— Сурово ты, дед, кроешь своих!
— А я всех крою. И вы такими же будете, хоть и наглядитесь на нас неумных. Не учатся люди, Лень. Ничему не учатся.
— Попугая у тебя раньше в помине не было, — сменил тему Леонид.
— Раньше и нас с тобой не было. И вон Тузика косолапого, и многого другого, — дед Костяй поставил перед гостем кружку. — Заварка — свежачок, пей без опаски.
Только сейчас Леонид вдруг заметил, что по всему полу разбросаны стружки. Перехватив его взгляд, дед словоохотливо пояснил:
— Я, брат, еще живой покуда и по больничкам рассиживать не собираюсь. Начал на днях с деревом работать. Пока, правда, только над ложками корплю, но как разживусь инструментишком, начну лопатить все подряд — и кружки, и ковшики, и жбанчики.
— Продавать будешь?
— Может, и продавать, а больше, конечно, дарить. Это ж первое удовольствие — что-нибудь дарить! Я ведь не просто так, я — завитушки сказочные сочиняю, зверюшек разных. Сначала рисую, потом на дерево переношу.
— И как успехи? Что-нибудь уже перенес?
— А как же! — дед Костяй победно мотнул головенкой. — Тебе вот и подарю первую ложку! Прямо сейчас!
Наскоро обтерев руки полотенцем, он поспешил из кухоньки. За ним потянулся мяукающий и тявкающий шлейф мохнатых домочадцев. Через минуту дед возвратился с ложкой.
— Хлебать из нее, конечно, не особо сподручно, но можно. Надо, понимаешь, голову только чуток наклонять. И пальцы — не как обычно, а таким вот манером… Вроде пистолет держишь.
— Ага, а это что? Рогатое такое, с пятачком… Чертенок, что ли?
— Это медведь! — старик засмеялся. — Ловко получилось, правда? Вот эти дырочки у него, значит, глаза, а эти — зубы.
— Зубы? — Леонид озадаченно вертел в руках ложку.
— Ну да, — склонив голову набок, дед Костяй издали любовался своим творением. — Ложечка, конечно, кривенькая, зато первая. Потом увидишь, какая-нибудь двадцать первая будет раз в сто лучше.
— До двадцать первой надо еще дожить, поэтому спасибо за эту. Повешу дома на гвоздик.
Дед Костяй тут же и посоветовал, в каком месте высверлить дырочку, чтобы «способнее» было вешать и не испортилась бы «инкрустация». Улыбаясь, Леонид слушал его добродушную болтовню и все больше оттаивал. О последней дискуссии, завершившейся ссорой, ни тот, ни другой не помянули ни словом. Собственно, Леонид и не придал ей особого значения, а дед, должно быть, преспокойно забыл. Ссор он своих не помнил, как и врагов.
— …Матвей вот давеча про погромы рассказывал, а я вчерась тоже ребяток углядел. Насуропленные такие! Бредут, ругаются, кулачками помахивают. И глазки — нехоро-о-ошие, высматривающие… — дед Костяй захихикал. — Вот я и прикинулся этаким купчишкой. Ребятки, говорю, — мои папиросы, ваши спички. Угощайтесь, говорю, хлопчики!… И тяну, значит, им пачку «Астры». Они обомлели сперва, потом загоготали и обступили со всех сторон. Однако закурить все же дали. От зажигалочки. По спине хлобыстнули — вроде как дружбану своему. Папирос не взяли, побрезговали. А я им и кричу вслед: любите, мол, людей, хлопчики. Не все, дескать, они дурные да злые.
— Ну, а они что? — заинтересовался Леонид.
— А они мне: ступай, дескать, батя, не до тебя… — Хозяин кухоньки снова развеселился. — Однако заметь, глазки у них потеплели! Не слишком крепко, но потеплели. Да, милый мой, можно, значит, и с ними по-человечески. И будь у них в свое время мама добрая да папа не алкан хренов, и стали бы, глядишь, людьми.
С кухонного шкафчика в тон деду оживленно зацвиркал желто-зеленый попугай.
— Хорошая пичуга! — умилился дед. — Гадит только где ни попадя. А бывает — и в таком месте, что никакой тряпкой не достанешь. Впору стремянку со шваброй заводить.
— Заведи клетку.
— Ис-чо чего! Чтобы я сам да своего любимого попугая засадил в неволю? А потом еще и Тузика с котятами — каждого в персональную камеру?! Ну, уж дудки! Нам такой зоопарк не нужон!
— Да это я так, не подумавши.
— То-то и оно, что не подумавши!…
Покидая старика после чаепития, похлопывая подаренной ложкой по бедру, Леонид неожиданно подумал, а так ли прост дед Костяй? И представилось, что за всеми чудачествами соседа, за всеми его побасенками кроется нечто большее, чего раньше он отчего-то не замечал.
Камня с души дед Костяй не снял, но дал Леониду некоторую передышку. Боксер, падающий в углу на подставленный табурет, хорошо знает, что такое минутный перекур. Секунды, которыми сплошь и рядом сорит человечество, — в этому углу и в этой короткой паузе ценятся дороже золота.
