Не знаю, на фоне чего, но мои воспоминания начали возвращаться ко мне. Хотя «возвращаться» слишком громко сказано. Они вспыхивали яркими кадрами, в которых иногда без контекста трудно было разобраться. И если после сеансов с Фэй и детьми я всегда мог обратиться к Марианне за расшифровкой некоторых частей пазла, то теперь голова болела не столько из-за неожиданных всплесков активности моей памяти, сколько из-за попыток вспомнить сам контекст.
«В большой зале столпилась куча разношёрстного народа, среди которых было много Чёрных львов. И все они притихли при моём появлении. Кто-то отводил глаза, кто-то сжимал руки в кулаки, некоторые смотрели с презрением. Ненависть ощущалась в воздухе. Дикая, животная ненависть ко мне. Если бы они могли, набросились бы на меня всей толпой и тут же растерзали на мелкие кусочки…»
Такое ощущение, будто очутился в своём прошлом. В том, которое могу вспомнить без особых усилий. Именно так меня принимали при дворе. Или, вернее сказать, не принимали. Вот только эта сцена для меня совершенно новая, и я смотрю на неё словно со стороны. Сторонним наблюдателем без тех эмоций, которые должны одолевать при любом воспоминании. Но ведь это всего лишь благородный жест со стороны моей памяти, она милосердно соглашается делиться со мной этими крохами, зная, что я с готовностью приветствую каждую из них. Чтобы потом анализировать всё увиденное. Как сейчас. Стискивать челюсти, пытаясь сосредоточиться и понять, почему я стою в окружении целого клана врагов и при этом на мне перстень с эмблемой Львов. Что за чёрт?
И не успеваю я опомниться, как в голове ещё одной вспышкой…впервые такое. Прямо целый сериал.
Я, Влад и молчаливая Анна рядом с ним…И полный ненависти и жажды убийства взгляд Воронова. Каждое его слово пропитаны ими настолько, что невольно сжимаются кулаки и срывается дыхание.
«– А ты убирайся к дьяволу, Мокану. Тебя сюда никто не звал. Ты предатель, и тебе не место рядом с опальным королем. Давай, вали в Лондон к Эйбелю. Отпляши на костях тех, кто умер, защищая Братство сегодня, а ты трусливо прятал свою задницу. Давай, Мокану, убирайся. Ты для меня сдох в тот момент, как отрекся от нас.
– Я все понял, брат. Мне все ясно.
– Я тебе не брат. У меня нет братьев – предателей. В моей семье нет предателей, Николас Мокану».
Я всегда подозревал, что перемирие досталось нам с Вороновым далеко не легким путём, но почему тот Ник в своей тетради писал о том, что сначала помирился с братом и только потом был принят в клан? Или всё же, Мокану, ты умудрился настроить против себя абсолютно всех Чёрных львов и после воссоединения с ними?
Почему-то в памяти всплыла недавняя находка. В кабинете Марианны в сейфе я обнаружил документы на присоединение Асфентуса к клану Воронова. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Учитывая, что территориально Асфентус относился всё же к Европейскому клану…и был слишком лакомым куском, чтобы кто-то в здравом уме согласился отдать его. Даже брату. Пограничная зона между мирами, выход на Арказар – зону торговли живым товаром и много других преимуществ, которыми обладал самый невзрачный, на первый взгляд, город в мире. И я с некоторым оцепенением пролистывал лист за листом договор, подписанный Марианной, действовавшей от моего имени. Причём подписанный в тот период, когда меня считали мёртвым.
Отбрасывать в сторону непрошеные воспоминания, сосредотачиваясь только на тихом дыхании Марианны. После. Я разберусь со всем после. Когда она придёт в себя, и я снова почувствую себя живым, а не полумёртвым изваянием, стоящим на самом краю пропасти. И я понятия не имею, кто там за спиной, но только от него зависит, упаду я сейчас вниз или смогу сделать спасительный шаг назад.
Единственное, что меня волновало ещё – это обстрел машины Фэй.
Да, я давал задание ищейкам найти ублюдков, осмелившихся напасть на мою семью, и их расследование навело на след охотников. Вот почему Сэм обвинил в произошедшем меня…и он был чертовски прав. Осознание этого не просто давило на плечи, нет. Оно обрушилось на голову, впечатав в землю всем телом, пробуждая жажду мести. Отомстить каждой твари, сделавшей выстрел в автомобиль с моими детьми. Каждой твари, из-за которой моя жена сейчас лежала ослабленной и подключенной к чертовой куче приборов. А потом в голове флешбеком слова сына о том, что я и есть самая большая опасность.
Но я не собирался сдаваться. Я вдруг отчаянно понял, что не отдам её никому. Ни её, ни своих детей. Ни другому мужчине, ни смерти не позволю забрать их у меня.
Пусть даже и отдергивает пальцы, когда я прикасаюсь к ним.
***
Ветер злится. Воет диким зверем, срывая сухие ветки и кидая их на землю, чтобы потоки воды подхватили их и понесли прочь. Плач дождя всё сильнее, вторит яростному мычанию ветра барабанной дробью по отвесной крыше веранды.
***
Я не знаю, как понял, что она очнулась. Понял и всё. Аааа…нет. Я не увидел. Почувствовал. Когда вздохнуть смог свободно, без ощущения тисков в лёгких. Впервые за все те дни, что она лежала в больнице. Тогда и дошло. Бросился к ней и едва не закричал, увидев её глаза. Дьявол, сколько всего я обещал тебе за возможность снова смотреться в них? Сколько раз закладывал тебе душу за её спасение, и уже почти потерял веру в то, что тебе нужны эти лохмотья?
