— Охотничек!
И тот, кто это слово произнесет, постарается вложить в него всю свою неприязнь к несчастливцу, забытому богиней Дианой. Только охотник поймет в такие минуты охотника, только охотник пожалеет и попробует утешить неудачливого товарища.
Мне могут возразить, скажут, что не все охотятся ради того, чтобы добыть какой-то трофей, что есть-де категория охотников, премного довольных и тем, что им довелось глотнуть чистого кислорода, видеть, как скрылось за лесом солнце, и выстрелить по вороне с единственной целью — послушать многоголосое эхо. Не верю я этому. Нет и не может быть охотника, который отказался бы принести домой зайца, пару уток и несколько жирных осенних дупелей. А если и встречаются такие, то к ним вполне применима обидная, но справедливая русская пословица: в семье не без урода…
Я сам охочусь, как говорят, не ради продовольствия, а ради удовольствия, но день, когда приходится возвращаться домой «попом», для меня — горький день. И что там ни говорите, а каждому лестно свалить красавца-глухаря, удивить знакомых огненно-рыжей «кумушкой» или приторочить к ягдташу несколько уток.
И если вы удачно постреляли краснобровых косачей на току, взяли из-под гончей одного-другого уже перелинявшего беляка, если ваша Нора или Корсар отлично работали по бекасам, вы будете считать себя счастливым человеком.
Но, к сожалению, выдаются и такие дни, когда все эти косачи, вальдшнепы, зайцы или утки остаются где-то там, в лесах и болотах, да еще, пожалуй, в ваших мечтах, и только как реальный факт существуют порядком нарезавший плечи рюкзак, ружье, ставшее вдруг неимоверно тяжелым, да два (а то и больше) десятка километров еще не пройденного пути. Во рту пересохло, пудовые сапоги хочется сбросить и пойти босиком. Как о высшем благе, мечтаешь о папиросе и ругаешь себя за то, что час назад выкурил последнюю. Но самое обидное — в сетке нет ни перышка, а висит она на самом видном месте, и вы знаете, что каждый встречный и поперечный будет на эту сетку непременно заглядываться.
— Нет уж, — говорите вы себе в таких случаях, — это в последний раз. Видно, не выйдет из меня настоящего охотника. Хватит! Время только напрасно расходуешь. Продать надо ружье, тогда и соблазна не будет. Вот Петр Иванович на днях заходил, долго любовался ружьем, видать, понравилось. Может купит?
С такими невеселыми мыслями вы упорно отмериваете километр за километром. А ноги ноют, и, наверное, на них уже образовалось несколько мозолей, потому что между большим и соседним пальцами нестерпимо жжет, а пятку при каждом шаге колет, как иголкой. Эх, закурить бы с горького охотничьего горя…
Вы останавливаетесь, шарите по всем карманам, внимательно исследуя каждый шов, каждую складочку, и, как величайшую драгоценность, собираете крупицы табаку на клочок газетной бумаги. Завертываете тощую козью ножку, с наслаждением делаете несколько жадных затяжек. Дым отдает горелым хлебом, жженым волосом и еще чем-то, но это все-таки курево. Вы блаженно улыбаетесь, и вдруг улыбка застывает на лице, превращаясь в жалкую гримасу. Вспоминаете, что именно сегодня обещали жене вернуться пораньше и сходить с нею в театр (билеты куплены еще на прошлой неделе), что через час будет третий звонок, после которого вход в зрительный зал обычно воспрещен. Делаете несколько героических торопливых шагов, но острая боль в пятках кривит ваше лицо и умеряет пыл. «Будь, что будет», — решаете вы и снова бредете со скоростью черепахи, спотыкаетесь о пни и коряги, пересчитываете все камни на дороге.
Наконец, подходите к своему дому, стараетесь принять бравый и независимый вид, бодро нажимаете кнопку звонка. Вам подозрительно долго не открывают. Потом дверь широко распахивается, и на пороге появляется молчаливая жена. По вашему лицу она безошибочно определяет финал охоты, но вы стараетесь не замечать ее хмурого лица. Легко касаясь пола носками, проходите вперед и неестественно веселым тоном говорите:
— Вот и я. Славно сегодня побродил. Хорошо в лесу. Отдохнул и даже как будто… помолодел. Чайку бы сейчас горячего.
Жена улыбается, но вам почему-то от этой улыбки не по себе. На столе, на самом видном месте, лежат билеты в театр, а часы уже показывают одиннадцать вечера. Жена ни о чем не расспрашивает, ни в чем не упрекает, но это еще хуже. Она подает вам чай и садится за прерванное вышивание. Обжигаясь, вы пьете чай, пробуете поделиться впечатлениями дня, но все ваши попытки установить дипломатические отношения с супругой ни к чему не приводят. Горько вздохнув, вы наливаете третий стакан чаю и незаметно засыпаете за столом. Из сладкого дремотного состояния вас выводит голос жены:
— Натаскай мне воды, я завтра стирать буду.
— А?.. Что?.. Воды? Может быть, утром, устал я что-то.
— Устал? — на лице жены наивное недоумение. — Но ты же сегодня целый день отдыхал и даже… помолодел.
— Так ведь то духовно, — слабо возражаете вы, — а физически я устал. Километров сорок накрутил. Интересно сегодня получилось…
— У тебя всегда интересно получается, — прерывает жена. — А где же дичь?
— Да понимаешь ли, дорогая…
— Все понимаю. Ложись уж спать. Охотничек!
