Он осторожно протянул к ней руку, и Нинка, к моему удивлению, даже не дернулась, только закрыла глаза и повернулась к Диме так, чтобы тому видна была ее шея. В коридоре было темновато, и Дима вытащил карманный фонарик, направив луч на Нинкину шею. С правой стороны ее покрывал огромный синяк, на фоне которого чернели пятнышки; их было больше, чем четыре, и на каждом сидела засохшая капелька крови.
— Ну все, маленькая моя. — Дима легонько коснулся щеки девушки. Та вздрогнула и открыла глаза. — Иди к себе, я потом зайду.
Не проронив ни звука, Нинка послушно отправилась в свою комнату и даже не стала плотно прикрывать дверь. Дима выключил фонарик и вздохнул:
— Все понятно. Та же донорская игла. Из этой бедолаги он понемногу качал, не то что из старика. Давай-ка ее в больницу отправим.
Из необъятных карманов своей камуфляжной куртки Дима вытащил мобильный телефон и быстро договорился насчет госпитализации.
«Скорая» приехала еще до того, как мы закончили осмотр трупа. Но, узнав, что больная состоит на учете и является клиенткой психоневрологического интерната, врачи категорически отказались что-либо предпринимать без представителя этого учреждения. Тут вмешалась наша спасительница, Анна Ивановна. У нее конечно же был телефон лечащего врача Нины и даже телефон директора интерната. Обе дамы — и врач, и директор — приехали в течение получаса. О чем-то они тихо поспорили с работниками «скорой помощи» в прихожей, удалившись от наших ушей, но, видимо, консенсуса достигли, потому что доктор из «скорой» прошел в комнату к больной, быстро покидал в полиэтиленовый пакет ее немудреное барахлишко и увел ее в машину. Поскольку из комнаты Макара за событиями пристально следил Дима Сергиенко и ободряюще улыбался Нине, она покорно дала себя увести.
Лечащий врач задержалась на пороге.
— Историю болезни ее будете изымать? — обратилась она ко мне.
— А есть смысл? — ответила я вопросом на вопрос.
— Да, в общем, наверное, нет. У Нины олигофрения, органическое поражение головного мозга. Речь нарушена, она даже если захочет что-то рассказать, то все равно не сможет.
— Но она же как-то общается?
Женщина вздохнула.
— Она произносит несколько примитивных слов. Имена знакомых, междометия…
— Слушайте, а как же вы ее отпускаете из интерната? Как она одна тут живет, в этой дыре? — Я оглянулась на темный коридор и кухню, больше похожую на общественный сортир.
Женщина-психиатр, взявшаяся было за ручку двери, брезгливо отдернула руку и, смахнув рукавом пыль с колченогой табуретки, притулившейся в углу прихожей, тяжело опустилась на нее.
— А вы были у нас в интернате? — избегая смотреть мне в глаза, спросила она. — Вы вообще были когда— нибудь в психоневрологическом интернате? — мне даже почудилась неприязнь в ее голосе. Но уж в порядках в психоневрологических заведениях я была никоим образом не виновата.
Она, видимо, почувствовала, что я уловила ее неприязнь, и смутилась.
— Извините, — устало произнесла она. — Вам кажется, что здесь нет условий; а в интернате нашем — какие условия? Персонал грубый, бьет их, бессловесных, ворует. Вы бы видели, чем их кормят, убогих наших! Белья постельного нет, спят на голых матрасах. Отпускаем их домой, они вшей приносят, тараканов…
— Неужели вы не видели, что у Нины на шее застарелые повреждения? — прервала я ее.
— Повреждения?! Вы синяк этот имеете в виду? Да они все из дома приходят избитые, оборванные… — Она помолчала. — Да и уходят избитые… Ай!
Она махнула рукой, поспешно поднялась с табуретки и вышла за дверь, чуть не прищемив дверью шлицу пальто.
Мигулько тем временем вызвал подкрепление, в квартиру прибыли лучшие кадры нашего убойного отдела, и Костя повел их осматривать подвалы в надежде, что вурдалак прячется где-то там. Надо же, уже не боится, подумала я, вполглаза и вполуха наблюдая за происходящим и стараясь одновременно написать протокол.
Когда в протоколе расписывались понятые, из подвала вернулись грязные и обозленные оперативники. Они, не стесняясь, употребляли непарламентские выражения, в которых рассказали, что кого-то спугнули, но этот кто-то, в отличие от них, способен, вероятно, видеть в темноте или просто так хорошо знает ландшафт, что преспокойно ушел от преследования.
— Ничего, теперь уж мы его возьмем, — пообещал Костя, стряхивая с куртки паутину.
Я попросила у Димы кусочек марли и аккуратно стерла с Костиной челки свежий голубиный помет. Костя чертыхнулся. Ну все, теперь я не сомневалась, что они его возьмут, — Мигулько был доведен до нужной степени кондиции.
— Что у меня там на башке было? — нервно спросил он.
— Голуби накакали, — объяснила я, но Мигулько тут же задал еще один, весьма резонный вопрос:
— Какие, к черту, голуби в подвале?
— Значит, летучая мышь, — успокоила я его, и он весь передернулся.
