ика.
Как только одессит был привезен в Ленинград, его молниеносно, не давая опомниться, предъявили на опознание, которое прошло блестяще. Потерпевшая опознала его как напавшего на нее в том самом лесочке. Дала уверенные показания, и следователь увидел, что одессит сломлен.
На втором допросе подозреваемый признал, что убил четырех женщин, приехавших в воинскую часть навестить солдатиков. И даже согласился показать, где спрятал ненайденные пока трупы. Несколько раз следователь вместе с группой, в которую входили эксперты — криминалист и медик, — вывозил сержанта в тот самый лесочек, но сержант уже на месте начинал капризничать, отказывался назвать места захоронений. Приходилось везти его назад в тюрьму и назначать новый выезд на место происшествия.
Конечно, милиция тех городов, откуда поступили сообщения о пропавших женщинах, отчаянно надеялась, что убийца возьмет на себя ответственность за смерть всех этих «потеряшек» и они с чистой совестью спишут розыскные дела. И кто-то из местных оперативников в задушевной беседе с задержанным посоветовал ему взять на себя все эти случаи: мол, какая ему разница, все равно «вышку» он уже заработал…
Этот совет чуть не свел на нет всю кропотливую работу следователя. Сержант, услышав, что от исключительной меры наказания ему не уйти, рассудил по-своему: я лучше от всего откажусь.
Следствию, которое заканчивала уже военная прокуратура, удалось все же доказать его причастность к убийству нескольких женщин — нашлись свидетели, которые видели, как отличник боевой и политической подготовки уводил от КПП женщин в сторону леса; а при исследовании трупов удалось найти и следы спермы, которые подтвердили вину сержанта. Но местонахождение четырех женских трупов он так и не показал, хотя следователи уверены были, что исчезновение этих женщин — его рук дело.
Зачем он это делал? Зачем красавцу военному, несомненно, обладавшему обаянием и харизмой и без того имевшему успех у женщин, было уводить в лес приезжих, насиловать там и убивать? Его сослуживцы говорили, что в нем всегда было что-то неадекватное. Бывало, что он беспричинно проявлял агрессию даже по отношению к ним, иногда заговаривался. Но психиатры признали его вменяемым.
И еще один вопрос мучил членов следственно-оперативной группы: почему одних потерпевших он после изнасилования убивал, а других отпускал? Во время одного выезда на место происшествия судебно-медицинский эксперт прямо спросил его об этом. И услышал странное объяснение: у тех, кого я убивал, глаза были как у шлюх. Я избавлял общество от развратных женщин, добавил сержант. Может быть, он сам искренне в это верил, но у эксперта, повидавшего на своем веку достаточно маньяков, было другое предположение: сержант убивал тех, от кого исходили волны панического страха. Конечно, любая женщина, осознав, что она в лапах маньяка, испугается. Но разные типы темперамента диктуют женщинам разные варианты поведения, и потерпевшие проявляли свой страх по-разному. Впоследствии показания потерпевших, оставшихся в живых, косвенно подтвердили догадку эксперта. Женщины, которых маньяк отпускал, действительно проявляли силу духа и даже дерзость перед лицом опасности. И убивать их он не решался. Убивал тех, кто терял от страха человеческий облик. Он словно питался этим страхом.
День театра
Двадцать седьмого марта отмечается День театра. По иронии судьбы, именно в день этого профессионального праздника в районе, где я работала заместителем прокурора, был обнаружен труп известной театральной художницы. Незадолго до этого она отметила свое семидесятилетие, но, по отзывам знавших ее людей, продолжала вести светский образ жизни, очень следила за собой, была кокетлива и не отказывалась выпить по бокалу шампанского с приятными мужчинами.
Ее труп нашли дома, в огромной квартире возле Казанского собора, украшенной дорогими предметами антиквариата. Руки и ноги пожилой женщины были связаны хитроумным узлом за спиной, имелась черепно-мозговая травма, обстановка свидетельствовала о нешуточной борьбе; в стороне от тела оперативники нашли даже выпавшую изо рта потерпевшей вставную челюсть…
Однако на первый взгляд разбойным нападением не пахло. Во-первых, все картины висели на стенах, антикварные вазы украшали комнаты, шкафы ломились от дорогих шуб, даже бриллианты были на месте. Во-вторых, следов взлома квартирных запоров эксперты не обнаружили. Замок на входной двери, правда, был слегка поврежден, но явно не снаружи, а изнутри; около двери были набросаны сгоревшие спички.
Создавалось впечатление, что преступник вошел в квартиру без проблем, а вот выйти после убийства уже не смог так просто, ковырялся в замке и, только чуть погнув его детали, сумел отпереть дверь. И, в-третьих, на кухне обнаружились два бокала с остатками алкоголя и пустая бутылка из-под дорогого шампанского. Вряд ли хозяйка чокалась шампанским с вломившимся грабителем…
Еще меньше следователям импонировала версия о сексуальном мотиве убийства; хоть потерпевшая и была холеной, хорошо одевавшейся дамой, но смущал ее возраст. И к тому же следов сексуального насилия при исследовании трупа не нашли.
