— Прошу прощения.
Вокзальная сутолока с каждой минутой становится все оживленней. Беспрерывно свистят паровозы, гудят сирены электричек. Объявляют посадку на пригородный поезд «Челябинск — Шумиха», и охотничий табор приходит в движение. Целая армия вооруженных людей осаждает вагоны. Проводники что-то кричат, стараясь собрать всю охотничью братию в два средних вагона, а остальные предоставить обычным пассажирам.
В ПОЕЗДЕ
До отхода поезда остается две минуты. У одного из вагонов слышны громкие возбужденные голоса. Это Афанасий Тимофеевич Синичкин спорит с кондуктором, который отказывается пропустить его диковинного пса в вагон. Спор прекращает протяжный свисток паровоза. Поезд трогается.
Мерно постукивают на стыках рельс колеса. Убаюканные этим перестуком пассажиры начинают дремать. Внезапно на весь вагон раздается громкий собачий лай, переходящий в визг. Пассажиры дружно хохочут. Посреди купе стоит очень бледный и очень взволнованный молодой человек в расстегнутом пиджаке, со съехавшим в сторону галстуком и с растрепанными волосами. Возле него видна фигура Синичкина, за которым прячется собака с выражением незаслуженной обиды на морде.
— Это называется безобразием! — кричит молодой человек, беспрестанно поправляя руками волосы, которые тут же рассыпаются. — Я так этого не оставлю. Я к главному пойду!
— Успокойтесь, — басит Афанасий Тимофеевич, — и давайте разберем, в чем дело.
— Здесь нечего разбирать. Ваша собака набезобразничала. Все видели.
— Но что же сделал бедный Король?
— Что он сделал? Да он стащил у меня из рук кусок колбасы! Вот что сделал ваш Султан.
— Король, — невозмутимо поправляет Синичкин.
Пассажиры с красными от смеха и вспотевшими лицами опять смеются. Даже строгий старичок, все время задумчиво поглядывающий в окно, улыбается.
— Король-вор! — говорит кто-то, и новый взрыв веселого смеха наполняет купе.
— Позвольте, — вежливо протестует Афанасий Тимофеевич, — мой Король не виноват в этом досадном недоразумении. Вы уронили колбасу на пол, а он подобрал. Так сделала бы любая собака на его месте. К примеру сказать, и вот эта.
Он показывает на пойнтера соседа-охотника. Тот энергично возражает:
— Пример ваш неудачен. Кэтти никогда не позволит ничего подобного.
— Нет, это очень странно, — снова кипятится молодой человек, вероятно, вспомнив о пропавшем завтраке. — Утверждать, что ваш Царь…
— Король, — вставляет владелец злополучной собаки.
— Мне все равно, кто он у вас, Царь, Король или сам китайский император. Он вор и плут. Колбасу он не подобрал с пола, а выхватил из рук.
Долго еще шумит молодой человек и смеются пассажиры, но постепенно все затихает. Сонная тишина водворяется в вагоне. В соседнем купе собралась небольшая компания, едущая в одно место. Здесь все знают друг друга давно, и поэтому беседа носит непринужденный, дружеский характер. Обсуждаются достоинства новых моделей ружей, преимущества пороха «Сокол» перед «Фазаном», рассказываются разные истории и анекдоты.
Афанасий Тимофеевич Синичкин, расстроенный скандалом, проходит в конец вагона, где народу поменьше, и, загнав Короля под лавку, садится на ее краешек. Покачивание вагона и перестук колес усыпляют его. Рядом клюет носом старушка с плетеной корзинкой на коленях.
Королю надоедает сидеть под лавкой, он осторожно выглядывает оттуда. Собака замечает сладкое дремотное состояние хозяина, тихонько вылезает и садится рядом. Несколько минут Король оглядывается, потом шумно втягивает ноздрями воздух и, поймав какой-то запах, подходит к спящей старушке. Подергивая коричневым кончиком носа, он осторожно обнюхивает заинтересовавшую его корзину.
Слышится громкое шипение, словно на раскаленную сковородку бросили кусок сала. Шипение переходит в душераздирающее мяуканье, и в ту же секунду серый платок, покрывающий корзинку, взлетает в воздух, за ним, будто подброшенная невидимой пружиной, взвивается белая, с черными пятнами, кошка. Гигантским прыжком она достигает верхней полки и угождает на лицо расположившегося там пассажира. Разбуженный столь необычным образом пассажир, вообразив бог знает что, кричит:
— Караул!
Старушка — владелица кошки — от этого крика падает со скамьи на пол и там сидит ни жива ни мертва от страха.
Виновник всей суматохи — Король — бросается вон из купе. Он так дергает поводок, что его хозяин мгновенно оказывается сидящим рядом со старушкой. На шум вбегает проводник, спотыкается о собаку и тоже растягивается на полу, дополняя картину. Остальные пассажиры, не разобрав в чем дело, встревоженно спрашивают друг у друга:
— Что случилось?
— Неужели крушение?
— Валя, где наш чемодан?
Этот дорожный инцидент заканчивается извинениями Синичкина перед пассажирами и проводником, кошка водворяется в корзину, а пассажиры успокаиваются.
А поезд мчится все дальше и дальше.
— Ванюши! — громко объявляет станцию проводник, и группа охотников покидает вагон.
— Чернявская! — называется новая станция, и высаживается еще одна группа.
