– Враньё это всё, дядя. От американцев точно мало что осталось, это я тебе гарантирую, а китайцы – чёрт его знает. Информации мало, нас за тем и послали… А у вас-то, в деревне, кто-то из власти остался? Участковый, например?
– Хе, ну ты вспомнил… Участковый… Ну был… Как фамилия-то… Уже забыл, бля… вспомнил, Анциборенко, старлей… Токо он вааще без фантазии был, безынициативнай… На третью неделю, как война началась, в райцентр попёрся, с понтом, «за инструкциями» – телефон-то, что на почте, что в правлении, на второй или третий день сдох… И больше его не видали, так и сгинул, вместе с мотоциклетом и табельным шпалером…
– Про участкового понял. А сейчас-то кто из начальства в лавке остался?
– Да из довоенных, считай, что совсем никого. Зимой много поумирало, и не только старых… Был один, Иван Дормидонтыч, бывший колхозный парторг, так и он помер года полтора тому… Теперь за старшую по разным там жизненным проблемам вроде как осталась его жена, Вера Мефодьевна, авторитетная тётка, её так и зовут – «Дядя Ваня»…
– Почему «Дядя Ваня»? – удивился я.
– А в честь мужа. Типа, народна память…
– Не лишено, – усмехнулся я, кстати вспомнив Рязановский «Вокзал для двоих» и тамошнего персонажа Мордюковой, которую тоже звали в честь покойного мужа, кажется, «Дядя Петя». Выходит, не всё, что иногда показывают в кино, такое уж и враньё…
– А ишшо у нас в деревне медпункт есть, в доме, где на крыше лист люмения приколочен… Ну то есть как медпункт… Лекарств-то давно нету, только если кто чего найдёт или сменяет… Но рану заштопать или, там, зуб выдернуть – это можно… Так вот, при медпункте фершал есть, – продолжал мужик всё тем же голосом умирающего лебедя. – Зойка. Умная девка, из вакуированных, с Зимы прижилась…
– А фершал-то к власти с какого боку?
– Можа, и ни с какого, токо к Зойке за помощью и чужаки обращаются. Прохожие-то разные, вроде тебя, иногда случаются… Так что она, с их слов, тоже кой-чего знает… В общем, солдат, за жизнь у этих двух баб спрашивай, по крайней мере, про все свежие сплетни они в курсях. И, ежели пойдёшь в нашу деревню, скажи им, что помер Ляксей, ебанашки убили…
– Это ты, что ли, Ляксей?
– Ну да. Алексеем Николаевичем кличут…
– А фамилия?
– А что фамилия, теперь-то? Где они, те паспорта да прочие корочки? Ну, Базузин… Толку-то, ёбт, её даже на моей могилке не напишут, тем боле что мои все уже давно померли, ишшо Зимой…
– Никак помирать собрался, дядя?
– А как ишшо? Худо мне, али не видно? Они ж мне кишки пропороли и кровишша не останавливается… Или, скажешь, выживу?
– Не скажу. Врать не буду. Если они тебе в брюхо пырнули, то наверняка не только кишки задели, но и какие-то сосуды, плюс, очень может быть, что и селезёнку. Спас бы тебя сейчас только настоящий хирург в нормальной больнице или госпитале, да и то не факт. Ну а я всего лишь перевязать могу, поскольку не медик, а больше здесь всё равно никого нет…
– Говорили, на берегу моря был госпиталь, – простонал мужик по фамилии Базузин. – Но это уже давненько было, года четыре тому…
– Это где?
– Отсюда всё время на север. Километров сорок с лихуем. Сам не был, но говорили, какой-то случайно уцелевший бывший военный городок при аэродроме. Аэродромчик-то был так себе, чо-то учебное или типа того… В общем, наверное, у американцев на него в самом начале атома не хватило… Видать где-то были цели поважнее, вот он и сохранился… Короче, наши мужики у тамошних вояк тогда несколько раз меняли на битую дичь патроны и аспирин с прочими лекарствами… Говорили, что там даже электричество было, лампочки горели…
Ага, подумал я. Стало быть, некое подобие пресловутого «Бартер-Тауна» (увы, опять не самая умная и удачная аналогия из «Безумного Макса», но иных многие, увы, не поймут) в здешней округе всё-таки существовало. Ну, по крайней мере, года четыре назад. И рулили там какие-то «вояки». Очень интересно, тем более что прекращение этих самых обменов странным образом совпадает и с глобальным отсутствием «начальства». Неужели кто-то или что-то разом придавили всё то, что ещё оставалось от прежнего советского государства? Н-да, сложно про это судить. Пока что слишком мало фактов…
– А сейчас чего туда не ходите? – спросил я на всякий случай. – Или некуда стало ходить?
– А буй его знат, служивый. Сейчас менять не на что… Замкнутый, бляха-муха, круг… Без патронов охота никакая, но если где они так просто и валялись, то сейчас всё давно выгребли подчистую… А чтобы эти патроны добыть, надо иметь какие-то излишки жратвы. А их нету, самим жрать неча… И год от года всё хуже и хуже… Слушай, солдат, у тебя закурить не будет? А то у нас в деревне, считай, с прошлого года даже махорки не видели, всяку дрянь курим…
Вот и пригодилось курево, хотя и совсем не так, как я рассчитывал…
– Говно вопрос. Найдём, – ответил я и полез в карман. Достал пачку «Лаки Страйк», вытащил сигаретку и вставил в зубы (которых у моего собеседника тоже был явный некомплект) этому, всё так же лежавшему у моих ног, Ляксею. Потом чиркнул спичкой, прикурил.
