Уже под одеялом вдруг поймал себя на мысли, что отчаянно жалеет об уходе Ольги. Желание нахлынуло, подобно порыву ветра разогнав все стороннее. Крутанувшись, Леонид закусил зубами угол подушки. Диван показался удивительно огромным. Просто непомерно огромным!… Раскинув руки, Леонид стиснул его в объятиях, закрыв глаза, глухо застонал. В голову ворвалась знакомая песня. Все та же «Охота на волков». Только пел ее почему-то не Владимир Семенович, — кто-то другой. Голос был тонок и слаб, каждая новая строчка завершалась болезненным срывом.
Глава 4
Ему делали что-то вроде искусственного дыхания, методично сводя и разводя руки, монотонно выговаривая правила, которые Валентин уже слышал на занятиях здешних умудренных лекторов. Но, увы, слышать — еще не значит пользоваться и владеть. Аналогично рассуждал и детина, что трудился сейчас над распростертым телом Валентина.
— …В момент нападения в независимости от обстоятельств совершается бросок в сторону либо бросок, совмещенный с падением. Как правило мгновенно оценить силы атакующего представляется невозможным, и потому лучше всего подстраховаться. Глаза прищурены, рот закрыт. Если на лицо набрасывают какую-нибудь пахучую дрянь, желательно произвести так называемый выдох «навстречу» и задержать дыхание. Если хотят усыпить, значит, не хотят смерти. Вот и изобрази им, паскудам, дамский обморок, сон с галлюниками и всхлипами. Пара судорожных движений — и заваливайся наземь. Пять против одного, что в этот момент тебя выпустят из лап. Держать на весу такого слона не очень-то сподручно! А далее — волевое дыхание по Бутейко, глаза закрыты, веки не дрожат, все внимание сосредоточено на внешних звуках. Первое — следует определить количественное превосходство противника, второе — его вероятное вооружение, третье — цели врага вообще и в отношении тебя в частности. Если щиплет горло и нос, использовать шоковую блокаду — прикусить губу, провести носоглоточный спазм, западание глаз, но ни в коем случае не раскашляться и не расчихаться. Даже с выдохом все эти перцовые выжимки основательно достают слизистую. Пусть течет. Терпеть! Гортань — в узел, пресс чуть напряжен. Контратаковать по обстоятельствам — либо, когда приспичит, либо, когда попытаются связать…
Последний совет был дан вовремя. Вероятно, Зорин еще долго бы разглагольствовал на подобные темы, но, по-кошачьи извернувшись, Валентин захватил его бритую голову ногами и, сложив кисть «копьем», резко ткнул в солнечное сплетение. Увы, новоявленный партнер умел не только говорить. Концентрировался он великолепно. Валентину не удалось его повалить, а мышечный панцирь свел на нет эффект «копьевого» удара. В следующие секунды оборону пришлось держать уже Валентину. Зорин ухватил его пятерней за горло, второй рукой лихорадочно зашарил по голени врага, явно выискивая болевую точку и силясь освободиться от захвата. Ушам его приходилось несладко, он практически ничего не видел и все же держался превосходно. Скрючившись самым неудобным и распотешным образом, оба пыхтели, не в силах окончательно переломить ситуацию в свою пользу. Валентин лежал, а Зорин сидел, но туго приходилось и тому, и другому. Шла добросовестная джентльменская борьба, «смертельных» ударов ни тот, ни другой в ход более не пускали.
— Все! Хорош!… — Зорин с хрипом разжал пальцы, выпуская горло Валентина, тем самым выказывая согласие на мировую.
— Что ж, живи, лишенец! — Валентин уронил ноги на землю, с кряхтением сел. Зорин сполз с него, растирая побагровевшую физиономию, очумело мотая головой.
— Не успел я тебя за кадычок словить. А то бы другой расклад вышел.
— Так я тебе и дал свой кадычок, — поднявшись на ноги, Валентин прокрутился в пояснице, несколько раз присел. После дельтоплана и Зорина спина стала совсем чужой. В голове явственно позванивали маленькие колокольчики. Резиновые молотки били по детскому ксилофону, и странная мелодия не утихала ни на минуту.
— Что за пакость ты мне подсунул? Опять хлороформ?
— И не опять, и не снова, — Зорин преспокойно продолжал массировать опухшие уши. — Никто вам, оболтусам, хлороформа никогда не подсовывал. Давно пора усвоить. Потому как штука это вредная и с погаными последствиями.
— Но я же чувствую!
— Значит, плохо чувствуешь. Поголодать треба. Деньков этак двенадцать-тринадцать, чтобы дыхалка прочистилась. Тогда и будешь обонять по-собачьи. А это обычный «Назамат». По действию напоминает опиумное снотворное, но без мук. А на хлороформ похоже благодаря специальным добавкам. Для вас, болванов, чтоб приучались.
— От болвана слышу, — Валентин встряхнул ногами и с удовлетворением отметил, что в голове постепенно проясняется, японская нездешняя мелодия становится тише. — Стало быть, Зорин — это ты и есть?
— Ну, а ты — Валентин Лужин, верно? Считай, что познакомились.
— Колоритная ты личность, как я погляжу, — Валентин кивнул на множественные наколки на груди и на плечах собеседника. — Где это тебя разрисовали, как «Мурзилку»?
— А в академии художеств, — Зорин оставил наконец в покое свои уши и тоже поднялся. Он оказался выше Валентина на верных полголовы. Атлетический торс, поросшие черным волосом увитые мышцами руки. На каком-нибудь пляже, этот герой смотрелся бы более чем импозантно. С легкой небрежностью Михаил выдернул из-за спины пистолет, выразительно взвел курок.
