Оперативники ломали голову над тем, по какому принципу преступник выбирает квартиры. Все места происшествий располагались в домах сталинской постройки, во всех квартирах были поставлены стеклопакеты. Но это все, что объединяло объекты преступления.
Оперативники попробовали зайти через строительные фирмы, производившие в квартирах ремонт и устанавливавшие стеклопакеты, но потерпели неудачу: все жертвы заказывали ремонт и стеклопакеты в разных фирмах, и никаких связующих звеньев между этими фирмами и их сотрудниками установить не удалось. (Кстати, даже после поимки преступника вопрос о том, как он выбирал объекты, остался без ответа; скорее всего, он просто ходил по улицам и высматривал, где стоят стеклопакеты, бывшие в те времена символом обеспеченности жильцов, а потом потихоньку подбирался к выбранной квартире.)
Сорокина взялась за сведения о том, что при первых разбоях преступник представлялся не то Решетниковым, не то Решетовым. Она перелопатила данные обо всех преступлениях, совершенных с использованием милицейской формы, особо тщательно отрабатывая случаи, когда милицейская форма изымалась у задержанных. Обратили внимание и на штатных и внештатных работников милиции с похожими фамилиями, уголовный розыск отработал на причастность к преступлениям огромное количество сотрудников районных управлений, особенно в тех районах, где преступления имели место.
А между тем многое заставляло думать, что к преступлениям причастен действующий сотрудник. Один из звонков был сделан из телефона-автомата, расположенного через дорогу от ГУВД, второй автомат стоял у арки на Лесном проспекте, где расположено Выборгское РУВД. За таксофонами велось наблюдение, но пока оно ничего не дало.
И вдруг — удача: в Управлении уголовного розыска раздался звонок от женщины, одной из тех, кого предупреждали об опасности. Ей только что позвонил кто-то и молчал. Оперативники тут же выяснили, откуда был звонок — из таксофона, который стоял чуть ли не во дворе ее дома. За таксофоном установили наблюдение, а к женщине в квартиру посадили засаду, и не только к ней, но и во все те квартиры, куда ранее звонили с телефонной карты преступника. Засады ждали две недели, но в квартиры никто не приходил. Однако обнадеживало то, что звонки продолжались.
Все телефоны-автоматы в микрорайоне уже находились под наблюдением, и вдруг группа наблюдения зафиксировала мужчину, похожего по приметам на искомого злодея, только был он в гражданской одежде. На глазах у сотрудников милиции он зашел в таксофон, сделал звонок, после чего вышел из таксофона и сел в машину. Машина покружилась по микрорайону, снова подъехала к телефону-автомату, и мужчина снова куда-то позвонил. В группе наблюдения отметили, что на заднем сиденье машины лежит сумка, из которой выглядывает милицейская фуражка. Было принято решение — брать.
Кузнецова задержали, когда он шел к машине из таксофона. При себе у него были пистолет ТТ (тот самый, скажут потом эксперты), нож, наручники, удавка, перчатки, а в машине — милицейская форма и удостоверение. На фамилию Решетинский. Удостоверение старого образца, таких уже не осталось, но потерпевшие ведь не знали о смене удостоверений…
В ходе расследования выяснилось, что удостоверение было похищено у работника милиции много лет назад, — на него напали хулиганы, избили и украли «ксиву». Как она, впрочем, оказалась у Кузнецова, история умалчивает.
Кузнецов производил странное впечатление; жил он один, в квартире, больше похожей на склад. Там много лет лежали вещи еще с первых разбоев; зачем он хранил, а главное, зачем он похищал их, если не продал и не использовал, было непонятно.
Установили и задержали его сообщника, Белоусова. Кузнецов вел себя на следствии странно, то признавался, то отказывался от признаний, валил все на Белоусова, клялся, что стрелял сообщник. Тот же утверждал, что стрелял Кузнецов. Это было логично — пистолет-то ведь был обнаружен у Кузнецова, вряд ли Белоусов, постреляв, передавал оружие напарнику.
Белоусов говорил, что совершал вместе с Кузнецовым первые разбои, а после того, как пришлось убить женщину, он перестал участвовать в преступлениях.
У следствия было много вопросов к Кузнецову, но выяснить все так и не удалось. Когда следствие подходило к концу, Кузнецов повесился в камере следственного изолятора; Белоусов был осужден к пятнадцати годам лишения свободы.
Роковая Марина
Лет двадцать назад район, где я работала следователем, стали сотрясать серии изнасилований. То малолетки таким образом переживали период полового созревания, то взрослый ублюдок, имевший невесту и любовницу, развлекался по вечерам в лифтах, нападая на женщин, и долго бы еще развлекался, если бы муж одной из потерпевших не задержал его прямо на месте преступления.
Только мы разобрались с этими насильниками, как вдруг получили еще пять изнасилований, и все на территории одного отделения милиции. Причем в первой половине дня, что не очень-то характерно для половых преступлений. Наш прокурор собрал все дела и поручил мне. Формально мы не могли объединить дела в одно производство, преступник еще пойман не был, но было ясно, что все эти преступления совершены одним и тем же лицом. Хотя вот лица-то никто не видел.
