Девчонка оторвала развесистые листья молодого лопуха от длинного корня, как могла очистила его от земли грязными пальцами и вдруг начала сочно хрумкать этим самым корнем. Причём жевала она его почти что с наслаждением…
Честно, я чуть не блеванул от такой картинки…
А потом вдруг вспомнил, как у нас в институте, на картошке, один шутник, было дело, то ли по пьяни, то ли с тяжкого бодуна, доказал нескольким таким же придуркам из своей группы, что, оказывается, корень лопуха вполне можно жрать. Тоже, помню, выкопал, очистил перочинным ножиком и давай жевать. Все были в ахере, особенно девочки… Хотя он-то это исключительно от несусветной дури делал и не просто так – они тогда на пол-литра заспорили, сожрёт или не сожрёт… А тут, судя по этой «строгой диете», жрать явно совсем нечего…
Оставив безмолвную незнакомку доедать сей «деликатес», я пошёл непосредственно в деревню. Туда, где на окраине замер как памятник прошлому скособоченный ржавый гусеничный трактор знакомой по фильмам о покорителях целины марки ДТ-54. А вот таблички с названием населённого пункта нигде видно не было…
В стороне от дороги я сумел различить несколько плохо взрыхлённых полос условной пахоты, где из земли пробились редкие ростки то ли ржи, то ли пшеницы – точнее не разобрал, поскольку не специалист. Стало быть, что-то они здесь всё-таки сеяли. Но в объёмах явно недостаточных, чтобы прокормиться, иначе бы детишки не жрали корни лопухов. А если их тут действительно живёт триста с лишним рыл, то без охоты и собирательства им бы давно точно наступил крендец…
Н-да. По идее, жизнь всегда тяжела и неказиста. Но в условиях, когда жрать совсем нечего, а часть урожая надо ещё и на семена оставлять, она становится просто невыносимой…
А в общем, деревня была как деревня. По крайней мере, здесь явно жили. Пока…
Что я увидел – несколько улиц с тёмными домами, которые не красили последние десять лет, что вполне понятно. Но оконные стёкла в избах по преимуществу уцелели. Судя по отчётливым тропинкам, протоптанным в засорившей улицы траве от дома к дому, ходили тут много, а вот ездили навряд ли, даже на телегах. И траву, похоже, совсем не косили. Хотя если мне не наврали и домашней скотины ни у кого действительно толком нет, то для чего её косить, тратя последние силы? Набивать травой тюфяки и матрасы? На фига?
Что ещё? Птицы в округе шумели, а вот собаки не брехали категорически. Предположу, что этих своих друзей здешние человеки явно схарчили в трудные годы. И хорошо, если Тузики и Барбосы попали на стол непосредственно хозяевам, а не лесным хищникам…
Терявшиеся за наросшими за много лет безвременья сухими и свежезеленеющими «метёлками» репейника и прочей сухой травы заборы, хоть и накренившиеся местами, были в основном ещё вполне годными. За заборами явно были сады-огороды. Во всяком случае, кроме яблонь и вишен кое-где просматривались кусты смородины и крыжовника. Больше чем ничего, но яблоками и ягодами сыт точно не будешь, а тем более здесь…
Ну а от былой цивилизации здесь осталось только несколько тянувшихся вдоль улицы, по которой я брёл, столбов с остатками проводов. Раньше таких столбов точно было больше, но их хозяйственно спилили под корень. Скорее всего на дрова…
Никаких людей я пока не видел, но в домах и за заборами «ИКНС» стабильно показывал несколько зелёных меток. Стало быть, те, кто трётся поблизости, оружия не имеют. Пока… Ну а что не высовываются, это тоже правильно, не дураки же они сразу выбегать мне навстречу – я же ведь и стрельнуть могу, проявив чёрствость и непонимание…
Останавливаться я не стал, но попробовал послушать их разговоры. Благо автоматика давала такую завидную возможность.
– Смотри, – прошептала одна из ховавшихся за забором на другой стороне деревенской улицы меток (вес 34 кг, пол женский), от которой меня отделяло метров двадцать, другой (36 кг, пол женский, возраст и в том и в другом случае автоматика затруднилась определить).
– Чо «смотри»? – удивилась вторая.
– Идёть…
– Хде?!
– Да вон жа. Не высовывайся, а то увидит…
– Ух ты, никак солдат! Скоко лет их не видели…
– И не говорико-сь, бежи бабе Шуре скажи. Он, поди, к правлению идёть…
Ну и далее в том же духе. Короче говоря, типично бабское сарафанное радио. Оставалось надеяться, что эта пресловутая «баба Шура» всё-таки не притащит с собой каких-нибудь полоумных мужиков с ружбайками или не начнёт палить по мне сама. Но вооружённых людей умная автоматика по-прежнему не фиксировала…
Улица кончилась, и я выбрался на место, которое, наверное, можно было бы назвать местной «главной площадью». Если бы не уже привычные многолетние заросли сорной травы.