— В реалиях было бы так, — сообщил он. — И возиться бы с тобой никто не стал.
— В реалиях и я бы не терзал твои распрекрасные уши.
Зорин рассмеялся.
— Вот и замечательно!
— Скажи, полковник специально заставил меня переть свой махолет на эту гору, чтобы познакомить с тобой?
— Разумеется, нет. Наш Константин Николаевич — из тех хитрецов, что предпочитают гоняться за пятью зайцами одновременно. Прежде всего — полет, второе — чтобы ты помог с подъемом аппарата, третье — отработка рефлексов и только четвертое — наше с тобой знакомство.
— А где же пятое? Ты говорил о пяти зайцах.
— Верно, есть и пятая задумка, но я не телепат и мыслей чужих не читаю.
Валентин оживился.
— Не телепат? А кто же тогда? Верный волкодав? Секретный палач или обычный телохранитель?
— Телохранитель, но не обычный, скажем так.
— И сколько вас таких необычных возле него вьется?
— Немного, не заблуждайся, — лицо Зорина, широкоскулое и загорелое, ничуть не затуманилось. И Валентину вдруг почудилось, что в узких, глядящих вприщур глазах проблеснул огонек интереса.
— А ты шустрый парень. Константин Николаевич тебя чуть иначе описывал.
— Это я ему лапшу на уши вешал. А он поверил.
— Обманывать нехорошо!
— Умирать — еще хуже. Жить, знаешь ли, хочется. Ради этого — на что только не решишься.
— Ну-ну, продолжай!
— Да в общем-то все уже сказал. Чудной твой хозяин, не находишь?
— Нахожу.
— И что? Какова реакция?
— С реакциями у меня, дружок, полный ажур. Реагирую, как положено.
Валентин рассмеялся.
— Узнаю армейскую закваску! Как положено… Только кем и куда? Ты что — служил?
— Было дело.
— Было да сплыло. Впрочем это я так — шучу. Не обращай внимания… Кстати, где наш генералиссимус? — Валентин оглядел небо. — Все еще гоняет орлов?
— Гоняет, Валь, гоняет, — Зорин глядел пристально, что-то про себя решая. Однако Валентин, не собирался упускать инициативу. Некто ему рассказывал, что в иных навороченных фирмах так и отбирают кандидатов — по принципу «глупых вопросов не бывает, бывают глупые ответы.» На гладкое и ответить сумеют гладко, а вот если молотить чушь, да еще подкалывать там и сям, глядишь оно истинное и вылезет само наружу. Не такие уж мы все штирлицы!…
— Зря глядишь, Миша. Раз не телепат, — не просочишься. У меня тут фильтры кругом. Особые! Лучше поведай, как обходиться с твоим хитроватым хозяином?
— Что тебя интересует?
— То же, что и всех. Полная и безоговорочная свобода! Сам понимаешь, давать тягу отсюда — дело рисковое, а вот с помощью нашего полковничка дельце может выгореть. Скажешь, не так?
— Почему же, может, и так.
Сунув руки в карманы, Валентин прошелся по вершине холма.
— О том и речь. Помирать-то, ой, как не хочется! И все бы ничего, только кажется мне, что Константин Николаевич наш малость того. А что? Потому и болтает, как заведенный. Память свою без конца демонстрирует. Или с тобой про Достоевского он еще не беседовал? Завидую!… А может, вы с ним о востоке судачите? О том, как высвобождается прана и выпускается нагуаль? Знаешь, всякие там шакен-боккены, кендзютсу, сэнсеи… Ты сам-то еще не сэнсей? А то похож. Даже с татуировкой. Чего примолк?
— Да вот, слушаю.
— А-а, это можно… А то уж я подумал — закон Омерты и все такое. Может, хочешь покалякать про супраментальный мир? Константин Николаевич — большой дока по этой части! — Валентин гнусаво продекламировал: — Я становлюсь всем, что прозреваю в себе, могу делать все, что внушает мне мысль… То есть, я это не про себя, конечно, это он так говорит. Тоже, вероятно, кого-то цитирует. Мыслишки — занятные, не спорю, но более занятно, что человек, цитирующий Достоевского и Толстого, резвится, как школяр, на дельтоплане, пригревает вчерашних зэков.
— Что тебе не нравится?
— Да все нравится, все! Только подозрительно это. Из убийц случайных наш бравый полковник лепит убийц-профессионалов.
— Так уж сразу и профессионалов!
— А что! И ежу ясно, что за лицей здесь устроен. Странно, не правда ли?
Он поглядел на Зорина, но тот стоял, скрестив руки на мощной груди, и спокойно слушал.
— Нельзя научиться желать, говорил Сенека. А вот наш Константин Николаевич, похоже, желает — и желает чрезвычайно многого. Тебя это не смущает?
Зорин медлительно покачал головой.
— А меня вот смущает… То есть поначалу-то я полагал, что он обычный чинуша, этакий фурункл на властной заднице, но потом решил, не-ет!… Тут все гораздо сложнее. Скорее уж тянет наш Константин Николаевич на злобного неврастеника, поставившего себе задачей исцелить мир силой. Знаешь, есть такая излюбленная киношная тема: маньяк-убийца режет проституток — и тоже вроде по-своему борется. Та же история и с нашим полковником. То есть, опять же — так я считал до недавнего времени, а теперь вот, кажется, снова запутался. Концы с концами не сходятся, Миша. Человек ненавидит власть и ей же предано служит, презирает законы и делает все, чтобы они соблюдались. А чего ради он рассказывает мне все эти бесконечные истории? Я что ему — друг, сват или брат?… Кстати, о чистоте чекистских рядов он с тобой еще не говорил?… Чего ты улыбаешься?