– О господи, теперь и помереть спокойно можно! – прямо-таки застонал бывший бригадир колхозных механизаторов, втягивая в одну затяжку чуть ли не половину сигареты и выдыхая из бороды дым.
– Какие же гарные сигаретки, я уж и забыл, что такие бывают… Откуда такая роскошь?
– Трофейные, считай, из довоенных запасов. Ещё будешь? – спросил я. Одновременно с этим «Вервахт» выдал мне в мозг информацию о том, что жизненные показатели моего собеседника всего 22 %. То есть ещё чуток – и точно умрёт…
– Давай! – не стал он отказываться.
Сунул в его заляпанные засохшей кровью коричневые пальцы вторую. Он прикурил от бычка. Затянулся с явным наслаждением, вторую он уже, что называется, смаковал.
– Эх, ещё бы выпить, и точно можно на тот свет…
– Налить?
– А что, есть?!
– Ну, как не быть…
С этими словами я отстегнул флягу от пояса.
– Это чо? – спросил спонтанно осчастливленный мной собеседник с некоторым недоверием.
– Коньяк. Импортный. Тоже довоенный…
Базузин взял флягу трясущейся рукой, хлебнул из горла, издал торжествующий звук «Ы-ы-ее-ых!!» и, в тот же момент отрубился – его голова откинулась назад, тюкнувшись затылком об окровавленную траву. Я едва успел выхватить флягу из его разжавшихся пальцев, чтобы драгоценный (уж здесь-то точно – в буквальном смысле) напиток не пролился ему на и без того слипшуюся бороду. Кажется «отходняк в нашей синанаге» вполне удался. А «ИКНС» показал его жизненные показатели как всего 19 % от нормы…
Я тщательно протёр горлышко фляги о штаны, завинтил болтающуюся на цепочке пробку и повесил баклажку обратно на ремень. Потом снял бронежилет и сходил за рюкзаком и вторым автоматом. А когда вернулся, говорливый мужик по имени Ляксей уже перестал дышать, и автоматика перестала воспринимать его как живой объект. Ну что, ещё один умер счастливым, по крайней мере покурил и коньячку дерябнул, сервис практически как в лучших европейских тюрьмах, перед казнью, только исповеди не хватает. А если где-то там и вправду Бог – передавай ему привет…
В мешке у него действительно были уже начавшие изрядно подванивать птичьи тушки, хотя на фоне прочих запахов с данной поляны это было практически ничто, за говном тухлятину не больно-то и унюхаешь…
Преодолевая естественную человеческую брезгливость, я прошёлся по «полю брани», бегло осмотрев тела тех, кого мой собеседник называл «ебанашками». Над ними уже вились живо реагирующие на подобное дерьмецо разнокалиберные и разноцветные весёлые мухи.
Что сказать, обрез у них был действительно из ружья ИЖ-54. Действующий, но неухоженный, весь в пятнах ржавчины. Ствол когда-то отпилили криво, а часть приклада будто тупо сгрызли зубами. Но, как оказалось, они брали меня не просто на понт. Патрон в одном стволе был, но явно негодный, весь потемневший от сырости, с позеленевшим латунным донцем. Я старательно раздавил патрон каблуком сапога и втоптал его в землю. Потом ударом о ствол ближайшей берёзы отделил ствол обреза от ложи и разбросал получившиеся детали подальше по кустам. А больше ничего интересного у покойничков при себе не было, во всяком случае бумаги – точно ни клочка…
Спрашивается – что дальше? Малая сапёрная лопата у меня в рюкзаке имелась, но хоронить кого-либо было утомительно и бессмысленно. Этот ненужный атавизм из далёкого прошлого тут был явно не в чести…
К тому же я и так достаточно нашумел для того, чтобы привлечь к своей персоне ненужное внимание. Автоматная пальба обычно разносится довольно далеко. И хотя автоматика не показывала людского присутствия на пределе радиуса обзора, было очевидно, что выстрелы могли услышать. Рано или поздно эти трупы могут найти. Или случайно или, в случае с ебанашками, целенаправленно. А если найдут трупы, значит, неизбежно, найдут мои следы, окурки и свежие гильзы от «калаша», которые возбудят в нашедшем их нешуточный азартный интерес. Хотя, если сначала с телами разберутся звери, всё будет намного проще. А вот если люди – они действительно не хило удивятся найденному. А это значит, что теперь следовало сечь за обстановкой круглосуточно. Как-никак, я носитель целой кучи ништяков, за которые очень многие здесь будут готовы устроить в буквальном смысле мамаево побоище, не считаясь с жертвами. Два автомата с такой прорвой боеприпасов – здесь это для кого-то вполне реальный шанс надолго стать хозяином жизни. Что же, посмотрим, насколько меня хватит, буду играть в эту игру, пока патроны есть, благо обрубить всё пулей в лоб или путём самоподрыва я могу в любой момент…
Ну что, пойти в эту самую деревню Ядовино? Выглядело это разумно. Хотя, как меня там встретят, неизвестно, и вероятность возможной ловушки или просто какой-нибудь подлянки была пятьдесят на пятьдесят. Этот хоть и подыхающий, но, возможно, о чём-то промолчавший отставной бригадир вполне мог наврать насчёт отсутствия в деревне патронов, сообщить неверное количество народонаселения, а равно и покривить душой насчёт того, что там главнее всех эти две бабы. Ведь, чего доброго, есть там и какой-нибудь местный пахан со своей микро-ОПГ…