В самом центре – покосившийся столб с ржавым «матюгальником» давным-давно онемевшей радиоточки (сразу же представилось, как он голосит о том, как узбеков-латышей сплотила Русь) и несколько больших изб по краям, там, где от площади расходились деревенские улицы. По идее, заходить в деревню было вообще опрометчиво – здесь я был как на ладони, но при наличии исправного оружия с достаточным боезапасом и возможности действовать на опережение, любые неприятности в виде каких-нибудь дурачков с заряженными последними патронами обрезами меня не особо беспокоили – даже если их будет больше десятка, по-любому отобьюсь. Причём, поскольку патроны у меня бронебойные, их гибель будет реально неотвратимой, поскольку за деревянными или бревенчатыми стенками от моих пуль они не спрячутся. Да и в случае гипотетического мордобоя (хотя доводить ближний бой до такой, крайней степени в мои планы вообще не входило) я способен уделать практически любого аборигена, уж больно они здесь хилые и тощие…
Дверь длинного, сложенного из брёвен дома с выцветшей табличкой «Правление колхоза «Путь Ильича» у входа был явно очень давно заперт на ржавый висячий замок, а все его окна закрывали ветхие ставни. Похоже, здешний парторг реально распродал все парты…
А вот то, на что мне намекал покойный бригадир Базузин, было рядом с правлением, чуть левее. Ну, насчёт «люмения» на крыше он, по-моему, ошибся, просто когда-то, при очередной стихийной латке крыши к ней немного криво прибили лист нержавейки, который действительно слегка отсвечивал на летнем солнышке. Парадоксально, но здесь любой металл особой ценности не имел. А с другой стороны, кому он нужен, если его нельзя сдать для переплавки кому-то заинтересованному, удачно обменяв на дензнаки или пол-литра?
И на дощатой избе с листом нержавейки на крыше действительно была потемневшая вывеска «Медпункт», с коричневым крестом на бежевом фоне (раньше это, видимо, был красный цвет на белом).
Подойдя, я поднялся по ветхим, но ещё державшимся ступенькам крыльца. Взял автомат на изготовку, чтобы в случае чего сразу же прошить дверь вместе с тем, кто к ней подойдёт. Вежливо постучал.
– Эй, там, есть кто живой?
Внутри возник какой-то шум, материализовавшийся в тихие шаги. «Вервахт» предупредил, что за дверью находится безоружная особь женского пола весом 37 кг. И на том спасибо…
Через минуту дверь приоткрылась, и на свет высунулась молодая, как мне показалось, женщина. Потом она вышла на крыльцо целиком, и я рассмотрел некоторые «мелкие детали». Вроде всё верно, не старая. Вполне приятное, загорелое чистое лицо, без каких-либо безобразных шрамов и кожной порчи. А вот руки у мадамочки были как у того землекопа, с потемневшими, обломанными ногтями и многочисленными засохшими царапинами. Эти обстоятельства указывали на постоянный, тяжёлый и неблагодарный физический труд на свежем воздухе, неуклонно превращающий человека в скотину, – непременный атрибут здешней жизни.
Несколько удивило, что светлые волосы на давно не мытой голове таинственной незнакомки были острижены под мальчика и даже причёсаны на некий пробор. Я подумал – с чего бы это? А потом быстро сообразил, что наиболее продвинутые по части гигиены из уцелевших селян могли время от времени просто стричься «под нулёвку» или даже брить череп, чтобы как минимум паразитов не разводить. Методика-то проверена ещё с гражданской войны. Тем более для такой вот стрижки особо искусный парикмахер совсем не нужен. Вот и эта бабенция явно оболванилась подобным образом, но довольно давно, раз уже успела прилично обрасти. А если она изображает из себя медика, гигиену, по идее, должна блюсти особо тщательно…
Что ещё сказать? Как все здесь, ну очень худая, кожа да кости, просто какая-то ходячая анорексия. Если бы не эта самая худоба, она смотрелась бы даже симпатичной – было в её лице что-то от молодой Евгении Ураловой (ну, та, которая Лена, любовь персонажа Белявского из Хуциевского «Июльского дождя» 1967 года, а ещё – она же, по совместительству, вторая жена Юрия Визбора, то самое «солнышко лесное»). В общем, откормить такую маленько и будет тебе счастье…
Застарелым потом от неё, разумеется, пованивало (я уже успел понять, что часто мыться здесь категорически не принято), но не до такой омерзительно-критической степени, как от тех «интересных людей», которых я до этого уже успел встретить и убить в здешней округе. Вся одежда незнакомки состояла из свободного платья ниже колен неопределённо-бурого цвета, подозреваю, что с чужого плеча, с явными следами многочисленной штопки. Предполагаю, что все эти здешние грязно-блёклые цвета в гардеробе поселян были всего лишь следствием стирки в условиях отсутствия мыла и прочих моющих средств, когда ничего, кроме речного песка, под рукой нет. В этом случае белое обычно быстро перестаёт быть белым, становясь серым, тёмное выцветает, ну и так далее.
Опять же, кто бы мог подумать – некий ретростиль, раз женщины, даже посреди этого горького катаклизма, продолжают ходить в платьях, а не в штанах. Но, в принципе, в начале 1960-х дамские брюки во всём мире особо не были в моде. На ногах у незнакомки обнаружились галоши, чёрные и низкие, типа тех, что зимой когда-то надевали на валенки. Небось, как положено, на красной подкладке…
– А вы кто? – спросила бабёнка. Вроде вменяемая и говорит внятно – уже хорошо. Видно было, что это были первые, случайные слова, которые пришли незнакомке на ум, поскольку в голосе и всём её облике сквозило безумное удивление. Ещё бы