Безрезультатно.
– На нет и суда нет, – примирительным тоном произнес Сазаков. – Если бы я поставил на спор, проиграл бы…
Жименко заслонился рукавицей от света:
– Говорят, что из двух спорящих один, извиняюсь, дурак, другой нечестен. Нечестен потому, что знает, что прав и выиграет, дурак – потому, что не знает, а лезет спорить. А потом, спорят люди, которые или слишком много знают, или же слишком мало…
Сазаков рассмеялся и сделал знак на верховую площадку, где стоял Кеда, заменивший Витьку Юрьева. Кеда скрестил руки над головой, давая понять, что готов.
Много лет инженеры пробуют найти способ бесподъемной замены долота. Пока безуспешно. Наверное, для начала надо найти новый метод бурения. Если подсчитать, сколько времени бурильщики теряют, меняя сработавшиеся долота, то цифра получится ошеломляющей. Никакой прибор не может подсказать бурильщику, когда надо менять долото, – все зависит от породы, которую пробиваешь, тут нужно чутье, художническая интуиция – бывает, поднимешь долото, а шарошки еще не сработались, еще могли бы пройти метров семь – десять. Цена каждому пройденному метру ни много ни мало – сто шестьдесят рублей. Иногда случается, что автоматический буровой ключ неплотно схватит свечу челюстями и…
Весной стряслась с ними подобная история – уронили на дно скважины два с половиной километра труб… Трое суток возились, пока не разобрали «завал». В вахтовый журнал записали как аварию. Было совещание в главке, нагоняи от тюменского и московского начальства – ославили себя, можно сказать.
А Жименко вспомнил, как он видел в пору своей юности одну допотопную скважину, где землю бурили не долотом, а… дробью. Через трубу в забой засыпали дробь, потом били по ней специальной фрезой. Били и одновременно вращали фрезу – словом, в пору жименковской молодости было ударное бурение. Потом изобрели ЭРХА – долото, похожее на рыбий хвост, оно, кстати, в документах так и называлось «рыбьим хвостом», РХ сокращенно – одна половина хвостового плавника была загнута в одну сторону, вторая – в другую. Были еще пикообразные и коронковые долота… Но все это уже история и, наверное, ничто в сравнении с тем же трехшарошечным долотом.
Снег стал идти реже, и ветер, кажется, ослаб. Жименко поднял голову. Как там, на верхотуре, чувствует себя Кеда?
– Не заглядывайся! За ключом смотри! – Это Сазанов.
Ключ вывернул свечу из паза и теперь шел вверх. Труба, задевая боками устье скважины, длинной макарониной выползала из земли, напряженно звеня металлом, а на площадке, вытянув руки, ее уже ожидал Кеда. Вот труба выбралась из скважины и, пройдя мостки, стукнулась нижней частью об тесины пола. Кеда совершил короткий, но резкий бросок и, обняв свечу, словно младенца, бережно и мягко подтянул к себе – две секунды, и он уже накидывал на верхний ее конец трос…
Жименко, приглядевшись к очередной свече, приметил, что по ней стекает густой голубоватый ручеек, а на месте стыка труб, на зазорах муфты застряло несколько комочков рыхловатой отработанной глины. Он подошел к Сазакову:
– Надо взглянуть на скважину. Что-то глины много назад выходит.
Сазаков зашевелил, зачмокал губами.
– Раствор облегченный, вот глина и пошла наверх. Обойдется…
– А вдруг нефть? Скважина переливать начнет. Колышев, дай спички!
– Проверь, – Сазаков взмахнул рукой и улыбнулся. – Проверь, вдруг в скважине «Советское шампанское»… И бокалы стоят наготове и закусь на салфетке.
Он насмешливо заморгал своими глазами-бусинами. Жименко, повернувшись к нему спиной, стал спускаться с мостков, осторожно пересчитывая ногами обледенелые ступеньки.
– И проверю, – пробормотал он.
Согнувшись, подлез под мостки, стукнувшись макушкой о бревно перекрытия, пробормотал бранное слово. В темноте с грохотом промчалась свеча, чуть не задев его, – прошла так близко, что бурильщик даже ощутил запах сырого железа, запах самой земли. Он запоздало отшатнулся, увидел, как в светлом пятне проема мелькнула черная макаронина и ушла вверх, на глазах уменьшаясь в размерах. Подобравшись к устью, он увяз сапогами в чем-то густом, клейком.
Потом чиркнул спичкой, но едва успевший вспыхнуть огонек погас в порыве ветра, тогда Жименко нашарил щепотью несколько спичек, сложил вместе. Зажег, загодя зажимая огонь ладонями наподобие ковша. Осветил и вздрогнул – из скважины, как паста из тюбика, выпирала глина. Похожая на перебродившее тесто, она бугрилась, растекалась в стороны, в ней с глухим хлопаньем взрывались пузыри, обрызгивая настил крупными каплями. Скрытая ожесточившаяся сила толкала вверх огромный глиняный столб. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с подобными явлениями – Жименко, хоть и имел солидный стаж работы с нефтью, никогда еще не видел, как рождаются нефтяные фонтаны… Но как бы там ни было, пузырящаяся глина – явление ненормальное, поэтому он, осветив еще раз все увеличивающуюся лужу спичками, стал выбираться из-под мостков – надо было предупредить Сазакова и перекрыть скважину превентором – специальным устройством, которое, как пробкой, может заткнуть любую дыру в теле земли… А завтра утром, когда рассветет, они разберутся, в чем дело.