— Каясан! — и в вагоне остается совсем немного людей. Оставшиеся едут дальше. Они располагают временем и потому могут забраться в такие места, где мало кто бывает, и где «дичи тьма-тьмущая».
НАЧАЛО ОХОТЫ
Открытие сезона осенней охоты, как правило, назначается в одно из воскресений второй половины августа. Но особенно нетерпеливые охотники начинают потихоньку стрелять уже накануне, в субботу вечером. Это незаконно, но многие считают, что добыть одну-две штуки «на ужин» греха нет.
Настоящая охота начинается с первыми признаками рассвета.
Чуть брезжит на востоке. Безмолвны озера в праздничном, зеленом убранстве тростников, сонно покрякивают утки. Где-то там, замаскировавшись среди тростников, пешие и на лодках затаились охотники. Они сжимают в руках верные централки, отгоняют назойливых комаров, зорко всматриваются в помутневшее небо и ждут.
Вот, свистя крыльями, стремительно проносится стайка чирков. За ними летят несколько уток. Небо светлеет, и на фоне начинающейся зари утиные силуэты видны все отчетливее.
Гулко над спящим озером раскатывается первый выстрел. Пламя, вылетающее из стволов, видно далеко. Сезон открыт, охота началась. Выстрелы гремят один за другим во всех концах обширного степного озера. Утиные стаи мечутся в разных направлениях.
— Сейчас утка глупая, — поучительно говорит седоусый охотник своему молодому спутнику. — Сама на стволы лезет. Подожди недельку-другую, и такого не увидишь. Академию пройдет утка, умнее станет, и тогда взять ее будет нелегко.
Утро тихое и солнечное, прекрасное августовское утро. Над болотами и озерами, над речными заводями еще курится туман. Поздние цветы источают медовые запахи, а в лесу остро пахнет грибами и прелой листвой. Серебристые нити паутины медленно плывут в воздухе, цепляются за кусты и тростниковые метелки. Капли росы сверкают на паутинках, как маленькие алмазы. Высоко в бирюзовом безоблачном небе парит одинокий ястреб. Он тоже вылетел на охоту.
Где-то там, по озерам и болотам, бродят сегодня Иван Федорович Зайчиков и Степан Петрович Климов, Афанасий Тимофеевич Синичкин и тысячи других юных и пожилых поклонников богини Дианы. Они волнуются и переживают, радуются и негодуют, любуются красотами нашей дивной природы и проклинают невыносимую жару и полчища комаров, они наслаждаются чудесным отдыхом и еле передвигают ноги от смертельной усталости. Они ищут свое охотничье счастье.
ЛУННАЯ ДОРОЖКА
Однажды я охотился на Каясане — большом и глубоком озере в Курганской области. Незаметно забрался довольно далеко, и когда хотел повернуть к берегу, солнце уже скрылось за горизонтом. Сумерки в сентябре наступают быстро, а мне предстояло пройти тростниками километра три-четыре. Плавать по Касаяну и днем не легко, а ночью заблудиться в густых зарослях ничего не стоит. «Все равно не успею засветло выбраться к берегу, — подумал я. — Лучше уж заночую в лодке». Приняв такое решение, я выбрал небольшое, но удобное плесо, замаскировался, рассчитывая неплохо пострелять на вечерней заре и на утренней.
Но в тот день мне вообще не везло: утки летели плохо, и стрелять приходилось мало. Вечерняя заря тоже не выручила — взял всего пару чирков. Когда сумерки сгустились настолько, что уже нельзя было различить мушку на стволах, я положил ружье и, достав из рюкзака провизию, принялся закусывать.
Жевал сухой хлеб с колбасой и невольно думал о том, что хорошо бы сейчас напиться горячего крепкого чаю и посидеть у костра. Знал, что фантазирую, а все-таки дразнил свое воображение заманчивыми и несбыточными картинами. Надо сказать, что вода в Каясане непригодна для питья и, может быть, именно поэтому особенно хотелось пить.
А тут, как нарочно, то лай собак из поселка донесется, то товарный поезд пройдет по железной дороге, и кажется, что звуки эти раздаются совсем близко, что до берега рукой подать, что стоит только проехать сто-двести метров — и ступишь на твердую землю, где можно и костер соорудить, и чайку вскипятить, и отлично выспаться в душистом сене.
Между тем небо на восточной стороне опять посветлело, редкие облака раздвинулись, открыв багрово-желтый лунный лик. Почему-то вспомнилось, что луну называют «цыганским солнышком». Такое название, наверное, осталось в наследство от прошлого, когда о цыганах шла дурная молва. В далеком детстве кто-то сказал мне, что на лунном диске можно разглядеть черты лица «убитого Каином Авеля». Пылкое воображение помогло увидеть эти черты героя библейской сказки. Когда я стал старше, то понял, что Каин и Авель — досужая выдумка церковников, но человеческое лицо мне по-прежнему виделось на поверхности верного спутника Земли.
Вот и сейчас я смотрел на отливающий медным блеском лунный диск и опять видел это лицо. Стало неприятно, я перевел взгляд на плесо. По спокойной водной глади протянулась серебристая неширокая полоска. Она наискось пересекала все плесо и терялась в редниках. На светлом фоне этой полоски отчетливо вырисовывалась каждая тростинка, каждый листик.