Вечером мне домой позвонил Лешка и отчитался, что стаканы на экспертизу сдал, по предварительным данным, из них действительно пили кровушку. Задание он даже перевыполнил, потому что по пути к судебным медикам вдруг подумал об отпечатках пальцев и завернул к криминалистам, они обработали стаканчики и благословили их на биологическую экспертизу.
Потерпевший Витя чувствует себя лучше, не помнит ни фига, но и слава богу, потому что если бы помнил, то чувствовал бы себя хуже. А как вы думаете: подвергнуться нападению вампира и не свихнуться? Доктора считают, что у него ретроградная амнезия, мозг избегает воспоминаний, которые не в состоянии принять. Естественно…
Я, в свою очередь, отрапортовала Горчакову, что покойный Бендеря где-то рядом. После завершения следственных действий в нехорошей квартире я повела Мигулько и всех его бойцов в ближайшую забегаловку и там поила и кормила до тех пор, пока они не поклялись мне сидеть в засаде в квартире и в подвале вплоть до поимки вурдалака, — и не только вурдалака, но и летучей мыши, посмевшей осквернить шевелюру их начальника. На еду и питье пришлось потратиться из тех денег, что вчера Горчаковы выдали мне на свадебный наряд.
Предупреждая бурное возмущение Горчакова по этому поводу, я еще поспешно добавила, что Мигулько дал мне честное слово за время моего отсутствия постараться установить личность трупа из канавы и поинтересоваться мужчиной и девушкой, дела по фактам смерти которых я приняла к производству. Из зоопарка вызвали бригаду, чтобы выловить в подвале летучую мышь.
До своего отъезда в Англию я еще успела пообщаться с областным следователем, оказавшимся совсем молоденьким пареньком. Он приехал из своего захолустного района в областную прокуратуру на занятия, и я тут же примчалась на Лесной проспект, чтобы выспросить его про Бендерю с отрезанной головой.
Мужественно отказавшись от перекура в антракте следовательских занятий, следователь в форме юриста первого класса, с абсолютно детским лицом, но с косой саженью в плечах, рассказал, что труп нашли сумасшедшие лыжники, болтавшиеся в лесу по колено в талой воде. Труп был достаточно свежим, явно лежал не с осени, поэтому следователь и отважился на повторный осмотр места происшествия с целью обнаружения головы: у него сложилось впечатление, что убийство было совершено именно там, что вряд ли труп и голову отдельно привезли туда для сокрытия. И вообще, если уж голову отрезают, чтобы затруднить идентификацию трупа, то не бросают ее рядом. Но следователь не нашел в окрестностях никаких следов транспортного средства, зато увидел коридор кустарника со сломанными ветками и предположил, что кто-то, убегая, продирался сквозь кусты, а другой человек его преследовал. Более того, на одном из сломанных кустов отчетливо виднелся свежий сруб, словно от случайного взмаха топора. Проанализировав все это еще раз в спокойной обстановке, он понял, что надо ехать назад в лес и проводить повторный осмотр.
Он поехал, и осмотр удался. Голова, по словам судебных медиков, была отделена от тела острым топором или другим рубящим предметом и с одного взмаха, а на это способен даже не каждый мясник.
— А орудие убийства?
— Увы, — следователь заметно огорчился, — я там даже с металлоискателем шарил, ничего. Но вы бы видели обстановку…
Я представила себе топкую весеннюю рощу и кивнула.
— Скажите, пожалуйста, коллега, — задала я наиболее волновавший меня вопрос, — вы уверены в том, что достоверно установили личность?
Следователь кинул страдальческий взгляд на товарищей, которые вовсю травились никотином на лестнице, но тут же отвернулся.
— Его опознали по фотографии две сотрудницы жилконторы, даже не родственники. Плюс в паспорте стояла группа крови, она совпала. Вот и все, чем я располагаю.
— Негусто. А по месту его жительства не пробовали искать отпечатки пальцев? Вы же были там в квартире?
— Был, — кивнул следователь. — Но комнату осматривать не стал. Там соседи такие жуткие, и в комнате пылища, я и подумал, что ничего тут дельного не найду. Я понимаю, это моя ошибка.
Он залился краской. Нет в мире совершенства, подумала я грустно, одно утешает: парень молодой еще и переживает свои промахи.
— Но я кое-что еще предпринял, — продолжал он. — Отправил ходатайство о правовой помощи на Украину Пусть бы там, на родине Бендери, во Львове, подсобрали на него материальчик. Родственники там, особые приметы, анамнез…
Мгновенно простив ему брезгливость, воспрепятствовавшую сбору отпечатков пальцев из места последнего жительства покойника, я с надеждой спросила, давно ли он отправил это ходатайство.
— Сразу, в апреле, — ответил он. — В сентябре звонил в Генеральную, они связались с Украиной, обещали в ноябре выслать ответ. Жду.
— А что они там накопали, неизвестно?
— Не говорят, — пожал плечами следователь. — Может, и вовсе ничего. А может, повезет…
Заручившись его обещанием сообщить мне о результатах, я оставила его в покое и пошла к выходу. Но от самой двери вернулась. Перерыв еще не кончился, и мой собеседник с наслаждением курил, торопясь расправиться с сигаретой до начала второй лекции.