Хотя, в принципе, означенные военные, получив в самом начале войны соответствующий приказ, просто развернули в этом пионерлагере санитарно-дезактивационную «точку», которая по прямому назначению никому не понадобилась. Уже потом Зоя узнала, что предназначалась она для обеспечения плановой мобилизации резервистов, которую просто не успели провести из-за скоротечности боевых действий.
Зато эти офицеры чётко осознали (и, как могли, донесли это до остальных), что прежней жизни пришёл конец и надеяться больше не на кого. Главной же их заслугой было то, что они сумели завезти на территорию пионерлагеря кое-какие необходимые запасы (в частности, они вовремя прибрали к рукам какую-то «нефтебазу» километрах в двадцати от бывшего пионерлагеря) и должным образом укрепиться там, отрыв окопы и установив вокруг своего расположения более-менее охраняемый периметр. Пускали они к себе далеко не всех, но Зое в этом смысле повезло – в первую очередь на довольствие ставили молодых и здоровых. Именно потому, что процессом руководили армейцы с оружием и изрядным количеством боезапаса, в пионерлагере был относительный порядок, хотя повсюду от отчаяния нарастал хаос с грабежами, убийствами и мародёрством.
Когда я спросил, что было дальше, Зоя разъяснила мне, например, что такое пресловутый Чёрный Дождь. Оказывается, в конце ноября 1962-го, ещё до того как полностью потухли пожары от ядерных взрывов, начались чудовищные ливни. И их тёмный цвет, видимо, объяснялся избытком пепла и прочих продуктов горения в атмосфере. Лило три недели, причём так, что кое-где вымывало с корнем деревья, а реки наполнялись жидкой грязью. А потом всё резко замёрзло. Если верить моей собеседнице, в течение буквально трёх-четырёх дней температура упала с нуля сразу до минус тридцати с лишним. Как легко догадаться, тем, кто оказался в чистом поле без топлива, еды и тёплой одежды, сильно не повезло – уже потом, при вылазках за дровами и прочим, они часто находили трупы людей и животных, замёрзших стоймя. Этакие объеденные птицами и зверьём чёрные пугала с пустыми глазницами, посреди снега и опустившейся на мир вечной тьмы в стиле полярной ночи…
Однако серый, густо перемешанный с продуктами горения снег Длинной Зимы выпал только через без малого месяц, после того как ударили морозы. Ну а сумеречная и холодная Длинная Зима продолжалась весь 1963 год, а потом, к радости уже практически отчаявшихся выживших, наконец стало светлеть, теплеть и, наконец, снег помаленьку растаял…
Казалось бы, жизнь должна была облегчиться, но тут, едва потеплело, случилась новая напасть, которую здесь именовали Смертной Чахоткой. Что-то в ней показалось мне подозрительно знакомым – сначала болезнь напоминала обычное ОРЗ или ОРВИ, потом быстро переходила в лёгкие, давая хрипы и затруднение дыхания, а через максимум пару недель (обычно это случалось намного раньше) человек начинал харкать кровью и просто переставал дышать…
Народу от этого умерло едва ли не меньше, чем от всех прелестей ядерной зимы, вместе взятых. Довоенные запасы, включая нефтебазу, практически иссякли ещё Длинной Зимой, уже не было ничего, ни аспирина, ни муки, а когда ядерная весна окончательно сменилась летом, уцелевший народ начал постепенно разбредаться из пионерлагеря кто куда. Поддерживать дисциплину было уже невозможно, да и некому – майор Ятькин погиб ещё зимой, во время одной из «экспедиций» за топливом, майор Абоямцев пропал во время разведки, а военный врач Талагоев умер от чего-то сердечного. Патронов, горючего и исправных машин оставалось совсем мало и импровизированный эвакопункт, которым теперь руководили случайные люди, максимум в лейтенантских чинах, стал ни к чему, лишь привлекая к себе разномастных мародёров.
Потом, в конце лета 1964 года, неизвестно откуда пришёл подписанный непонятно кем, но тем не менее якобы даже секретный и показавшийся убедительным приказ – оставшимся военным перебазироваться куда-то северо-восточнее. А насчёт остальных в приказе не было вообще никаких указаний, ни слова, ни строчки…
И новые начальники сказали им – на ваше усмотрение. Или можете отправиться с нами, но мы вам ничего не гарантируем, поскольку кормить вас нечем. Или как вариант идите, как говорится, по домам. Только домов-то ни у кого не осталось… Все уже поняли, что от больших, и изрядной части малых городов остались лишь фонящие остаточной радиацией руины… Собственно, поэтому приказу подчинились далеко не все. Узнав про стихийную передислокацию, смысл которой абсолютному большинству не был понятен, часть военных попросту разбрелась кто куда, прихватив с собой кое-какое оружие. Ну а о тех, кто уехал, всё-таки выполнив этот странный приказ, с тех самых пор ничего не слышали…
По крайней мере, Зое тогда точно ничего не светило – родная Казань осталась далеко, и её вместе с окрестностями точно снесли подчистую. Поэтому в момент полной ликвидации эвакопункта она предпочла остаться в ближайшей деревне. По её словам, сначала тут имел место какой-никакой порядок, был даже врач, татарин по фамилии Теймуразов, отоларинголог из приблудившихся городских. Да и народу в деревне было чуть ли не втрое больше, чем теперь.
