Улицу Хальбергштрассе вновь заволокло пылью до практически полной невидимости. А потом стало понятно, что невезучего танка больше вообще не видно снаружи, только откуда-то из глубины чудовищной груды кирпичей, оконных рам, дранки и кусков мебели (из самого верха этой кучи победно, на манер рубки подводной лодки, торчали вывалившиеся незнамо откуда унитаз и чугунный сортирный бачок) продолжает глухо рычать движок. Да, кем бы ни были эти танкисты, им не позавидуешь… Это же теперь братская могила, натурально… Даже если они ещё живы, то люки точно не смогут открыть, а значит, вариантов остаётся всего два – задохнуться или застрелиться…
В густой пыли, хаотично паля по сторонам и себе за спины, пробежали назад по улице десятка три морпехов в противогазах, и были они уже не зелёными, а какими-то неразборчиво-серыми. Видя гибель своих танков, они, похоже, уже не пытались ни идти вперёд, ни обороняться, чувствовалось, что воли сражаться у них больше не было, от слова «совсем». Да и всех их командиров почти наверняка поубивало в этом замесе…
Я думал, что они всё же уйдут (наши стрелки и пулемётчики их, среди такого срача, видели ну очень не отчётливо), но тут из дальнего переулка, слева по улице, неожиданно выскочила остроносая БРДМ-1, немец-пулемётчик которой начал водить стволом турельной «машинки» из стороны в сторону. Дульный срез СГМа пульсировал неяркими вспышками, и бегущие фигуры кувыркались на грязную мостовую одна за другой. Называется – ННА ГДР поставила свою жирную точку, Ганс устроил дискотеку…
А потом вдруг оказалось, что все враги лежат и стрельбу словно обрезало. Кажется, кончилось…
Сквозь облака оседающей пыли я рассмотрел один из «Онтосов», который по-прежнему не горел, а просто с развороту въехал в витрину магазина и застрял там без особых повреждений, разве что уронив на землю пару пушечных стволов с левого борта. Широкая двухстворчатая дверца в его корме была распахнута, оттуда свешивался мертвец в импортном противогазе, вокруг которого рассыпались во все стороны странные дырчатые гильзы 106-мм безоткатных снарядов, какие-то брезентовые сумки и, ни к селу ни к городу, какие-то фарфоровые тарелки и супницы – в изрядном количестве, и целые и разбитые… Мне в голову сразу же пришла поговорка насчёт слона в посудной лавке.
При этом другой, шедший в середине колонны «Онтос», кто-то из наших всё-таки успел зажечь, не иначе на всякий случай…
Подбитый нами в самом начале М103 детонация боезапаса лишила башни, слетевшей на мостовую и валявшейся рядом с танком, словно гигантский дымящийся половник с ручкой очень хитрой формы. Горели танки и дома, в передних машинах с глухим гаханьем и треском рвались боеприпасы. Омерзительно-рвотно воняло жареной человечиной, и живых врагов вокруг, кажется, действительно не было. Н-да, как я успел заметить, уличные бои категорически не идут на пользу никакому городу. Если только этот город потом не планируется к новой застройке, которая будет лучше прежней. По крайней мере, в этом Саарбрюкене жаловаться на нас было некому, поскольку все потенциально пострадавшие умерли раньше, ещё до начала нашей игры в «Зарницу»…
– Прекратить огонь! – заорал я что есть мочи, услышав в этот самый момент нечто новое, а именно – нарастающую орудийную канонаду с вплетёнными в неё «пулемётными мотивами» в той стороне, где остался аэропорт… Выходит, даже если и были какие-то радиопризывы о помощи, командиры второй американской колонны предпочли на них не реагировать. И, поскольку они явно не хотели, чтобы оставшуюся технику пожгли огнём в упор на узких улицах, в город их главные силы всё-таки не повернули (даже частично), а пошли прямиком на аэропорт, «выполнять основную задачу». Ну и благодаря нашим усилиям вражеские главные силы сократились более чем на четверть (в ходе первого «прощупывания» мы с напарницей «помножили на ноль» два танка М41 и два LVTP5, плюс сейчас добавились три М103, три «Онтоса» и два бэтээра, итого минус двенадцать машин от сорока, в сухом остатке – двадцать восемь «коробочек», и неизвестно, сколько из них полноценные танки вроде М48, а не разное легкобронированное дерьмо на палочке), а значит, американский лобовой удар на Энсхейм не мог кончиться сильно хорошо для самих же атакующих…
Вкус цементной пыли ощущался даже во рту, отставившая гранатомётную трубу в сторону и напоминавшая гипсовую парковую статую девушки с веслом, напарница тщетно стряхивала с лица и причёски толстый слой штукатурки. Из-за руин, по одному или по двое, вылезали бойцы, внешность которых живо напоминала мне самых последних защитников Брестской крепости, какими их обычно показывали в нашем пост перестроечном кино…
Под звуки канонады временно подчинённый мне «коллектив» осмотрелся, посчитал, кого не хватает, и вернулся к машинам, которые, слава богу, не пострадали, поскольку были оставлены достаточно далеко от улицы, изрядная часть которой теперь превратилась в неизвестно что.
