— Плевать! Сейчас этого добра вокруг, как клякс собачьих. — Вскинув к плечу ружье, мужчина припал глазом к оптическому прицелу. — Как в кино… Двое у машин толкутся, один под забор мочится. Так… Вышел пузан в шапке… Еще один… А вот и наш клиент!
— Ты уверен?
— Ряха характерная. И ухо помято… Он самый. Паук.
Рука с рацией вновь взлетела к губам.
— Все, Коля, начинаем!
Затворы заклацали одновременно. Мощные глушители превращали поток выстрелов в вереницу невинных хлопков. Лишь весело позванивали сыплющиеся на металлический верх фургона гильзы. Лица стрелков были сосредоточены, вздрагивающие стволы упорядоченно перемещались, холодно и зорко выцеливая очередную жертву.
Настоящих профессионалов среди охраны Паука не водилось. Огонь невидимых стрелков застал выходящих из дому врасплох. Двое богатырей в спортивных куртках немедленно ткнулись носом в снег, «пузан в шляпе» успел выхватить наган и даже попытался укрыться за строением, но, не понимая, откуда ведется огонь, не сумел толком соориентироваться, рванувшись навстречу пулям. Сам Паук попытался юркнуть назад, но не сумел сделать и пары шагов, с перекошенным лицом осев на ступенях. Заранее поделив цели, стрелки, обосновавшиеся на платформе, не спешили. Стрельба велась, как в тире, и в каждого из оказавшихся под открытым небом успевали всаживать по две, а то и по три пули. В грудь и в голову, в голову и в грудь. Исключение сделали для Паука. Вождь бритоголовой шатии получил двойную дозу. Но умер, как и все. Столь же быстро. Щелкали перезаряжаемые магазины, смерть разгуливала по далекому дворику, настигая мечущихся людей, укладывая их в снег одного за другим. Раскололось одно из стекол. Прицелы давали достаточное увеличение, чтобы разглядеть внутреннее обустройство дачи Паука. Оттого и зацепили подкравшегося к окну автоматчика. Пока он падал, еще одна пуля пробила его грудь.
— Щегол! Шмальнуть пытался! — человек в желтухе мгновенно перезарядил магазин, крякнув, перевел ствол. Двое стрелявших не принадлежали к числу разазартившихся охотников. Толково и твердо они исполняли приказ, одним из пунктов которого значилось указание, запрещавшее оставлять живых свидетелей.
— Кажись, все?
— Похоже на то…
Винтовки смолкли, разогревшиеся стволы курились дымом. Налетевший ветер в пару секунд разогнал кисловатый запах сожженного пороха. Ремонтник коротко отрапортовал в портативную рацию, подтверждающе махнул рукой. Сначала вниз поползла платформа, чуть погодя, тронулась и машина. Ей надлежало вернуться в парк. В числе угнанных она еще даже не значилась.
— А в доме напротив, — продолжал рассказывать Леня Логинов, — жил алкаш с лицом привидения…
— У привидений бывают лица?
— Ну хорошо — физиономией. Устраивает? В общем, когда он выходил на балкон, на него было страшно смотреть. Бледная и костистая пародия на человека. И от пят до макушки весь в наколках. Пил постоянно. Не воду, само собой. И, понимаешь, все время находил нужным воспитывать жену и сына. А мы это, разумеется, слышали. Чаще всего воспитание сводилось к угрозам. За какую-нибудь двойку этот мен обещал сынишке выдернуть ноги и руки. А жену костерил за немытую посуду, за тараканов, за котлеты. Словом, квартирка была еще та. Что называется — интеллигенты в первом поколении. Не визг собаки, так обязательно чьи-нибудь вопли. Не знаю, как терпели такого соседи…
— И что ты сделал?
— Разве я говорил, что сделал?
— Но ведь сделал же?
— Почему ты так решила? Ничего я не сделал… — Леонид отвел глаза в сторону.
— Ну и зря! — закутавшаяся в простыню Ольга бродила по комнате, бесцельно прикасаясь к самым разным вещам, пальцем поглаживая деревянные полки и корешки книг. Взяв со стола одну из плат, с интересом понюхала.
— Вкусно пахнет! По-моему, конфетами…
— Это канифоль. А канифоль — она канифолью и пахнет… — Лежа на диване Леонид поднял над собой руку, медленно сжал в кулак. Взглядом тяжело прошелся по стиснутым воедино фалангам, вздувшимся жилам, холмистому контуру костяшек.
— Знала бы ты, как я ненавижу всю эту братию! — вырвалось у него. — Всех этих нынешних бритых и ширяющихся. Собственно, даже не их, а то, на что они способны. Нет у них, понимаешь ли, ограничительной планки.
— Почему?
— Сшибли. В неудачном прыжке.
— Что за ерунду ты городишь? Кто сшиб?
— А все вместе! Политики, телевидение, сами люди… И получается, что с этим надо жить, надо мириться. А как? Рад бы закрыть глаза, но ведь не выйдет. Я все ж таки не страус, — человек.
— А хотел бы быть страусом?
— Струсом? А что? Не так уж это, наверное, и плохо… — лоб Леонида прочертили страдальческие морщины. — Ведь у кого-то получается. Научил бы кто-нибудь, что ли!
— Да уж, — Ольга кивнула. — Как порой невыносимы люди, которые счастливы, которым все удается.
В голосе ее сквозила неприкрытая ирония. Леонид шевельнул бровью, неуверенно предположил:
— Какой-нибудь Монтень?
