дет на кого их враг, то на самого государя императора. Ему хватит и ума, и наглости, и силы. Одно счастье – синяя папка сожжена, и пепел ее развеян по морозному ветерку и затоптан казачьими сапогами.
Вовек не сыщешь, разве что на Страшном Суде!
А пока что требовалось изловить подлеца и, если дело сложится удачно, похоронить его как можно скорее, без предисловий и панихид. «А кто лучшая ищейка? – рассуждали губернаторы. – Кто уже подвел Кабанина под монастырь? Кто сможет лучше других вынюхать его след, сесть ему на хвост и идти за ним, покуда хватит сил? Петр Ильич Васильчиков!»
Мне были даны большие полномочия, и я мог управлять любой полицейской частью в тех губерниях, главы которых стремились извести подлого и коварного разбойника. Оттого известия о неуловимом Дармидонте Кабанине настигали меня в дороге – на почтах, в гостиничных номерах. Меня и Степана Горбунова. Он по-прежнему был моим верным спутником и надежным телохранителем.
Но дельная ниточка никак не появлялась.
Мы заехали в Самару, я познакомил Степана с Иваном Ильичом, целую ночь рассказывал о наших приключениях, и ни разу мой брат не посмел даже зевнуть! Утром я нагрянул к генералу Палеву, который, уже прослышав о перипетиях, выпавших на мою долю, долго тряс мою руку.
– Петр Ильич, Петр Ильич, – как заклинание повторял он. – Знаю, голубчик, все знаю!
Всего он знать не мог, но и часть приключений стоила дорогого.
– Сорока на хвосте принесла? – садясь в одно из полукресел, на тугой изумрудный бархат, усмехнулся я. – Фома Никитич?
– Именно, сорока!
– Верю, – кивнул я. – А дела, скрывать не стану, были.
– Еще бы! – опустился в свое благородное кресло генерал Палев. – Самого Дармидонта Кабанина завалить! Матерого кабана! Вепря! Такой ведь с десяток легавых раскидает клыками, и рылом не поведет! А вы, да еще в одиночку, петельку за петелькой, – он развел руками, – слов нет! – Палев отпил из высокого хрустального стакана сельтерской и таинственно улыбнулся. – Так вот-с, Петр Ильич, как говорит пословица: на ловца и зверь бежит. А поскольку Дармидонт Михалыч у нас чистый зверь, а вы ловец, то все сходится…
– Неужто есть известия о нашем преступнике и негодяе?
– Именно-с! Есть. За час до вашего появления получил сведения по телеграфу из Симбирска. Бумажной ленты одной ушло, знаете, сколько? Хватило бы на издание устава имперской полицейской службы! Так вот, один из наших людей, выполняющих важное поручение на юге губернии, видел экипаж. Отличный экипаж! Вроде бы он ехал в сторону села Волокушино. Из окошка экипажа выглянула физиономия – гладковыбритая, желтоватая, с мешками под глазами. А взгляд острый, точно шило. Наш человек узнал в этом путешественнике Дармидонта Кабанина. Бороду и усы, понятно, как корова языком слизала. Кстати, под этим селом, под Волокушиным, земли прежде Кабанину принадлежали, тоже интересная подробность! Это там он церковь-то отгрохал, как говорят, от которой потом и епархия, и сами прихожане отказались! И сопровождали его трое дюжих мужиков. Все в старых тулупчиках и сапогах потертых, да держатся так, точно в генерал-губернаторы метят. Это его слова, человечка моего, – убедительно кивнул Палев. – Один на козлах, двое в карете. Они выходили трубки искурить. Да вот у одного из них, курильщиков этих, золотая печатка на пальце была, а на печатке – череп и кости, каково?
– Золотая печатка с Веселым Роджером? – даже подался вперед я. – Неужто?! Неужто?..
– Ну-ну, Петр Ильич? – заинтригованно потянулся ко мне генерал Палев. – Зацепочка?
– Да, Фома Никитич, – кивнул я, – она, зацепочка. У одного из казаков Кабанина – Николы, была такая печатка. Разглядел ее как следует, было дело. И в поезде, когда следовал по соседству с Дармидонтом Кабаниным, тогда еще инкогнито, и в Праге…
– А что это вы, уважаемый Петр Ильич, в Праге поделывали? – прищурил глаза генерал. – Этой зимой? Да еще в такой компании? О хитростях и подлостях Кабанина ведь только теперь известно стало? – он покачал головой. – Я думал, ваши приключения двумя-тремя российскими губерниями ограничились. А тут вдруг – Прага!
Я прищурил один глаз:
– Ищейка я, или как, а, Фома Никитич? Это ведь я по следу иду, а вы, чиновники, за мной только успеваете!
Палев хлопнул широким ладонями по столу.
– Так вы за ним уже давно бегаете?! Ой, расскажите!
– Расскажу, – кивнул я. – Но позже. Хочу вначале изловить нашего вепря.
Но в Самаре мне загоститься не дали. Вечером того же дня нам на Панскую принесли телеграмму. Мы как раз ужинали: я, мой брат и Степан. Не все у него ловко выходило, но я его трапезничать к Прохору не пустил. Горбунов мне был не слуга – помощник, товарищ, а подчас и правая рука.
– От кого телеграмма? – спросил Иван.
Я недоуменно покачал головой:
– От майора Жабникова.
– Чего пишет этот сыскарь? – спросил мой брат.
