«Пора расчищать площадку. Бульдозер на ходу?» – написал Чертюк крупно и вернул блокнот мастеру. Тот кивнул несколько раз подряд, показывая, что бульдозер есть и что он на ходу. Губы его шевельнулись – Сазаков что-то произнес… Что? Не разобрать. Чертюк вспомнил, что в Москве в министерстве работает совершенно глухой тридцатилетний инженер – пострадал, когда воевал с нефтяным пожаром на Мангышлаке; вспомнил, как сам, вернувшись с Пурпе, четыре дня не слышал улицы – ни гудков автомашин, ни звонков трамвая, ни голосов прохожих. Тоже оглох.
«Закажите по рации танковые шлемы. Иначе все мы оглохнем», – написал на блокнотном листке и показал Сазакову. Тот еще раз наклонил голову.
Минут через двадцать мимо поленницы прополз беззвучный бульдозер, посверкивая траками, двинулся к горящей скважине. Нож вгрызся в поваленное наземь дерево, поддел его вместе с какими-то проржавевшими до дыр коробками, поволок к Тром-Аганке, спихнул вниз, вероятно в воду. Потом бульдозер попятился обратно. Чертюк огляделся – опушка тайги отступала от скважины довольно далеко, значит, не придется валить деревья, специально расчищать «жизненное пространство», слева прорехой уходила в тайгу дорога. «Видать, к старой буровой», – подумал он… Потом вновь взял в руки блокнот и написал: «Откуда здесь деревня? Она что, брошенная?»
Сазаков, приладив блокнот на колене, поплевал на огрызок, вывел: «До нас здесь целый год сейсмики жили. Они и построили». Потом поскреб пальцем лоб, добавил: «Нам деревня по наследству досталась».
«Богато живете! – написал в ответ Чертюк. – Пойдемте смотреть вертолетную площадку».
Едва миновали дома, как грохот ослаб, перестал забивать уши, хотя, странное дело, в самих домах грохот был едва слышен.
– Тут у нас целый аэродром, – пояснил Сазаков. – Сейчас придем, увидите. Вон, за бугром, поле…
Вдруг Сазаков остановился.
– Фед Федрыч, подождите. Я на всякий случай ружье прихвачу! – прокричал он. – Тайга ведь!..
И вприпрыжку понесся к своему увенчанному радиоантенной дому. Едва войдя, выскочил, таща на плече хлопающую по заду двустволку и набитый картонными патронами пояс. Шумно пыхтя, догнал Чертюка.
– Чем черт не шутит, – он ударил ладонью по прикладу двустволки. – Тайга ведь.
Довольно хорошо укатанная поляна, которую Сазаков назвал аэродромом, устраивала Чертюка – площадка ровная, песок мелкий и твердый, малость прихваченный морозом. Явно здесь раньше было нечто похожее на аэродром – даже кое-где вешки сохранились; надо лишь подрубить несколько новых и поставить их на линии, привязать цветные флажки. Сюда и самолеты и вертолеты сажать можно. Все типы, кроме тяжелого транспортного Ми-6, – а ему доставлять бульдозеры, пожарные машины, лебедки и краны, новую буровую вышку, которая понадобится, едва огонь загонят в отводные трубы, – поэтому для Мн-6 придется отвести площадку в другом месте и выложить ее бетонными плитами. Сазаков словно прочитал его мысли.
– Для «Михаила шестого» есть хорошая плешка.
– Как вы сказали?
– Плешка. «Пятачок», что ли…
– А вертолет как назвали?
– «Михаилом шестым». А что?
– Как царя величаете.
Они прошли по обочине площадки, оставляя за собой частую строчку следов.
Обещанная Сазаковым плешка была площадкой, припорошенной ослепительно белым, не стаявшим еще снежком: жар сюда не доставал… От плешки тянулась в сторону кривая просека, сворачивала к домам.
– Плиты, может, и не понадобятся, – сказал Сазаков. – Бревнами выложим. Все равно просеку расширять придется.
– Добро, – кивнул Чертюк.
Вдруг Сазаков метнулся вперед, остановился шагах в двух от Чертюка и, наклонившись, стал рассматривать след на снегу – отпечатки лап были длинными, сильно вдавленными, с глубокими царапинами в «изголовье», оставленными когтями.
– Косолапым пахнет, – прокричал Сазаков. – След свеженький. И псиной отдает. Кружит гад возле деревни, похоже, не ляжет на зиму… Шатун. Опасный медведь.
«На фонтане все опасно, – тяжело подумал Чертюк, – огонь, газ, камни, вылетающие с километровой глубины, а теперь вот медведь».
– Человека поджидает. Шатун, который вовсе не ложится, самый злой. Есть еще шатун-лентяй: берлогу себе не строит, выпадет снег, зароется кое-как, а ударит мороз, зад припечет, вот он от холода и просыпается. Вскакивает да идет куролесить по тайге. Не приведи бог встретиться в такое время с ним. Осторожнее, Фед Федрыч, – предупредил он, – к кустам не подходить.
Чертюк отступил от плотно-зеленой изгороди стланика, на крыше которого лежала кедровая шишка с ершисто раскрытыми гнездами, в притемненных пазах виднелись глубоко утопленные в них орехи. Он посмотрел на нее с недоумением – как это так, нельзя взять? Увидел краем глаза, как Сазаков, быстро переломив двустволку, сунул в ружье патрон, потом, не глядя, выдернул из кармана второй и тоже загнал в ствол.
– Совсем запахло медведем? – спросил Чертюк и… осекся.