Поэтому мотивы убийства следователи стали искать в других направлениях. Выяснилось, что дама уже давно судилась из-за квартиры с неким отставным генералом, перспективы у ответчика были неважные. Очередное судебное заседание по гражданскому делу было назначено… аккурат на первое апреля — то есть истица очень своевременно скончалась за несколько дней до решающего суда. Так что генерал уже мог считать себя хозяином шикарной жилплощади с видом на Казанский собор.
Оперативники вцепились в генерала и отработали его по полной программе, но тот оказался «чище снега альпийских вершин». Пришлось вернуться к версии о разбойном нападении с целью завладения какой-то ценностью.
Племянница покойной, осмотрев вместе со следователем квартиру, наконец определила, что отсутствуют два канделябра эпохи Александра II. Правда, неизвестно было, пропали они в результате разбойного нападения, или, может быть, были проданы владелицей, или, наконец, отданы на реставрацию… Но в любом случае приходилось считаться с этой пропажей. Удивляло только то, что преступник или преступники не тронули прочие ценности, стоимости немалой, на которые давно уже облизывались не только питерские, но и московские коллекционеры. Вывод напрашивался только один: если канделябры унесли грабители, значит, это было целенаправленное исполнение заказа. Именно на эти канделябры.
Но для того, чтобы объявить розыск предмета антиквариата, нужно было подробное описание этого предмета, а еще лучше — изображение его или аналогичной вещи. И следователь стал скрупулезно изучать архив потерпевшей — вдруг найдется какое-то изображение пропавших канделябров. Часами он разбирал рисунки художницы и любительские снимки, которых за долгую жизнь хозяйки накопилось немало. И нашел: была фотография, запечатлевшая художницу дома, возле потрясающе красивого камина, а на заднем плане отчетливо был виден попавший в кадр канделябр.
Фотографию, а вернее этот самый задний план, увеличили, размножили и стали искать: а вдруг эта вещь всплывет где-то на антикварном рынке? Прошло немало времени, пока в поле зрения следствия не попал известный питерский торговец антиквариатом, но с московскими корнями, держатель салона в центре города. Похоже было, что через его руки прошел какой-то канделябр, как раз вскоре после убийства художницы. Но, как ни обкладывали его оперативники, хозяин салона стоял насмерть: единственная информация, которую от него удалось получить, заключалась в том, что канделябр был и очень быстро «ушел» в Москву, он даже лично его туда отвез, а в столице следы произведения искусства потерялись. Во всяком случае, сказал он оперативникам, даже если вы и узнаете, где шандалы, вы их никогда оттуда не получите, и стал намекать на Кремль, Белый дом и даже на руководство РАО ЕЭС.
Дело об убийстве, сопряженном с разбойным нападением, было приостановлено, но операм оно покоя не давало.
Прошел год. И вот накануне следующего Дня театра они привели в прокуратуру гражданина средних лет, со следами интеллекта на траченном жизнью лице. Гражданин одет был в рубище, носил толстовскую бороду, источал омерзительный запах и поведал, что некогда был известным художником, но не выдержал конкурентной борьбы и ушел из мира чистогана в бомжацкие подвалы. Покойной даме был в свое время представлен — все-таки одной музе служили.
Гражданин охотно пошел на контакт со следователем и дал себя допросить. В ходе многочасового разговора он, постоянно отвлекаясь на проблемы современных живописных школ и свободно оперируя именами Коро, Тулуз-Лотрека и Пюви де Шаванна, упомянул про другую даму, одного возраста с потерпевшей, можно сказать — ее однокашницу. Похоже было, что в молодости дамы влюблялись в одних и тех же молодых людей, и художница была удачливее своей соперницы, потому что соперница до преклонных лет не могла успокоиться и плевалась ядом при упоминании фамилии потерпевшей. Была между ними еще какая-то история с профессиональным уклоном: не то потерпевшая присвоила творения соперницы, не то перехватила у той выгодный заказ из крупного театра…
Потом в устах свидетеля прозвучало слово «шандалы». Были какие-то антикварные подсвечники, которые потерпевшая никак не хотела продавать, а желающие ими завладеть не хотели успокаиваться. Больше всех, кстати, хотела заполучить эти шандалы мадам Алексеева — та самая соперница. Но чем дело кончилось, гражданин говорить упорно не хотел и замыкался.
Каким-то шестым чувством ощутив, что этот новоявленный схимник — не просто свидетель по делу, следователь отказался отпускать его. Я согласилась с задержанием гражданина, и он поехал в камеру, не слишком о том переживая. В конце концов, сказал он на прощание, там тепло, сухо и кормежка регулярная. Оперативники сдали его в изолятор временного содержания и отправились устанавливать все про мадам Алексееву.