– Раствор прет, будто снизу его кто толкает, – сообщил он Сазакову. – Может, надвинем превентор? От греха подальше?
– Сильно прет глина?
Жименко вспомнил слова про шампанское, про бокалы и закусь на салфетке.
– Посильней… твоей шипучки.
– Так сказать, издержки слишком бурной деятельности?
Колышев, слышавший разговор со стороны, придвинулся ближе.
– Что такое стряслось?
– Кажется, скважину переливает… Но с чего бы переливать? Ведь здесь же нет нефти?
– Пойду погляжу, – сказал Колышев.
Жименко посмотрел вслед, подумал, что, не дай бог, суета, поднятая им, окажется напрасной, завтра бригада засмеет, глухари в тайге будут показывать на него лапой…
Колышев прокричал снизу:
– Посветите фонарем!
Жименко снял с крюка переносную электрическую лампу и, потянув за собой кольца загнанного в резиновую трубку провода, осветил Колышева. Тог щурился, заглядывая под мостки. Но под ними все равно ничего не было видно, он снял рукавицу и попросил дать ему переноску. Жименко спустил ее на проводе. Колышев неуклюже подхватил и, слепо зажав отражатель рукавицами, полез под мостки. Сквозь щели пробились наверх полоски света. Фигура Колышева вначале медленно двигалась в глубине, пересекая светящиеся полоски, потом вдруг стремительно метнулась в сторону, и в ту же секунду до Жименко донесся крик. Жименко не разобрал, что крикнул Колышев, и бормотнул машинально, переспрашивая:
– Что?
Но так слабо прозвучал его голос, что даже он сам не услышал его.
Колышев в это время показался у края мостков, взмахнул фонарем, прочертив им яркую электрическую дугу.
– Закрывай скважину! И Кеду вниз давайте! Кеду! – повторил он настойчиво и вновь тревожно взмахнул фонарем. В голосе Колышева прозвучали незнакомые нотки, заставившие всех подчиниться. Сазаков поднял тронутое морозным румянцем лицо, позвал Кеду и тут же с изумлением поглядел под ноги – из отверстия в мостках с металлически-звонким шипением выползла забитая глиной головка свечи и медленно двинулась вверх. Без ключа. Сама! Она поднималась на «пятки», как змея, зачарованная звуками свирели, вначале ровно, потом конец ее начал раскачиваться. Рядом запаренно вздохнул Кеда и неверяще-сипло проговорил:
– Неужто нефть нашли, а? Превентор! Превентор-то, господи!.. Не успели закрыть…
Свеча согнулась дугой, не выдержав собственной тяжести, воткнулась в землю за пределами мостков, метрах в восьми от них, а над головами все росла хорошо видимая, тонкая, на глазах меняющая свою кривизну стальная петля.
– Не перекрыть нам теперь… Не успели… Ведь нефть! – Голос Кеды лез всем в уши, но смысл того, что он говорил, доходил не сразу.
Неожиданно пугающе-громко вздохнула земля под мостками, и все ощутили далеко внизу, в глубине, огромную пустоту, в которой плескалась волнами, бурлила и трубно клокотала потревоженная нефть. Значит, не была тром-аганская земля мертвой, как предсказывали геологи… Не пустотелая она, и горе тому, кто неумелыми, грубыми руками прикоснется к чреву земли, пробудит в ней боль – страшный джинн очнется в глубине, сбросит с плеч сковывающую его дремотную вялость и ринется наверх.
Под ногами раздался гулкий толчок, потом еще один, еще и еще… Бурильная труба выползала теперь из скважины свободно, не застревая в устье – свечи тянулись одна за другой, убыстряя и убыстряя свое движение. А потом они обломились, и оставшийся в скважине стометровый конец вдруг с тяжелым свистом взметнулся в небо, лица рабочих обдало знакомо-резким запахом газа, потом пылью выбрызнуло первые капли нефти, и все тело земли, всю тром-аганскую тайгу, все реки и поляны, болота и озера заставил вздрогнуть, всколыхнуться вязкий, всепоглощающий взрыв, в грохоте которого мгновенно потонуло все… Вскинулось вывернутое из мостков огромное бревно – целая лесина с торчащими в стороны острыми суками скоб – и, медленно перевалив через дрожащие перильца, ухнуло телом о мерзлую почву.
Мимо Жименко скачками пронесся дизелист Косых, тускло блестя в темноте зубами, за ним мазутным крылом волочилась телогрейка, которую он, зажав в руке, тащил за собой.
Жименко сбежал с мостков, оглянулся – настил, едва освещенный фонарями, стал разваливаться на глазах, доски отпрыгивали в стороны и, вихляясь в воздухе, уносились в тайгу; потом рядом с телом вышки поднялся черный куржавистый столб, скрылся в выси, взметнулись большие темные предметы – обломки трансмиссии, – со звоном стукнулись о перекладины вышки в том месте, где находилась площадка верхового. И словно выпалило орудие – фонтан взорвался розовым пламенем, высветил тайгу на многие километры. Жименко отбежал к опушке и упал в сырую, остро пахнущую свежими, будто бы только что принесенными из леса, грибами канаву. Когда выглянул, чуть не закричал от боли – лицо обдало колючим жаром. Дымилась густыми клубами земля, быстро таял снег. Он расстегнул на себе телогрейку и натянул ее на голову, потом, прыжком выскочив из канавы, побежал к домикам. На бегу увидел, что от домов тоже отделяются черные муравьиные фигурки людей, бегут к Тром-Аганке, к оранжево поблескивающей светом опушке тайги.