редактора. Поделившись новостями, я сказал, что нужно как можно скорее снять интервью с семьей. Предполагалось, что программа будет посвящена Тие и ее семье, материала было собрано немало. Помимо интервью с Хэйзелом был записан весь судебный процесс, но предстояло еще снять вступление и концовку.
Почему мы не сняли интервью с родными заранее? Поскольку речь шла об уголовном деле, было важно подождать с любыми теле- или радиоинтервью до окончания судебных разбирательств. Наша судебная система уделяет особое внимание тому, чтобы слушания проводились без малейшей предвзятости, особенно если кто-то из членов семьи собирается дать показания. Иначе может сложиться впечатление, будто они пытаются повлиять на итог судебного процесса.
Мы могли провести интервью лишь после того, как суд распустит всех свидетелей. Как только Хэйзел признал вину, мы со съемочной группой поспешили отвести Натали и Кристин в гостиничный номер, где взяли у них подробное интервью, и занялись монтажом программы. Почти все было готово, оставалось лишь снять вынесение приговора.
Хэйзелу дали 38 лет – весьма внушительный срок, как ни крути. Если не знать подробностей преступления и учесть, что в среднем за убийство дают от 15 до 20 лет, можно было бы удивиться такому большому сроку. Однако жестокость и масштабы его преступления были немыслимы – такого подонка еще поискать.
То, что Хэйзел сотворил с Тией, было ужасным. Неизвестно наверняка, как именно прошли последние часы ее жизни – он все еще не сознался во всем, что сделал, – но очевидно, что непосредственно перед ее смертью он начал ее домогаться. Она наверняка отчаянно сопротивлялась, и в итоге была особенно жестоко изнасилована. Затем она умерла, и я не удивился бы, если бы выяснилось, что изнасилование продолжалось и после ее смерти. Расправившись с ней, Хэйзел завернул тело Тии и убрал его на чердак, даже не потрудившись его спрятать.
Вероятно, он прыгал до потолка от счастья, когда полиция обыскала дом и ничего не нашла. «Как они могут быть настолько тупыми», – должно быть, думал он. Хэйзел не стал пытаться избавиться от тела, хоть и запросто мог это сделать, поскольку за ним никто не следил. Наверное, он понимал, что не может тянуть слишком долго – материал, в который было завернуто ее тело, вскоре уже не смог бы сдерживать запах разлагающегося трупа, и он непременно просочился бы в дом. Он явно не представлял, что делать, когда это случится.
Дело об убийстве Тии продемонстрировало ряд любопытных особенностей процесса уголовного расследования, и СМИ сыграли здесь решающую роль. Мое личное участие заключалось в том, что удалось договориться об интервью и грамотно его провести. Я дал Хэйзелу возможность свободно высказаться, и ему ничего не оставалось, кроме как бесконечно врать – ничем хорошим для него это закончиться не могло.
Вдобавок ко всему это дело наглядно показало, насколько некомпетентной бывает полиция. Люди склонны верить, что полиция сделала все, что они считают само собой разумеющимся: задала все нужные вопросы, допросила ключевых свидетелей, проработала все версии. На деле же часто оказывается, что не были сделаны даже элементарные вещи.
Участием в этом деле я особенно горжусь и до сих пор думаю о Тие: о том, в какой среде она жила, о том, как часто власти пренебрегают подобными людьми. У этой девочки было большое будущее: целеустремленная, смышленая, хорошо училась в школе. Хоть и росла в весьма непростых условиях, у нее в жизни были хорошие перспективы.
Я всегда задаюсь вопросом: со всеми ли я поговорил, с кем только можно было, чтобы узнать их мнение? Это вошло в привычку после дела о Джимми Сэвиле, когда было проведено знаменитое расследование под руководством судьи Джанет Смит. Я поговорил с одним из членов комиссии – высокопоставленным лицом, которого попросили принять участие, несмотря на отсутствие опыта в расследованиях случаев насилия над детьми. У него даже было какое-то почетное звание – что-то вроде сэра, точно не помню.
Помню, как на мой вопрос – поговорили ли они со всеми, с кем только можно было? – он ответил: «Нет, мы не считаем, что им есть что рассказать». Каждый раз, когда слышу эти слова, злюсь. Как можно, ни о чем не спросив человека, знать, что ему нечего рассказать? Откуда им знать, есть ли у него какая-то полезная информация, если не задать нужных вопросов?
Успех любого интервью полностью зависит от задаваемых вопросов. Очень многие люди либо вовсе игнорируют то, что у них спрашивают, либо отвечают вопросом на вопрос – зачастую куда более развернутым. Раньше я говорил людям вроде вышеупомянутого члена комиссии по расследованию следующее: нельзя получить ответы, не задав нужных вопросов. А чтобы задать нужный вопрос, порой приходится перебрать все, которые только придут в голову.
Даже если кажется, что человек ничего не скажет либо ему попросту нечего сказать – ничего страшного. Все равно нужно с ним поговорить – если предположение подтвердится, его как минимум можно будет исключить из расследования. Если же ни о чем его не спросить, может остаться пробел, о масштабах которого можно будет только догадываться.