Эпидемия Смертной Чахотки продолжалась один сезон, и, хотя бороться с ней было нечем, они сумели пережить и это. Разумеется, не все – очень многих закопали. Однако куда хуже были последствия хронического голода и обвальный, окончательный развал буквально всего. И с каждым месяцем ситуация ухудшалась. В начале 1966-го Теймуразов умер от отравления, вместе с ещё несколькими деревенскими жителями – с голодухи они некстати объелись консервов непонятного происхождения, которыми расплатились за медицинские услуги какие-то очередные «прохожие». Но поскольку в деревне был нужен хоть какой-то медик, Зоя осталась при медпункте «за доктора», теперь уже одна-одинёшенька. Что-то у неё получалось, что-то нет, лекарств не было совсем (их можно было выменять на жратву, патроны или ещё что-нибудь ценное, да и то случайно), хотя хирургический инструментарий и кое-что из «умных книжек» ей постепенно натащили обшарившие округу деревенские. В этом деле у них было слишком много конкурентов, и раны от огнестрельного и холодного оружия Зоя (как тот еврейский аптекарь из фильма «Интервенция») видела куда чаще, чем прочие болячки…
Сначала по здешней округе шарашилось много банд из числа дезертиров и прочих сомнительных личностей. Это было невыносимо. Зое приносили умирающих с несовместимыми с жизнью ранениями (при том, что она насобачилась обрабатывать и штопать лишь несложные и неглубокие «дырки») и, размахивая оружием, истерически требовали «сделать хоть что-нибудь», угрожая убить всех жителей деревни, а саму деревню сжечь. Впрочем, никому из этих психов так и не удалось выполнить свои угрозы, даже частично. А через пару лет их активность сошла на нет (ну явно перебили друг друга, да и патроны закончились), и жить стало чуть легче.
К 1970 году молодняк обоего пола и люди покрепче, как я верно предположил, раз за разом уходили из деревни искать незнамо чего – «лучшей доли», более тёплых и достойных мест для жизни (короче, классический мозговой обвал, практически по Толстому или Достоевскому) и почти никогда не возвращались. Так что я и тут верно угадал – рожать стало некому, да и незачем…
Пытаясь удержать хоть кого-то, оставшееся колхозное начальство (уже чисто формальное, которое даже качественно наорать на кого-то уже было не способно) пробовало пахать и сеять, но из этого ничего не выходило, поскольку давно не осталось ни лошадей, ни горючего, ни исправных тракторов, а те, оставшиеся после Длинной Зимы скудные запасы хлеба и картошки, которые год за годом пытались оставлять на семена, периодически и бесконтрольно подъедались и в итоге практически иссякли…
В общем, шёл уже пятый год с того момента, когда в Ядовино всё было окончательно пущено на самотёк. В деревне остались только те, кто по каким-то причинам (главным образом в силу слабого здоровья, преклонного возраста или пессимистических настроений) не мог или не хотел уйти. Все эти годы каждый из них жил уже сам за себя, впроголодь, как-то перебиваясь небогатой охотой, рыбной ловлей и собирательством. Ну а моё предположение о том, что никто здесь не хотел и не хочет знать, что происходит за пределами радиуса дневного пешего перехода, тоже оказалось абсолютно верным. Мелкие банды и отдельные варнаки и теперь периодически появлялись в округе, но не особо докучали – у бандитов были те же проблемы (со здоровьем, харчами и боеприпасами), а, кроме того, все давно знали, что в местах, подобных Ядовину, взять, если честно, уже нечего. Ходили упорные слухи, что кое-кто в округе даже начал всерьёз баловаться людоедством, но до Ядовина эта «мода», по словам Зои, ещё не добралась, если, конечно, она мне не врала…
На мой вопрос, почему местные самозваные тётки-начальницы столь безразлично реагируют на представителя советской власти, Зоя резонно ответила – а надоело. В том смысле, что ничего хорошего от власти они после войны не видели. Точнее сказать, представления у поселян насчёт этого самого «хорошего», а равно и «правильной власти», а также её функций и задач, были, мягко говоря, своеобразные, как и должно было быть у истинно советских людей. Разумеется, все очень хотели, чтобы власть оставалась великой и могучей и тут же начала завозить и раздавать направо и налево муку, крупу, консервы, спички, соль, мыло, посевной материал в виде семян, горючее и запасные части к сельхозтехнике, включила электричество и т. д. и т. п. Но довольно быстро всем стало до слёз ясно, что у тех, кто ещё появлялся в деревне с какими-то полномочиями и бумагами, ничего этого и в помине не было, поскольку «закрома родины» были давно пусты…
Более того, первое, что спрашивали, бесстыже глядя местным жителям прямо в глаза, сами приезжающие – а не осталось ли, случайно, в их деревне и окрестностях хоть каких-нибудь запасов с довоенных времён? И страшно удивлялись и огорчались, узнав, что ничего такого нет. Но самое главное – было непонятно, кто вообще руководит тем, что осталось от страны (да и руководит ли?), и кто за что отвечает на местах? Каждый раз бумажки от «Чрезвычайных комитетов» были составлены по-разному, да и подписаны были совершенно разными л