ернулись бы самооговором, добровольным признанием своей греховности. В этом случае пытки и казнь были бы неизбежны.
Самооговор, или «заказ на самоубийство»
…При встрече с фанатиком срабатывает механизм психологической защиты— «механизм отчуждения», вследствие которого люди рядят фанатика в безумца, списывают мерзость нормы за счет патологии…
Люди, творящие безумства, вовсе не обязательно безумны.
Демономания и охота на ведьм породили добровольный самооговор — явление редчайшее даже для эпох террора и преследований инакомыслия.
Историки с изумлением отмечают многочисленные случаи добровольных признаний о договоре с дьяволом, о тайной связи с инкубами (или суккубами), о насылавшейся порче… О тайной связи с дьяволом и полетах на шабаш с воодушевлением рассказывали старухи и молодые монахини, замужние женщины и девочки 8-12-13 лет. Последние при проверке обоснованности признаний весьма часто оказывались девственницами (Гуревич, 1987, с. 20).
В монастырском приюте в Лилле (Северная Франция) в 1658 году 32 послушницы в возрасте от 8 до 22 лет заявили, что «.имели ежедневные плотские сношения с дьяволом, ездили на сборища, где ели, пили, танцевали и совершали другие распутные и сладострастные действия» (Роббинс, 1996, с. 250). Для этих сирот их демонические фантазии были всем сразу: и способом избежать порки за кражу чего-то съестного, и феерическими грезами о красивой и богатой жизни. 12-летняя девочка рассказывала, как «…к ней явился возлюбленный на маленькой лошади, взял ее за руку и спросил, будет ли она его госпожой. И только она сказала: "Да", как была поднята в воздух с ним и другими девушками, и все они вместе полетели в большой замок, где играли на инструментах, танцевали, пировали и пили вино» (там же).
В знаменитом Моровском деле (Швеция, 1669 год) самооговоры сыграли чуть ли не решающую роль. Среди населения распространились слухи, что дьявол сделал сотни людей «покорными своей воле». Король Карл XI, чтобы приостановить цепочку обличений, вынужден был послать комиссию, предписав ей обойтись без заключений в тюрьму и пыток. Но многочисленные добровольные признания заставили комиссию провести серьезное следствие. 23 «ведьмы» добровольно признались, были осуждены и сожжены. Вопреки изначальному пожеланию короля, Моровский процесс стал одним из самых кровавых — было сожжено 85 человек, и среди них 15 подростков (там же, с. 275–278). Моровская охота еще некоторое время давала рецидивы в соседних провинциях и затихла только к 1675 году.
Маркантонио Раймонди. Шабаш (1518–1520) (перепечатка из: История красоты, 2005)
Десятилетия спустя английский епископ Ф. Хатчинсон вопрошал: «…зачем люди запугали детей таким множеством сказок, что им уже не снилось ничего, кроме дьявола; и что, кроме того, заставляло бедных женщин города подтверждать то, что дети говорили о них?» (там же, с. 275). Самооговоры в Море и его окрестностях имели место и после этого процесса, причем среди людей почтенных и образованных: школьный учитель, позже декан Моры, утверждал, что дьявол носил его на остров Блокула; а профессор и советник из Упсалы верили, что дьявол являлся к ним трижды за ночь (Роббинс, 1996, с. 275).
Не стоит торопиться списать самооговоры на массовое безумие. Безумие и безумцы есть во все времена, но не во все времена психопатология выходит за пределы психиатрии. Когда безумие становится массовым — это уже дело не только врачей, пора подключаться историкам и социологам.
Как возникает самооговор? Какие внешние обстоятельства и внутренние причины порождают это странное явление? Что такое самооговор для человека верующего — самообман, «искупляющее страдание» или нечто иное?
В эпоху демономании, как и во времена любых преследований инакомыслия, подозрительность становится своего рода этосом или лейтмотивом культуры. При этом настойчиво подчеркивается греховность, тайная порочность человеческой натуры, готовность любого и каждого превратиться в послушное орудие дьявола. Такого рода глобальная социальная установка делает из обычного «среднего» человека перманентного подозреваемого. Он оказывается в позиции постоянного вынужденного самооправдания. И эта позиция выступает как некий поляризующий фактор: в данном контексте человеку отводятся лишь две роли — подозреваемого и подозревающего, жертвы и гонителя, что, в свою очередь, «обратной связью» подхлестывает «охоту на ведьм».
Недоверчивая настороженность дает соответствующую установку не только по отношению к окружающим, но и в отношении себя самого. Наш «образ Я» есть не что иное, как производная от социальных отношений, от представлений «Я глазами других». Это один из законов развития личности и формирования «образа Я». Если, с одной стороны, тебе постоянно твердят, что ты греховен и отвратителен, а с другой стороны, множество знатнейших и уважаемых людей оказываются пособниками дьявола, человек искренне верующий может усомниться в себе самом. Призывы к бдительности в отношении любого вероотступничества могут парадоксальным образом обернуться добровольным самооговором.