Я отложил телеграфную ленту, опрокинул рюмку водки, зацепил вилкой прозрачный срез осетрового балыка, задумался.
– Пишет, что секретаря губернатора города Семиярска задушили в собственном доме, и ниточка может привести нас к нужным людям.
– Это к каким таким нужным людям? – не удержался и спросил Горбунов.
– А вот этого господин майор не сообщил. Цену набивает! Написал, при личной встрече.
– И когда едете? – поинтересовался мой брат.
– А вот сейчас выпьем водки, отужинаем и поедем.
– Да неужто?! – не выдержал стоявший в дверях Прохор. – На ночь-то глядя? Да в пургу? В своем ли вы уме, Петр Ильич? – возмутился старик. – Иван Ильич, вы хоть ему скажите! Брат он вам или дядька из Костромы?
– Ему скажешь! – разливая водку, кивнул мой брат на меня: – Он – старший! Да к тому же сыщик.
– За иными старшими глаз да глаз нужен, – посетовал наш слуга. – Знавал я одну семью, Никодимовых, младший – токарь, а старший – запойный.
– Даже слушать этого не хочу! – теперь уже возмутился я.
Степан не смог скрыть улыбки. Прохор отмахнулся:
– Сейчас хоть самовар принесу! – он потопал на кухню. – Чаю попьете как следует. На дорожку! Старший…
– Так необходимо ехать именно сегодня? – спросил Иван, поднимая рюмку.
– Когда на рыбалке клюет не переставая, разве бросишь удочку и пойдешь семечки грызть?
– Все ясно, – кивнул Иван.
Телеграмма от майора Жабникова, настигшая меня в Самаре, заставила бросить все, сесть на поезд и устремиться в Семиярск. Уже в полночь наш поезд отошел от станции и, медленно набирая скорость, полетел на северо-восток.
3
– Ну-с, Семен Семенович, я весь внимание, – утром следующего дня требовательно сказал я, сидя напротив майора местного сыска.
Прямо с вокзала мы поспешили в полицейское управление, по которому сейчас в заляпанных фартуках бродили маляры, забеливая залатанные строителями бреши после взрыва.
– Этот Треглядов, Никанор, секретарь губернатора Барбарыкина, по всему был нечист на руку. Я же вам говорил, что у Кабанина всюду глаза и уши. Вот этот Треглядов и приглядывал за своим высоким начальником, благо, документики все через него проходили, и докладывал на сторону.
– Неужто и такое могло быть?
– Еще как могло! А почему нет? – удивился Жабников. – За царями шпионят и за границу докладывают, а тут – губернатор!
– Так то немецкая и английская разведки! За ними традиция!
– И Дармидонту Михайловичу палец в рот не клади. Начисто откусит!
– Вот и удивляюсь такому факту, Семен Семенович. Так как вычислили связь этого секретаря с Кабаниным?
– У Треглядова на счету в банке оказалось слишком много денег. Полмиллиона!
– Ого! – воскликнул я.
– Вот вам и ого. А тут и шепнули нам доброхоты, что не просто так эти денежки появились на счету у секретаря. Под полом у Треглядова мы нашли письмо Кабанина, его долговую расписку. Гарантийное письмо! Не уничтожил его Треглядов, хранил. Барбарыкин сейчас рвет и мечет! Во всех видит предателей. От него чиновники шарахаются, как от Зевса-громовержца. Но о секретаре-доносчике не знали ни Нытин, ни другие купленные Дармидонтом Кабаниным чиновники. Тайный агент! Его нашли в петле в своей квартире, да только соседи по доходному дому видели, как прежде у подъезда остановился экипаж. Приезжали двое. Один с бородкой, на чиновника похож, другой с окладистой бородой, чистый извозчик. Оба вошли в подъезд. Консьержу сказали: повестка из суда. Второй хромал…
Я даже хлопнул ладонью по столу:
– Пузанько и Штрило?!
– Они самые, – кивнул Жабников. – Борцы за народное счастье. Один Пузанько бы не справился с секретарем, тут извозчик понадобился! И судили они его по-своему, и приговорили. Чтобы лишнего не сболтнул. Но это еще не все. Мы тут после откровений Быка Мироныча все архивы перевернули, искали ниточки, ведущие к двум революционерам. Сотни проходимцев пришлось сопоставить! И нашли их, – Жабников придвинул к себе папку, развязал тесемки, открыл и повернул и подвинул ко мне. – За день до смерти Треглядова нашли, можете себе представить? – Я уже смотрел на две арестантские физиономии, на их биографии. – Убийства, каторга, снова убийства, и снова каторга. Штрило – просто бандит с большой дороги, хромой от рождения, а Пузанько, – его настоящая фамилия Сукин, можете себе представить? – идейный бандит, как и все революционеры. И вот у этого самого бандита под Семиярском, в Щуковке, имеется матушка, которую он время от времени навещает.
– Так что, Семен Семенович, караулите подлеца?
– Караулим. Соседка Зинаиды Матвеевны Сукиной – Пелагея Митина – сказала, что, странное дело, у ее соседки в спаленке то красные задергушки, а то синие. Спросила, та говорит – стираю, мол. Да неспроста они меняются, вот в чем дело.
– Опознавательный знак?
– Верно, – кивнул Жабников. – Когда красные задергушки – сразу гости. День-два – и приезжают.
– Красные, стало быть, что-то нужно Сукиной? Знак тревоги, что ли?
– Именно. Гость стучит – хозяйка мигает три раза керосинкой.