Даже башня кошмарного маяка вдали, на конце последнего мыса, окутана поэтической дымкой акварельного дыма и грезит о любви к одинокой пловчихе.
Теперь, после того как встали мои фиговые часики, я должна сама следить за движением времени: судя по тому, что солнце скатилось за горизонт, а над водой золотится дно жаркого дня, сейчас что-то около восьми часов вечера с небольшим… до включения прожектора чуть больше часа. За это время ты должна уплыть как можно дальше по прямой от берега, и, только уйдя на край световой атаки, поворачивать к финским пределам.
Полсуток убойного сна порядком восстановили мои силы, но схватка— вырвала порядочный кусман энергии. Я чувствую, как сочит сукровицей мои локотки, которые разбились о каску, но пока плыву легко с прежним накатом наслаждения, как бы играя и живя понарошку. Стоит только трухнуть и дать пенки — конец! Балтика слишком огромная пасть, а погода может смениться штормом в считанные минуты. Ты — рыба! Море — твой дом! Ты это сделаешь, Лиза!
Странное чувство — плыть по уши в воде, в просторе моря как бы сухой — только руки и часть лица открыты волнам: лоб, две щеки, кончик носа, рот и подбородок.
Я плыву по прямой с максимальным напором. Горизонт чист и пуст. Как прекрасно безлюдье. Даже чаек не видно. Только вечерние облака громоздятся в золотых небесах сугробами взбитых сливок.
Иногда в море вдруг встречаются странные гладкие островки безмятежной влаги, где поверхность воды натянута до зеркального блеска. Сейчас я как раз вот в таком зеркальце, и с упоением купаюсь в отражениях снежных-громад.
Мне кажется, что море — лицо, а я — слезинка на его щеке.
Но вот закатный эфир окончательно гаснет. Мир меркнет. Ветер над взморьем свежеет, волна продолжает идти на берег с удивительной ритмичностью, но кое-где начинает сверкать на загнутых гребешках пенная слюнка. В ясных просторах небес проклевывается бледная льдинка света. Скоро она начнет властно пылать над лунным миром. Не дрейфить, Лиза, это же свеча в руке Золушки, которой она освещает твой путь, заслоняя язычек огня ладошкой из прозрачного леденца, чтобы свет не жалил глаза.
Пора!
Пора сворачивать и плыть вправо — на запад. Догнать утонувший за горизонтом розовый дым заката.
И тут же вспыхивает прожектор.
Судя по тому, что его злобный блеск не так силен и свиреп, как вчера, я отплыла даже больше, чем требовалось. И все же сердце сжалось от страха.
Адскими скачками луч летит в мою сторону. Опрокинувшись на спину, я замираю на пятачке пасмурной синевы. Все ближе и ближе вспыхивают справа от меня долины света. А вот и я! Тоннель гада от темного берега дотягивается до моего тела. Я чувствую, как змея шарит своим жальцем, чтобы нащупать маленькую рыбку-Лизок, обвиться вокруг головы и вонзить ледяные зубы с протоками яда… Раз… два… три… четыре… пять…
Вода сверкает мокрым солнцем.
… шесть… семь…
Луч сдвигается дальше.
Я переворачиваюсь на живот.
Но он мчится назад и снова замирает на моих волнах. Боже! Внезапно к нему на помощь приходит второй луч! Взмахом меча он падает на море. И я оказываюсь На перекрестке сразу двух смертельных прицелов. В кипении света!
Нервы не выдерживают и я — набрав полные легкие воздуха — ухожу под воду и до отчаяния долго, до головокружения, до красных чертиков, чуть ли не до обморока плыву под навесным световым потолком в голубых жилках, плыву пока хватает остатков дыхания.
Прожектора не уходят.
Неужели заметили?
Я всплываю свечкой, стоя в воде, и даже не головой всплываю, а только откинутым на спину лицом, широко открытым ртом, испить воздуха. И так — бороздя носом волну — всасываю мокрый соленый свет кислорода.
И тут второй луч гаснет; тоннель света уносится к горизонту рыскать в ночи.
Больше он ни разу не взглянул в мою сторону. Все залпы света ложились уже далеко сзади. Следовательно… следовательно я прошла последний русский прожектор и, может быть, уже пересекаю водную границу двух государств.
Теперь пойдет череда финских прожекторов.
Но темная полоса берега, что еле-еле мерещится справа, не подает никаких признаков жизни. До берега, пожалуй, три километра, если не больше.
Я слишком резко ушла в открытое море, но продолжаю плыть по прямой — возможно, финские прожектора будут сильнее.
Но берег не подает никаких признаков жизни. Только пару раз долетает до слуха далекий вой погранкатеров. Они утюжат линию горизонта палеными огоньками. Я начинаю бояться не знаю чего.
В права вступает балтийская ночь.
Бледная луна наливается шафранной спелостью и ртутные струйки на воде из серебрянных становятся золотыми.
Позлащенные волны набегают ровным напором.
Выпиваю патрончик пресной воды.
Мир тих.
Ветер спит в небесной колыбели.
Звездный снегопад неподвижен, ни одна из блесток не срывается вниз, рассмотреть поближе мое лицо.
Ночь молится о моем спасении.