— Почти, — Ольга уронила плату на кресло и ойкнула. Вернув изделие на место, с тяжелой грацией развернулась. — Антон Павлович Чехов, если, конечно, слышал о таком.
— Кое-что, — Леонид заметил, что Ольга бродит по комнате в одном-единственном тапке. Второй она где-то посеяла, что, впрочем, ее совсем не беспокоило. Царственная неряха, способная гордиться своим царствованием среди пыли и мусора.
— Просто людей, Леня, надо больше любить! На чем заостряешь внимание, то и замечаешь. Кто людей любит — больше видит и любви. А ненавидящий — всю жизнь воюет. С женой, с соседями, с собственной тенью.
— Может быть, тень у него такая?
— Тень обыкновенная — черная. Дело в нем самом.
— Как же тогда быть с ключом?
— Каким ключом?
— Да тем, что все время бьет по голове? По-моему, таких, о которых ты рассказала, он и достает чаще всего. Тех, что норовят просуществовать славненько да ладненько. Вспомни, кто в революцию уцелел! Много мы теперь дворян видим?… То-то и оно! Всех перевешали да перетопили. Остались самые трусливые да юркие, что за границу вовремя смылись.
— А зубастых твоих много уцелело? Ежов, Берия, Ягода… А Колчак с Корниловым, а Троцкий?
— Не та арифметика. Ты на людей нынешних погляди. Просто выйди на улицу и оглянись. Это ж горе голимое! Ну, никак мы не похожи на потомков князей да графов. Все больше на сапожников да извозчиков. Или на тех, что по лесам бродили с обрезами…
Ольга вздохнула.
— Никак не могу понять, Лень, то ли ты и впрямь такой злой, то ли просто псих?
Не отвечая, Леонид нехорошо рассмеялся.
— Вот видишь? Сам, значит, понимаешь, раз смеешься.
Тишина, последовавшая за ее словами, болезненно резанула по нервам. Сказанное сложно было взвесить и холодно оценить. Простенькие фразы вошли в мозг и в сердце, немедленно обратившись в обиду. И засвербило в голове иное, о чем думать абсолютно не хотелось. Возможно, самое обидное в жизни и есть всегда правда? Или хотя бы частица ее?…
Искоса взглянув на Ольгу, он пробурчал:
— А кто из нас не псих? Все психи.
— Тоже верно! — с каким-то внезапным задором Ольга крутанулась на месте, передернула плечами, поправляя простыню. Увидев ее, распахнувшуюся, Леонид сморгнул. Мысли о горьком и мрачном мгновенно улетучились.
— Хочешь, я тебе цветов куплю? Целый букет? Или коробку «Птичьего молока»?
— Глупый! Зачем спрашивать, покупай!
— А ты не ругай, коли умная! — он сел. — И перестала бы ты, что ли, разгуливать.
— Чего так?
— А того, что замерз я…
Лицо Ольги приняло выражение усталой снисходительности, и глаза ее сразу стали дьявольски умными. Леониду вдруг подумалось, что она наперед знает мысли всех своих кавалеров. И заранее потешается, читая непроизнесенные монологи. А может, заранее переживает тоску от столь блеклой предсказуемости. Глупо, смешно, а играть положено. И играет, наверное. С должным прилежанием. Чтобы не казаться чудной, не выделяться.
Он ощутил озноб. Ладони сами собой нырнули под мышки. Интересно, какой кретин первый изрек, что женщины дуры? Может, все как раз с точностью до наоборот?…
— Ну иди же сюда! — порывисто протянув руку, Леонид поманил Ольгу всеми пятью пальцами одновременно. Она закуталась в простыню плотнее и, сделав один дразнящий шажочек, остановилась. Словно погладила по голове и тут же отдернула кисть.
— Бедный мальчишечка, — затеял войну со всем миром! Вообразил, что никто на всем белом свете его не понимает.
— Так оно и есть, — Леонид проглотил предложенную наживку, слишком поздно сообразив, что вновь движется в заданном Ольгой направлении. Умелая рука вела его за ушко, словно нашкодившего мальчишку.
— Так оно и есть! — повторил он более сердито. — И свет твой вовсе не белый, а черный — черней некуда.
Ольга приблизилась к дивану, спокойно позволила обнять себя за бедра. Ноготками провела по спине Леонида, наверняка зная, что именно этого он от нее ждет.
— Бедный-бедный! Как тебе, должно быть, тяжело.
— Бестия! Хитрющая бестия! — перехватив Ольгу за талию, Леонид повалил ее на диван. Простыня соскользнула на пол, обнажая восхитетельную белизну Ольгиной кожи.
— Звонят, — она перехватила его руку, выразительно расширила глаза. — Кто это может быть?
— Какая разница!
— А вдруг что-то важное? Или у Сережечки Максимова беда стряслась?
Леонид с грозным мычанием оторвался от Ольги, рывком натянул на себя трико.
— Кто бы ни был, убью! И виновата будешь ты!
Через несколько секунд, стараясь двигаться на цыпочках, он быстро вернулся в комнату. Увидев его напряженное лицо, она тут же обо всем догадалась.
— Так и есть! Александр мечет икру… Это он?
Леонид кивнул.
— И кажется, он слышал, как я звенел цепочкой, так что придется открывать.
— Зачем же было красться? Подумаешь! Обычное дело… Муж приехал из командировки — и так далее, — Ольга фыркнула. — Мне что, прятаться в шкаф?
— Нет, там тесно. Да и ножки, боюсь, того… Давай-ка, лучше в ванную…