Не задать нужные вопросы – не так страшно, как вообще ни о чем не спросить, но проведение интервью требует особого мастерства. Как я не раз говорил, и как показало интервью с Хэйзелом, самое главное – дать собеседнику время ответить на вопросы. Нужно дать ему высказаться, внимательно выслушать и попытаться выудить из него больше. Так, шаг за шагом, удается узнать все новые подробности.
К примеру, собеседник вспомнил, как кто-то ему что-то говорил. На это можно ответить: «Хорошо, а что он сказал? Как выглядел? Что еще происходило вокруг, когда вы разговаривали?» Все эти детали позволяют человеку рассказать историю немного подробнее. Потому что люди – если они не законченные лжецы или не умеют давать интервью – охотно заполняют пробелы. Подобное можно, например, увидеть в интервью в новостных программах или в уличных опросах.
Если нужно взять у кого-то интервью, и вы хотите получить ответы, не нужно облегчать человеку задачу. Задавайте открытые вопросы, а не те, на которые можно ответить «Да/Нет», и давайте ему высказаться. Не перебивайте. Пусть он говорит.
Кроме того, очень важно, чтобы собеседнику во время интервью было комфортно. Проводя интервью, я начинаю разговор с чего-то отвлеченного, чтобы создать атмосферу доверия. Так, с Хэйзелом я начал беседу в другой комнате, без камер и микрофонов, чтобы он мог расслабиться. Мне нужно было, чтобы он был спокоен со мной, а перед съемочной группой почувствовал напряжение – за счет этого он на подсознательном уровне считал меня «союзником» и мог выдать что-то, о чем умолчал бы, если бы я с самого начала устроил ему жесткий допрос.
Правильно задав вопрос, можно получить дополнительную информацию. Начать нужно с прощупывания почвы, проявлять любопытство, а не обвинять. «Итак, я не совсем понимаю, что тут случилось. Расскажите об этом своими словами, объясните…» Гораздо проще получить ответ на открытый вопрос, когда человек думает, что помогает.
Журналисты часто допускают ошибку, сразу начиная с обвинений. Им нужно написать статью, успеть к назначенному сроку, и нет времени выплясывать перед собеседником. Мне же нравится постепенно выуживать информацию. Собеседник начинает из кожи вон лезть, чтобы объяснить свою точку зрения, а я снова и снова возвращаюсь к вопросу, каждый раз узнавая что-то новое. Так он постепенно сам копает себе яму, остается лишь его подтолкнуть.
В настоящий момент я работаю над одним делом, с подозреваемыми по которому пока не было возможности поговорить. Это дело об убийстве, совершенном с особой жестокостью. Пока что мне удалось лишь пообщаться с потенциальным свидетелем и ознакомиться с материалами дела. Тем не менее я знаю, что, задав замешанным в преступлении людям несколько прямых вопросов, смогу добиться некоего результата, потому что у дела есть несколько довольно странных аспектов, среди которых две потенциальные судебные ошибки. Чтобы со всем разобраться, мне придется преодолеть немало препятствий: преступление было совершенно очень давно, к тому же в другой стране.
4. Убийство в лесу
Десятилетняя Урсула Герман, наверное, была во многом похожа на девочек своего возраста – счастливая, беспечная и горячо любимая. Она жила в районе Ландсберг, что на юге Баварии, – примерно в получасе езды на запад от Мюнхена, не так далеко от австрийской границы. Это весьма привлекательный регион, полный озер, лесов и гор. Озеро Аммер, на котором расположен Эхинг, родной город Урсулы, настолько большое, что в летние месяцы между городами вдоль его берега курсируют колесные пароходы.
Дядя и тетя Урсулы жили в расположенном неподалеку городке Шондорф, до которого было меньше мили. Время от времени она их навещала и обычно возвращалась домой на своем красном велосипеде вдоль берега через разделяющий два города Вайнгартенский лес.
15 сентября 1981 года после урока гимнастики Урсула съездила в гости к своей двоюродной сестре и примерно в половину восьмого вечера возвращалась домой, но на полпути пропала. Через несколько дней после исчезновения ее семье пришло письмо, составленное из вырезанных из газет букв, с требованием выкупа. Похититель звонил перепуганным родителям Урсулы и ставил им магнитофонные записи, на которых тихо говорил под играющую музыку. Вскоре они получили телеграмму, призывавшую поспешить с поиском денег для выкупа.
Почти три десятилетия спустя немецкая полиция пришла к выводу, что Урсула была похищена мужчиной по имени Вернер Мазурек, жившем в том же городке. Как утверждала полиция, он спланировал похищение и подготовил место, чтобы спрятать ребенка, рассчитывая держать его под замком, пока не получит выкуп.
Он выкопал яму посреди леса, примерно в 800 метрах от места, где впоследствии был обнаружен велосипед Урсулы, и сделал ящик для нее. Он был достаточно высоким, чтобы она могла в нем усесться, но была не в состоянии двигаться или стоять. С одной из сторон ящик был обит розовой тканью – с какой целью это было сделано, неизвестно. Мазурек поставил там ведро, чтобы она могла справлять в него нужду, а также оставил ей несколько комиксов, ковбойский и индийский ро