— …Я знаю, что вас смущает, но поверьте мне, страх — не такое уж плохое чувство. Правда, правда! Это все героический эпос виноват. Уважают, знаете ли, всякие там барды втаптывать в грязь самое естественное. А ведь, кажется, уже созрели до понимания, что постель — штука нормальная, и грязное в ней видим только мы сами. То же — и страх. Природа мудрее нас и не выдумывает ничего лишнего. Сколько бы глупостей совершали людишки, если бы ничего не боялись. Как ни крути, а страх — один из главных воспитателей…
— Перестаньте! Я здесь не за этим, — Константин Николаевич поморщился. — Если вы запамятовали, то я напомню: санкцию на операцию давал я, и нечего меня убеждать, что дело наше правое и враг будет разбит. Тем паче, что разбит он никогда не будет.
— Вот как? — Клим Лаврентьевич лукаво улыбнулся. — Позвольте тогда спросить, почему вы здесь, а, скажем, не среди каких-нибудь врачей или пожарных? А-а!… Кажется, припоминаю. Об этом вы тоже говорили. Если не ошибаюсь, что-то связанное с идеей санитарии…
— Кончайте этот балаган! — выйдя из-за стола, полковник прошелся по кабинету. — Давайте-ка ближе к делу! Вы в курсе, что Альтов до сих пор ничего не выбил из этих орлов?
— Совсем ничего? Мне он сказал, что ребята начали колоться.
— Начали да не закончили. Все, что удалось выяснить, это то, что они и впрямь входят в структуру «Зодчих», а на квартиру их ко мне подослал якобы подполковник Дан. Его попытались отыскать, и вообразите себе, оказалось, что Дан уже вторую неделю в отъезде. С женой и детьми укатил на Кипр.
— Славно!
— Еще бы! Таким образом вопрос остается открытым, но… — полковник в упор взглянул на своего помощника. — Если в ближайшие три дня я ничего не выясню, Альтову будет дано указание использовать психотропные средства. Я выжму из этих субчиков всю правду!
Клим Лаврентьевич покачал головой.
— Довольно опасное мероприятие. Это ведь не пешки. Один из них, кажется, капитан. Если дойдет до чинов повыше…
— Мне на это плевать! Вы знаете, чем мы рискуем.
— Если речь идет об операции, то волнения излишни. Все прошло, разумеется, не столь гладко, как хотелось, но в общем и целом — вполне приемлемо. Не забывайте, это только эксперимент, своего рода тренаж личного состава. До «ночи длинных ножей» мы, конечно, не дотянули, но тем не менее считаю, что командир отряда «Кондор» заслуживает всяческого поощрения.
— О поощрениях и наградах потом. Тем более, что многое так и осталось невыполненным. Почему, скажем, уцелел Фан и погиб Валиев? Каким образом удалось выскользнуть из кольца Шакалу с Генералом?
— Мы работаем над этим…
— Плохо работаете, если упустили именно тех, кого нельзя было упускать.
— Разумеется, это просчет и весьма существенный, но следует помнить, что у Фана связи в самых высокопоставленных кругах, его могли предупредить…
— Кто? — полковник разозлился. — И при чем тут связи? Операция проводилась в секрете от всех. Если он пронюхал о ней, значит, это у нас утечка информации. Понимаете? У нас! И это крайне серьезно, Клим Лаврентьевич! Крайне серьезно!
— Возможно, все несколько не так, как вы себе представляете. Вы же сами знаете, что это за народец. Того же Шакала привлекали к суду семь или восемь раз, но так и не посадили. А Фана и вовсе ни разу не удалось ухватить за руку. Тертый волк капкан за версту чует.
— Хорошо, но почему спалили офис «Ротора»?
— Остается только догадываться. Скорее всего Петренко дал команду, а уж его бритоголовые пошли крушить все подряд. — Клим Лаврентьевич вздохнул. — Ничего не попишешь. Это издержки, без которых не обходится ни одна операция.
— Странные у вас издержки! — Константин Николаевич опустился в кресло, рукой утомленно прикрыл глаза. — «Ротор» пострадал, в «Мегаполис» ударили из гранатомета, да и «Сеть» сработала половинчато… Впрочем, к этому мы вернемся позже. А сейчас я бы хотел услышать информацию, касающуюся уличных сводок. Достоверную информацию, подчеркиваю! Услышать своими ушами, прежде чем она дойдет до посторонних.
Клим Лаврентьевич пожал плечами.
— Ну… В общем сводки — в рамках ожидаемого. Выбивали в основном беспредел, так что цифры — умеренные. Многих, думаю, и вовсе не хватятся, а если хватятся, то еще не скоро. Хорошо, что вовремя пустили погребальную команду. Подобрали практически всех.
— Почему же тогда вибрирует милиция?
— Вам звонил Шпаков?
— Неважно, кто мне звонил. Я хочу знать, что происходило на самом деле.
— На самом деле происходило то, что мы с вами и планировали. Коммунисты бузили часов до десяти. Санович, этот чокнутый, опять орал в мегафон всякую чушь, толпа трепетно внимала. Само собой, немножко похулиганили. Пенсионеры — они ведь тоже люди. Откуда им было знать, что небольшая буза входит в сценарий? В общем поприжали их малость на площади, дали покидаться камушками. На Бардина и Крауля эти горе-революционеры сгоряча сварганили парочку баррикад. Ждали, наверное, что на них двинут бронетехнику с конной жандармерией. Никто их, конечно, трогать не стал, и, поскучав у костров, большинство благоразумно двинуло по домам. Самые оголтелые промерзли до утра. Что касается наших групп, то особых проблем не встретилось. Дразнили пенсионеров снайперы — и исключительно облегченными пулями. Так что в основном обошлось пустяковыми ранениями, хотя если бы пришили того же Сановича, я бы только порадовался.