Из-за края стланика, как раз там, где лежала набитая орехами шишка, показалась крупнолобая голова, шишкастая от неровно отросших клочьев шерсти, зверь широко открыл пасть, будто зевая, в лицо им ударил липлый, но грозный рык. Медведь поднялся на задние лапы, превратился в великана. Он был огромен, как вообще может быть огромен таежный зверь – голова его доставала до ветвей ели. Чертюк не успел ни испугаться, ни подумать о чем-либо, когда прозвучал голос Сазакова:
– Уходи, миша. Без бою. Уходи лучше…
Медведь провел лапой по стланику, кедровая шишка, сыпля зернами, шлепнулась к ногам Чертюка. Казалось, еще мгновение – и медведь раздвинет изгородь, разделяющую его и людей, ринется вперед. Сазаков поднял двустволку. Чертюк отчетливо услышал, как щелкнули почти одновременно оба курка.
– Мирно разойдемся, – уговаривал Сазаков медведя.
Тот стоял, не двигаясь, и Сазаков медленным, очень точным движением поднес ружье к плечу – медведь моргнул недоуменно, приподнял недовольно сморщенную верхнюю губу, обнажив желтые, иссеченные в драках резцы, затем вдруг спешно откинулся назад, спрятавшись за кустами, будто за кулисами. И пошел прочь, колыхаясь из стороны в сторону.
– Так-то лучше, – сказал Сазаков, опуская ружье. Отдышался.
– М-да, смотри-ка, – Чертюк, опасливо взглянув на стланик, нагнулся за шишкой. – Орехи подарил.
– На том спасибо. – Сазаков настороженно огляделся. Огромное лицо его поугрюмело. – У меня товарищ был, до техникума буровиками вместе работали. Так он на медведя с мелкашкой ходил. Надкусывал пулю и делал крестообразные насечки – пуля становилась как бы разрывной. И бил медведей прямо в сердце либо спереди, либо сзади, под лопатку. Глаз такой точный имел. Пуля, когда входила, отверстие маленькое оставляла, а в выход кулачина мог пролезть – на кресты клок мяса наворачивала и вырывала… Пойдемте, что ль? – Он закинул ружье за плечо, но не разрядил его и не спустил курков.
– Медведь не вернется? Ведь может людей покалечить…
– Не вернется, – убежденно мотнул головой Сазаков. – Иначе зачем мы с ним по душам говорили? Один, правда, раз после такого разговора возвернулся. Ну, решили мы его наказать, сели вдвоем с приятелем в ЗИЛ сто тридцатый и поехали по следу. Снег был мелкий. Догнали. Он как увидел машину, так прыгнул на капот. Приятель выставил ружье, да не успел стрельнуть, медведь лапой съездил по стволу, ружье в руках перевернулось, и прикладом полчелюсти моему другу вынесло. А я в это время с другого бока медведя уложил…
– С товарищем ничего?
– Ничего. Полежал в больнице, оклемался.
Поднявшись на бугор, перестали разговаривать. Грохотала горящая нефть. Пламя заметно поблекло в занявшемся дне; извиваясь на ветру, оно пускало длиннотелые, цветистые, будто покрытые радужной пленкой, языки, которые, отрываясь, огромными простынями неслись к домам, но не долетали до них, гасли.
Совсем маленький и неприметный ползал по площадке трудяга бульдозер, старательно распихивая по углам, по канавам коряги, жженое железо, свернутые после выброса в узлы бурильные трубы. Столкнув очередную кучу хлама в какую-то воронку, он лихо развернулся и на полной скорости припустил к поленнице.
– Что это он? – прокричал Чертюк.
Сазаков недоуменно поднял плечи. Когда подошли к поленнице, увидели, как бульдозерист, маленький и черный, словно грач, черпая из бочки пенистую, похожую на пиво, воду, окатывал ею курящиеся бока машины. Вода не успевала стечь на землю – высыхая, превращалась в пар.
«Надо бы срочно пожарную установку, иначе загорится и земля и лес», – подумал Чертюк, потом посмотрел на часы – было ровно восемь утра… Бульдозерист неловко мазнул водой из ведра по капоту, от него отрикошетили крупные, как картечь, брызги, обдав с головы до пят стоящих рядом людей. Чертюк отер платком мокрое лицо, поднял глаза. Буквально над головой висел огромный, незаметно подкравшийся вертолет: «Михаил шестой», – вспомнил Чертюк, а под брюхом его на толстых витых тросах раскачивался тупоносый бульдозер с широким, отполированным до зеркального сияния лемехом. В восемь утра начались работы по тушению. Так и запишем в журнал. Хотя начались раньше, бригадный бульдозер еще ночью полез в пекло расчищать «жизненное пространство».
К вечеру на буровую номер двенадцать было заброшено четыре бульдозера, два крана, поставленные на мощные тяжелые КрАЗы, две «мортиры» – противопожарные реактивные установки, чьи короткие толстостенные жерла действительно напоминали старые крепостные орудия, четыре лебедки. Чертюк, посмотрев запись в журнале, механически отметил цифровую закономерность: четыре, два, два, четыре… Как в футболе.
Прибыли и люди – спасатели, пожарные, прилетел из Тюмени майор Сергованцев, плотный, невозмутимый, похожий больше на актера или на важного барина. Впрочем, важность – это не без оснований – майор был большим спецом по части укрощения нефтяных пожаров: ни один факел не тушили без него, и смелостью он обладал редкой. О Сергованцеве часто писали газеты, популярностью майор пользовался.