Вы подавлены, уничтожены, вы тяжело вздыхаете, смотрите на билеты в театр и думаете: «Надо бросить охоту. Одни неприятности. Может, Петр Иванович купит ружье?»
…Проходит неделя. Все горести позабыты, мозоли на ногах исчезли, с супругой достигнуто примирение, и мысль о продаже ружья кажется чудовищно нелепой.
Вы снова думаете об охоте, ждете ближайшей субботы, как манны небесной. Погода стоит отличная, словно по заказу: теплые и тихие дни, какие не часто бывают в октябре на Южном Урале. И опять неудержимо тянет туда — в лес, на озеро, на просторы полей. Может, на этот раз будет удача, а может, снова вернетесь усталым, с пустой сеткой и полным патронташем. Но ведь не зря говорят, что охота пуще неволи. Никто вас не принуждает «накручивать» тридцать-сорок километров, в кровь растирать ноги, мокнуть под холодным осенним дождем, зябнуть на ветру, терпеть жажду и муки голода, а порой подвергаться серьезной опасности.
На все эти испытания вы идете добровольно, больше того — с великим желанием. И кто знает, не будь охота столь тяжелым занятием, возможно, она потеряла бы все свое обаяние, весь интерес и превратилась бы в обычное ремесло.
Охота для вас начинается не там, в лесу или на болоте, а задолго до этого, дома, за тем самым столом, где вы сидите и, мурлыча какой-то веселый мотивчик, набиваете патроны. Вся семья в эти часы притихает, старается не мешать вам. Жена, исполненная суеверного страха, боится взять со стола свои ножницы, потому что рядом лежат патроны, которые «взрываются». Впрочем, по мнению вашей супруги, свойством «взрываться» обладают все вещи на столе: пустые гильзы, коробки с пыжами, мешочки с дробью. Она не удивится, если от неосторожного прикосновения вдруг взорвется шомпол или ружейный чехол. Не имеете права «взрываться» только вы, когда возвращаетесь после неудачной охоты и выслушиваете обидные слова.
Ваш пятилетний сынишка неотступно вертится у стола, за которым вы «священнодействуете». Он осаждает вас бесчисленными «а зачем», «а почему», хватает капсюли, банки с порохом, всячески старается помочь папе и не обращает никакого внимания на жесткое «нельзя». Но можно ли на него сердиться — он тоже будущий охотник, ему все интересно, все надо знать.
Пока вы заготавливаете продукты, укладываете вещи в рюкзак, еще и еще раз проверяете все снаряжение, вы тоже охотитесь. Это, так сказать, прелюдия той охоты, финалом которой будут удачные или неудачные выстрелы по птице или зверю.
Приходит долгожданная суббота. У вас все готово. Начальство по работе (когда оно в хорошем расположении духа) великодушно разрешило уйти пораньше, сказав на прощанье:
— На охоту, значит, собираетесь? Я тоже, знаете, в молодости любил побаловаться ружьецом. Зайцев, там, на току пострелять или этих… косачей на тяге. Один раз даже на кабанов ходил. И убил бы кабанчика, да товарищи помешали. Домашний, говорят, был… Пять пудов вытянул, подлец!..
Спохватившись, что сказано лишнее, начальство спешит закончить свои охотничьи воспоминания:
— Ну идите, охотьтесь, я не возражаю. На уточку можно рассчитывать? Ни пуха вам, ни пера.
Мысленно говорите «пошел к черту» (так принято отвечать на пожелание — ни пуха ни пера), а вслух благодарите и обещаете в понедельник принести самую лучшую утку.
Дома торопливо обедаете, переодеваетесь и, наскоро поцеловав жену и сына, спешите на улицу. До места охоты, где-нибудь на берегу озера, добрых двадцать никем не мерянных километров. Но вы полны сил и бодрости. Предвкушая радостное ощущение приволья, дикую красоту лесных дебрей, вы шагаете легко.
Километры один за другим остаются позади. Не надо думать, что этот путь придется потом проделать в обратном направлении под дождем и холодным ветром, что в сетку, возможно, опять ничего не попадет. Будьте всегда оптимистом, уверяйте себя, что охота будет удачна — и успех обеспечен.
К озеру вы подходите как раз в то время, когда солнце, дружески подмигнув на прощанье, ныряет за дальние камыши, разлив по небу чудные краски вечерней зари. Скорее становитесь на место и ждите начала перелета. Полчаса томительного ожидания, и вот пролетает первая стайка уток. Как музыка, гремят в вечерней тишине выстрелы, падает в воду тяжелая кряква, и это — награда за все лишения, что вам пришлось испытать, и за те, что предстоят в будущем.
Быстро сгущаются сумерки, и вот уже невозможно стрелять. Вы собираете сбитых уток, случайно проваливаетесь до пояса в ледяную воду и с трудом выбираетесь на берег. Простудиться ни в коем случае нельзя. Иначе — прощай охота. Жена, выступив в роли домашнего врача, требует не рисковать здоровьем, ружье продать Петру Ивановичу.
Памятуя об этом, вы раздеваетесь, выжимаете промокшие вещи, а потом бегаете вдоль берега и так, что вам позавидовали бы многие рекордсмены.
Но вот разложен жаркий костер, весело бурлит на огне чайник, и добрый глоток из фляги приводит вас в отличное настроение. Рядом лежат пять (пять!) добытых за вечернюю зарю уток. Значит, можно оделить всех знакомых. А впереди еще целым день охоты — день новых радостей и огорчений. И пусть никакие превратности судьбы не страшат вас, потому что вы. — рядовой солдат великой армии охотников, людей, для которых охота пуще неволи.