Список утрат оказался короче, чем можно было ожидать. Если бы вражеские морпехи имели чёткий приказ пробиваться через нас любой ценой и успели бы спешиться и развернуться в боевой порядок вдоль улицы, они, как я подозреваю, просто задавили бы нас числом в дуэльной ситуации. Но этого они, к счастью для нас, не сделали. Так что вместе со своим вторым номером погиб ефрейтор Авнотамов, пулемётчики Шатоха и Килиминчик (их, так же как авнотамовского второго номера, по фамилии Ярусов, мы просто не нашли, скорее всего их погребло под «кирпичепадом» одного из рухнувших домов), а также шофёр, младший сержант Алимпиев (он и в бою-то не участвовал – был убит возле «газиков» шальным осколком) и двое гэдээровских немцев – Лаге и Крюгер. Ещё троих ранило, но не особенно тяжело, плюс, второго номера из десантного гранатомётного расчёта, того, который Штыриков, сильно контузило, причём, похоже, выстрелом из его же собственного РПГ (банально встал не там, где надо, в момент выстрела). Зато его командир Штырёв смотрелся «живее всех живых», а его поясной ремень уже украсила трофейная американская кобура с большим самозарядным «кольтом». И когда он это успел, интересно знать? Причём, как я рассмотрел считаные минуты спустя, трофейного оружия здесь набрал не он один.
Сколько всего мы набили супостата, считать было некому, да и некогда. Если судить чисто визуально – по всей улице лежали более полусотни трупов, плюс сколько-то ещё осталось в горящих и подбитых боевых машинах. Ничего, нормально так наработали, а если вспомнить, что все наличные силы этих морпехов составляли около четырёх сотен рыл, процентов двадцать пять мы от них в два приёма точно отщипнули. Хорошо это было или плохо, не знаю, в статистику уличных боёв при штурме городов во время Второй мировой я раньше как-то не вникал, да и, как ни крути, Саарбрюкен это вам не какой-нибудь элеватор или тракторный завод в Сталинграде…
– Ну что, в аэропорт? – на всякий случай спросил я у напарницы, которая, пока я задумчиво любовался полем брани, успела отойти в сторонку и собрать рядом с американскими машинами пару-тройку каких-то то ли рюкзаков, то ли подсумков (не иначе, они содержали нечто, ещё способное нам пригодиться). Поскольку канонада в той стороне продолжала звучать, иных вариантов у нас, похоже, не было. Правда, чем мы им могли помочь – хрен его знает. Как-никак Энсхейм стоит на более-менее открытом месте, и все наши ценные в основном для ближнего боя преимущества там категорически не проканали бы…
– Погодите, командир, – сказала Кэтрин. После чего забралась в «газик» и, надев наушники, села к рации.
– Не успеем, командир, – сказала она, покрутив ручку настройки и минут пять послушав бурление эфира.
– Это почему? – спросил я, внутренне холодея от плохих предчувствий. Похолодеешь тут – если американцы таки захватили аэропорт, нам с ней придётся болтаться здесь ещё неизвестно сколько, пока не найдём какой-нибудь годный для завершения нашего затянувшегося приключения самолёт…
– Потому что в данный момент американцы отходят. Причём все приказы отдаёт открытым текстом какой-то «Джин-4», также называющий себя лейтенантом Стуртевантом, – объяснила напарница.
Ага, то есть, надо понимать, что их бравого подполковника Хайдебоунза и даже смутно знакомого нам лейтенанта Пернициса более нет в живых? Замечательно!
– А что они конкретно говорят? – уточнил я.
– Ещё этот Стуртевант, он же «Джин-4», несколько раз передал, и тоже открытым текстом, по рации, адресуя сообщения двум абонентам с разным позывным, что в городе их контратаковали, а аэропорт оказался занят превосходящими силами противника. В результате задание выполнить не удалось, он потерял большую часть своей техники и личного состава и теперь вынужден отойти. Но никаких ответов и даже квитанций о получении сообщений ему в ответ не озвучили, в эфире одни помехи…
Собравшиеся вокруг нашего «ГАЗ-69» чумазые бойцы внимали тому, что она говорила, и только не забывавшие про службу немцы продолжали держать под прицелом окрестные дворы и переулки, по-прежнему затянутые пылью и дымом.
Ну, если на хозяйстве у противника остался какой-то лейтёха, совсем не удивительно, что он достаточно быстро «поплыл» и отдал приказ в стиле «спасайся, кто может». И действительно, недалёкая канонада стала заметно стихать. Почему-то при этом в моей голове как-то сами собой зазвучали слова известной у нас в прошлые времена (которые, вообще-то, далёкое, причём уже фатально несбыточное для этой реальности будущее, если вспомнить, что вокруг 1962 год) песни Глебушки Самойлова – но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой…
Напарница выключила рацию и, пересев за руль, вопросительно посмотрела на меня. Напоминала она в этот момент уже не статую, а скорее отечественного маляра после очень долгих и нудных работ по побелке. Подозреваю, что я выглядел не лучше…
– Так, – сказал я, обращаясь к остальному личному составу. – Всё, товарищи, писец! Концерт окончен! Быстро по машинам! Грузим тех убитых, кого сумели найти, и возвращаемся к месту крайней дислокации. По дороге смотреть в оба и быть готовыми к любым сюрпризам!