И когда, наконец, ты согласился на сделку, я едва снова рассудка не лишился от радости. Настолько бешеной, одержимой, что ком в горле образовался. Поэтому и говорить не смог. Только всматриваться в эту сиреневую бездну…дааа…там нет дна. Там пропасть такая, что запросто можно шею свернуть ещё в полёте, но если это та цена, которую я должен заплатить, чтобы отражаться в них, то я согласен! Только мысленные вопросы…чтобы тут же вернуться в нашу с ней реальность, когда захотела ладонь мою оттолкнуть В нашу отвратительную на вкус реальность, состоявшую из разочарования и холода. В
сё правильно. Заключая сделки с Дьяволом, всегда грамотно формулируйте свои условия. Я ведь не просил о чём-то большем, чем её жизнь. Хотя в тот момент это и было самым большим для меня.
Поэтому я просто убрал руку, не обращая внимания на то, как оборвалось и исходило кровью сердце в этот момент.
Заставил себя натянуть на губы улыбку, чувствуя, как вспарывают губы до крови сотни крошечных шипов. Насильно подавлять любые мысли о чём-то другом. Любые чувства. Плевать на всё. Она приходила в себя, с каждым днём всё больше, а, значит, у меня появился шанс вернуть её себе. Точнее, получить. Мне она никогда не принадлежала.
***
Протянуть руку вперед, ловя холодные капли, глядя на то, как расползаются они на ладони, стекая на деревянный пол. Каплями по нервам. Воспоминания, которые выворачивают остатки души наизнанку. Если что-то там от неё ещё оставалось. Но я не знал, как ещё объяснить ту агонию, что так извивалась внутри, утягивая в своё туманное марево.
***
Она будет моей. Чего бы мне это ни стоило, и как бы она ни сопротивлялась этому. Она будет моей. И жирная точка на этом. Никаких сомнений, никаких вопросительных знаков или многоточий.
Правда, я не хотел брать её силой. Не хотел заставлять, хотя мог. Только на хрен мне не нужна была такая любовь – да, тот самый суррогат для неё. Спасибо, нажрался им по самое не хочу за всё то время, что с ней был. Пускай разбирается в себе сама, пусть сама убьёт в своих мыслях и в сердце того, кого невозможно больше ни оживить, ни сыграть. Да, я не собирался отказываться от неё, но и становиться для Марианны тем, кого сам не знал, тоже не собирался. Заменять ей кого-то другого? Увольте.
Она просила дистанцию, и я предоставил ей эту самую дистанцию. После того, как привез к себе домой. Иные варианты даже не рассматривались. Только не после нападения наемников.
А вот расстояние между нами я всё же оставил. Тем более, что и она не стремилась к его сокращению. Иначе я бы почувствовал. Что я ощущал на самом деле между нами? Даже не расстояние, а стену, высокую и толстую настолько, что сколько бы ни ударил кулаками по ней, разрушить не получалось. Так и бился об неё, сначала со всей злости, потом, скорее, по инерции, но добился лишь того, что самого напополам скручивало от безысходности, а с той стороны мои удары даже не ощущались.
Иногда смотрелся в зеркало и испытывал навязчивое желание убить того, кто был по ту его сторону. Но не себя, а того, кого видела во мне она. Убить любыми способами, но у неё на глазах. Чтобы увидела, чтобы убедилась, что его больше нет. И, может, тогда смогла бы хотя бы подсказку дать, где мне дверь в эту грёбаную стену найти.
А потом на меня злость нападала. За то, что жалок был настолько, что с самим собой соперничал. Хотя в моём случае, скорее, насмерть дрался.
Насильно образ его из её головы вытеснял. Она любила его длинные волосы, и я остриг их, брился каждый день, чтобы не появилась щетина, о которую она так любила тереться щекой. Раздать всю свою одежду прислуге и закупить абсолютно новый гардероб, чтобы не напоминать ей себя же…того себя, к которому сам чувствовал невероятное отвращение. Мог бы – украшения бы её все выкинул, сжёг, чтобы не осталось ни одного напоминания о том, кто их дарил. И именно поэтому я этого не сделал. Потому что не простила бы мне. Она так крепко держалась обеими руками за любовь к тому Нику, что мне оставалось лишь врываться в её сознание в часы сна. Потому что нагло вырывать его из её рук означало сломать и её тоже. А мне претила любая мысль причинить ей боль.
И поэтому методично сводить с ума её, чтобы не одному вариться в адском котле из похоти и одержимости. Сатанел от дикого желания ворваться в её комнату и брать до самой ночи, но не позволял себе сорваться. Дожидался, пока уснёт и начинал делиться с ней теми картинами, что рисовало мое воображение. Телепортироваться в её комнату и жадно смотреть, как её выгибает на постели от тех кадров, что я показывал. И она такая отзывчивая даже во сне, такая горячая и чувствительная, что накрывать начинало и меня. И я откидывал голову назад, расстёгивая молнию брюк и проводя ладонью по напряжённому от дикого желания члену. Сжимал его рукой и шипел сквозь зубы, глядя на острые соски, просвечивающие сквозь полупрозрачную ночную рубашку. Прислонившись к стене, мысленно врывался в стройное, упругое тело, под её реальные стоны подводя себя к оргазму. Безумие, вырывавшееся из-под контроля днём, чтобы ночью исчезнуть, маскируясь под невозмутимость.