Сегодня я плыву гораздо медленней, чем вчера. Все сильнее сказывается усталость. Ласты кажутся тяжелее, и взмах плавников в морской глубине не так гибок. И руки режут волны с большим усилием. Я все чаще плыву на спине или отдыхаю раскинув руки.
Снова хочется пить. Я достаю из пояса шестой с начала заплыва баллончик питьевой воды, как вдруг на меня падает капля дождя, одна, вторая, третья. Я различаю среди звезд темный провал дождевой тучи. Милая тучка, спасибо.
И хотя я не могу напиться дождем, капли падают слишком редко, какое блаженство плыть лицом вверх под переливами теплых струек. Мои руки вращаются в полумгле воды и неба с напором мельничного колеса. Туча висит над рыбкой чуть больше десяти минут. После чего дождь иссякает.
Ты не одна, Лизок, мы с тобой все заодно: туча, бриз, луна, море.
Это был самый счастливый момент моего марафонского заплыва: звезды, мокрые как капли дождя, и капли дождя, сверкающие как звезды, туча под диском луны, кормящая рыбу лимонным соком… Я вынимаю из моря мокрые пальцы, они увиты лунным вьюнком, в чашечках кожи дрожжат перламутровые жемчужины света.
Внезапно ночь гаснет. Сдергивается с небосвода, как театральный занавес. Это вспыхивает новый прожектор!
Но что это?! Он светит прямо по курсу, в лицо! А вовсе не с берега. И точка откуда хлещет световой провод близка — до прожектора едва с километр по прямой. Это очень опасно!
Я в панике жду его приближения. Но луч тонкой шпагой черкает по чернильной доске в другой стороне моря. Его свет не такой, как у прежних пяти прожекторов. Он менее ярок и световой тоннель явно короче российских питонов.
Это финский прожектор!
Я подумала, что он идет с корабля. Нет, хуже!
Вглядевшись в горизонт, я различила вдали контур неподвижной тучи прилипшей к воде. Остров! А рядышком еще одна круча — поменьше. А рядом с ней чернеет в балтийском разливе еще одна кромешность.
Моя душа обмерла:
Острова!
Прямо по курсу моего заплыва выросли из воды макушки темной ночной пограничной земли.
Почему же их не было на карте!
Только без паники.
Острова угрожали гибелью. Надо было решать, как их огибать: со стороны моря или повернуть ближе к берегу, в просвет пролива?
Нет, эта задача не для меня, а для судьбы: я перевернулась на спину и стала глядеть в небо, в ожидании хоть какого-то знака: птицы, огней самолета, осветительной пограничной ракеты.
Я понимала, что дорога каждая минута, что силы надо беречь, что запаса пресной воды хватит лишь до утра… но продолжала ждать — я снова поставила все на карту — и раз! Прозрачной слезой по пресной щеке ночи скользнул падающий болид. Он указал путь — влево!
Но слева — открытое море! Мой путь по дуге огибающей островки вырастет в два-три раза против прежнего… придется плыть пять! — семь! — десять часов! — огибая преграду. Солнце настигнет меня так далеко от берега, на самом пределе сил, что… . —.
Еще один болид! Чиркнул красной спичкой по черному кресалу.
Влево!
И я покорилась.
При этом я чуть не расплакалась. Но что делать? Закон суров, но это закон. Когда ты без остатка на
донышке вверяешь свою жизнь в руки судьбы, в объятье незримых светил рока, твоя жизнь становится ее — судьбы — личным делом. А ты? А ты лишь плывешь вдоль линий жизни, прочерченных на твоей руке.
Исчеркав левый край небосвода, прожектор стал светить прямо в мою сторону, но розги света хлестали по воде так быстро, что я не успевала сосчитать даже до двух, как луч уходил дальше.
Финская рука была беззаботней.
Прожектор скорее исполнял роль маяка, чем розыскной собаки, лижущей адским языком пучины мрака… Почему Россия цепным псом, пиявистой сволочной змей, цепным удавом, двухглавым волком строжит своих сирот?!
Словом, я перестала замирать на воде, и уж тем более подныривать под луч, а. плыла открыто, забирая все левей и левее, цепляясь глазом за крайний островок, который — при взмахах огненной рапиры — показывал свой загривок в лунной воде.
Лиза, не забывай — финны выдают беглецов и всех нарушителей границы возвращают в Россию. Не расслабляйся.
Здесь впервые появилось отчетливое течение, до этого в воде не было никаких мускулов. Сначала оно было слабым, но с каждой минутой набирало силы, и я почувствовала, что русло подводной реки относит меня еще дальше в море, на роковой размах ночной Балтики.
Я собрала в кулак всю свою волю и перешла с медленного бережного взмаха, с экономного гребка, на быстрый темп рывка. Надо было во что-бы то ни стало выскользнуть из рокового потока.
Если унесет в открытое море — это конец!
Так энергично и напористо, теряя силы не каплями, а стаканами, я плыла больше получаса, прежде чем почувствовала, что хватка течения ослабла.
Но я потеряла на этом спурте так много сил, что не без отчаяния поняла — придется вылезать из воды на один из проклятых островков. Я не смогу за одну ночь обогнуть эти фиги из моря!
Волна заметно похолодела, если бы не подогрев резины, я бы давно скорчилась от судорог и лежала на дне.