Преступник неслышно входил в парадную, где женщина ожидала лифта, набрасывался сзади и жестоко насиловал: разрывал одежду, душил, вводил в полости тела посторонние предметы… Все жертвы единодушно жаловались, что сами не понимают, как остались в живых.
Мне в помощь выделили двух оперативников, мы договорились с начальником РУВД о патрулировании территории, но обычные мероприятия мало помогали. Работники патрульно-постовой службы физически не в состоянии были осматривать каждую парадную, хотя старались наблюдать за входящими в подъезды и заглядывали туда, если им что-то казалось подозрительным. Несколько раз они попадали в неловкие ситуации: спугнули парочку, решившую заняться любовью на верхней площадке лестницы, перед чердаком. Парочка была вполне приличной, просто не располагала местом для занятий сексом.
Потом милиционеры чуть не сломали руку доценту одного из институтов, вошедшему в парадную вслед за женщиной. Постовые ломанулись туда, собираясь предотвратить преступление, закрутили мужчине руку, хотя он ни на кого не нападал, вытащили у него документы, обнаружили, что тот — ученый, кандидат наук, мирно возвращавшийся домой с лекций, и им пришлось извиняться. Самое смешное, что этого несчастного доцента задерживали еще один раз, и снова в его же собственной парадной, и порвали ему пиджак. Но он вел себя стоически: когда ему разъяснили, что приняли его за маньяка-насильника, он заверил нас, что понимает важность борьбы с насильственными преступлениями, никаких претензий не имеет и впредь готов быть полезным родной милиции.
Прошло два месяца, и мне прибавилось еще четыре дела об изнасилованиях, совершенных в том же микрорайоне, при аналогичных обстоятельствах. Кроме приличного на вид доцента в активе задержаний больше никого не числилось. Мы уже впали в отчаяние и дошли до того, что развесили в парадных объявления, призывающие женщин вести себя осторожнее и не входить в парадные вместе с незнакомыми мужчинами. За это я получила выволочку от прокурора, поскольку годы были застойные, разглашение сведений о совершенных преступлениях не приветствовалось. (Между прочим, когда я написала свою первую научную статью, у меня в редакции попросили справку из горсуда о том, что горсуд не возражает против опубликования случаев из судебной практики. Я пошла к председателю суда, и он мне… отказал. С задумчивой формулировкой: «Статью могут прочитать за границей. А там могут подумать, что у нас до сих пор насилуют…»)
Мы сидели в отделении милиции днем и ночью, ломая голову, как нам вычислить маньяка. Похоже было, что он — житель этого же микрорайона. Мои оперативники прошерстили всех ранее судимых за половые преступления, проживающих в районе; безрезультатно. Гад действовал так осторожно, что не оставлял никаких следов, кроме спермы. А сперма давала нам только группу крови, не более. Еще мы наковыряли с одежды потерпевших несколько шерстинок — микрочастиц, которые остаются в результате контактного взаимодействия двух людей. Но шерстинки были совершенно обычными, никакой экзотики. Эксперты сказали, что это, скорее всего, мужская одежда. Пиджак или теплая трикотажная куртка, но это мы и без них знали. Единственной зацепкой могло послужить то, что, по показаниям потерпевших, преступник во время совершения насильственных половых актов произносил вслух женское имя Марина.
Что это могло значить? Что он женат на Марине? Что он ненавидит некую Марину и мстит таким образом ни в чем не повинным женщинам? Что он псих, некогда травмированный загадочной Мариной? Мы уже собирались по картотекам паспортных служб выявлять всех Марин, проживающих в районе, и проверять их знакомых мужчин, а также устанавливать мужчин, женатых на Маринах, и проверять их на причастность к преступлениям.
И вот наконец нам повезло. А заодно и женщинам, не успевшим стать жертвами маньяка. Как водится, преступника задержали на эпизоде. В парадную, где творилось безобразие, неожиданно вошел молодой парень, только что демобилизовавшийся из десантных войск. Он и скрутил маньяка.
Оперативники выдернули меня с занятий, проходивших в горпрокуратуре. Ради такого случая руководство пошло на уступки, мне разрешили покинуть занятия и приступить к неотложным следственным действиям.
Приехав в отделение милиции, я увидела рослого представительного мужчину с благородным зачесом волос. Приличный костюм (того же цвета, что и шерстинки, прилипшие к одежде потерпевших), галстук, очки в металлической оправе. Зайди такой за мной в парадную, я бы даже не испугалась, настолько респектабельный вид он имел.
Этот респектабельный вид несколько портила окровавленная губа, разбитая при задержании. А в остальном — солидный господин. Я ожидала от него возмущения: мол, за что меня задержали, такого из себя достойного, не ошибочка ли вышла? Но никакого возмущения не было. Он сидел как статуя и молчал. Отказался отвечать, в том числе и на вопросы о личности.