Известны самооговоры, когда травля и жесткий прессинг со стороны окружающих убеждали жертву в ее греховности и причастности к бедам. В отдельных случаях самооговор оказывался следствием сложившейся в силу каких-то обстоятельств репутации ведьмы. Женщина начинала искренне верить, что в ней причина несчастий и болезней окружающих людей, а значит, она — ведьма. Она оговаривала сама себя, и тогда уже на основании собственных признаний попадала в руки инквизиторов. И тому есть исторические примеры.
Пожилая Алиса Семуэл в течение двух лет стойко отрицала все обвинения одержимых дочерей сквайра Трокмортона, называя все «детскими проказами». А девочки издевались над ней, бились в конвульсиях, успокаивались только, когда она их просила об этом, и заставляли Семуэл все время находиться при них. Но как-то раз леди Кромвель во время визита вежливости к Трокмортонам увидела жившую у них старуху, обозвала ее ведьмой, сорвала с нее чепец, отрезала прядь волос и велела сжечь. Алиса Семуэл возмутилась: «Мадам, почему вы так обращаетесь со мной? Я не причинила вам никакого вреда!» Последующее нездоровье леди Кромвель и ее смерть спустя 15 месяцев в 1592 году увязали с этим эпизодом, да так, что Алиса Семуэл потеряла веру в собственную невинность. Она признала, что была причиной несчастий с детьми и что повинна в смерти леди Кромвель, назвала имена домашних духов, признала «плотскую связь с дьяволом». Вместе с Алисой Семуэл были признаны причастными к колдовству, подвергнуты пытке и повешены ее муж Джон и дочь Агнесс (там же, с. 449–452).
Одна из медсестер Кемптенского (Бавария) дома для душевнобольных убедила некую молодую женщину, Анну Марию Швагель, что та связана с дьяволом. Причем в данном случае под дьяволом подразумевался конкретный человек — кучер Анны Марии, который не только соблазнил и бросил фройлен Швагель, но также заставил ее сменить веру и принять лютеранство. Окончательно же подорвало душевные силы А.М. Швагель то, что священник, у которого она в раскаянии исповедалась и который отпустил ей грехи, вскоре сам был обращен в протестантство. Свои беды Швагель объясняла тем, что попала во власть дьявола. Суд обвинил ее в договоре с дьяволом и приговорил к обезглавливанию. Это была последняя смертная казнь за колдовство в Германии, и это была вторая половина XVIII века (апрель 1775 года) (Роббинс, 1996, с. 507).
Наряду с подобными случаями самооговора «с чьей-то подачи» известно немало примеров, когда самооговор происходил вопреки внешним обстоятельствам и был шоком для окружающих.
Так, в 1662 году немолодая, вполне благопристойная жительница Олдерна (Шотландия) Изобель Гоуди сделала несколько неожиданных добровольных признаний о своей многолетней службе дьяволу: она описала ритуал посвящения в ведьмы, ведьминские уловки и взаимоотношения внутри ковена, свои превращения в различных животных и заговоры против людей. На суде она обращалась к присутствующим: «Я совершила так много злых поступков, убивала людей. …Я хочу быть разорвана железными щипцами и даже претерпеть еще более злую муку, если ее можно назначить» (там же, с. 120–121, 346).
Некий Жиль Финдерлен (середина XVII века, Англия), осужденный за колдовство, в ночь перед казнью продолжал настаивать, что ему досаждают чертенята и домашние духи, стражники пытались его успокоить, но он отвечал им: «Хотя вы ничего не видите, я уверен, что чувствую это. …Я в здравом уме и понимаю, что делаю и говорю, столь ясно, как никогда в жизни» (там же, с. 346).
Р.Х. Роббинс упоминает о «ведьме», которая призналась в краже и убийстве ребенка — ребенок же в это время находился у матери. Тем не менее эта женщина была повешена за лжесвидетельство под присягой (там же, с. 345).
Но одна история заслуживает особого внимания.
Весной 1670 года Эдинбург был поражен ужасающими признаниями 70-летнего майора Томаса Вейра, бывшего командира эдинбургской гвардии, выдающегося парламентария, всеми признанного столпа местной секты протестантов евангелистов. «Он пользовался таким уважением в строгой секте пресвитерианцев, что, если четверо встречались вместе, можно было быть уверенным, что майор Вейр был одним из них. На частных собраниях он молился, вызывая всеобщее восхищение, что заставляло многих прихожан считаться с его мнением. …Многие посещали его дом, чтобы услышать, как он молится» (там же, с. 84). И вдруг Томас Вейр начал рассказывать о многолетних кровосмесительных связях со своей сестрой Джейн и с падчерицей, о многих прелюбодеяниях, о педерастии и скотоложестве, а также о колдовстве. Вначале Т. Вейру отказывались верить, но он настаивал на правдивости своих признаний.
Мартин Шонгауэр.