В этот момент из-за здания аэропорта вынырнул ведомый напарницей зелёный «газик». Подъехав почти вплотную, она вылезла из машины. Что-то в ней неуловимо изменилось… И точно – за время своего краткого отсутствия она, кажется, успела вымыть лицо и даже голову (волосы были явно мокрые, но уж она-то могла разгуливать на октябрьском холодном ветерке хоть голышом, ей это обстоятельство абсолютно по фигу, наблюдал уже, имел удовольствие), плюс почистить одежду и туфли. Вот же даёт…
– Ну и что там? – спросил я, внутренне настраиваясь на худшее, когда Кэтрин наконец подошла ко мне.
– Относительно неплохо. Фатальных попаданий в самолёты и рядом с ними не было. Один из «Геркулесов» в полном порядке, заправлен и даже несёт дополнительные подвесные баки…
– Груз на его борту есть?
– Практически никакого. Я нашла там только несколько упаковок американских сухих пайков и десять парашютов…
Пайки это в любом случае хорошо. А вот десять парашютов? Казалось бы – ну и что, плюнуть и забыть… Но стоп, не выбрасывать же такое, хоть и не народное (а если уж совсем точно – отжатое нашим народом у американского во временное пользование), но тем не менее добро… И вообще, слово «выбрасывать» применительно к парашютам звучало как каламбур… Стоп! А что, если? И тут мне в голову пришла одна идея, смутная и где-то даже дурацкая, но во всей этой говённой ситуации отчасти выглядевшая и вполне здравой… Ведь это была реальная возможность спасти хоть кого-то… А если даже не спасти, то хотя бы дать лишний шанс… Собственно, а почему бы и нет? Как-никак, мне такое не впервой. Только надо суметь наврать что-нибудь поубедительнее…
– Лейтенант! – позвал я Васищева, который ещё не успел уйти далеко и в тот момент как раз втолковывал что-то своей скучковавшейся возле танков черношлемной братве.
Он действительно меня услышал и вернулся почти бегом, возможно, решив, что я могу передумать.
– Вот что, товарищ лейтенант, – сказал я ему. – Чуть не забыл. Отберите из числа тех десантников, что ещё живы, десятерых добровольцев. Для специального задания. Прямо сейчас. И сразу скажите им – мне нужны люди, хоть немного знакомые с радиоделом и вдобавок умеющие и готовые прыгать с парашютом…
– Ровно десять? – уточнил Васищев со странным спокойствием, переходящим в равнодушие. По-моему, в своих мыслях он уже уезжал отсюда…
– Да, больше не нужно. Мы будем ждать их возле транспортных самолётов на той стороне аэропорта. Пусть найдут меня минут через тридцать-сорок. И за это время уже наконец оповестите личный состав о полученном приказе и начинайте готовиться к «бою и походу»! Теряем время, товарищ лейтенант! И можем горько пожалеть о проявленной нерасторопности!
– Есть! Разрешите выполнять!
– Выполняйте! – разрешил я. Лейтенант убежал, придерживая болтающийся на боку планшет. И, судя по тому, что, спустя пару минут прихватившие личное оружие танкисты один за другим полезли из люков своих машин, у них здесь действительно намечалось общее построение…
– Командир, я не очень понимаю, зачем нам всё это? – спросила Кэтрин предельно безразличным тоном, явно от нечего делать ковыряя землю острым носком туфли.
– Я командир или где?! – сварливо объявил я. В личных делах советских командиров 1930-х подобное поведение обычно именовалось «самодурством». В сочетании с «безграмотностью», «пьянством», «аморальным поведением», «рукоприкладством» и «зажимом критики» это тогда было поводом для громких разбирательств по партийной линии, вплоть до отбирания партбилета и понижения в звании или должности…
– Может быть, я хочу сделать напоследок ещё хоть что-то хорошее? – продолжал разоряться я. – Например – спасти лишний десяток жизней! Или ты таки против?
– Нет, окончательное решение в любом случае за вами…
– Вот то-то же! Ну и что ты ещё скажешь?
– Там, с другой стороны аэровокзала, есть что-то вроде мини-отеля на десяток номеров. Видимо, в расчёте на персонал авиакомпаний, чьи экипажи по какой-то причине не могли или не хотели отдыхать в городе…
– И что с того?
– Вы посмотрите на себя, командир. Словно в грязи извалялись. Вам нужно обязательно привести себя в порядок. Во что переодеться там, кстати, тоже найдётся. Да, и в тамошних водопроводных трубах ещё осталось сколько-то воды. Разумеется, она холодная, но я проверила – вода чистая и не заражённая, без малейших признаков отравляющих веществ или критичной для вас радиоактивности…
Вот что тут было ответить? Она всё верно говорила, я же сейчас, натурально, как пугало огородное. Недаром эти офицеры смотрели на меня с некоторым недоверием…
– Ладно, поехали, – согласился я. – Наведём марафет. У нас время-то есть?
– Есть. Пока аппаратура не фиксирует ничего опасного или экстраординарного, а ваши соотечественники отсюда быстро не тронутся при всём желании…
Спасибо, успокоила. Ведь если по нам долбанут какой-нибудь оперативно-тактической ракетой с ядерным зарядом, мы, скорее всего, просто не успеем это почувствовать. Или всё-таки успеем? Уточнять я всё же не рискнул.
Сев в по-прежнему набитый оружием и боеприпасами «ГАЗ-69», мы вновь объехали здание аэровокзала, где пейзаж нисколько не изменился – те же забытые всеми большие самолёты на стоянках (в стороне от них, слегка скособочившись, сиротливо стоял «Сикорский», на котором мы сюда прилетели, ведь вроде недавно было, а уже столько делов за эти несколько часов успели наворотить…), редкие трупы на бетонке, дым от горящей вышки управления полётами, взлётная полоса, за которой всё так же маячил серый осенний горизонт с дальними пожарами и голыми деревьями. Вечерело, а значит, стоило поторопиться и постараться стартовать до наступления полной темноты. Хотя с учётом того, кто именно должен был сидеть за штурвалом, последнее обстоятельство могло оказаться и не критичным – сдаётся мне, что этот персонаж, если что, сможет рулить и в космическом вакууме, причём без скафандра…
Я прихватил вещмешок и личное оружие, после чего мы наконец вошли в какой-то неприметный подъезд, по виду административный, с небольшим логотипом Lufthansa, в виде больше всего похожего на крылатую палку или стрелу синего журавля на жёлтом фоне, над входом. По стенам были, вполне ожидаемо, развешены рекламные плакаты той же «Люфтганзы» – улыбающаяся стюардесса с подносом в салоне авиалайнера, где все счастливы и чего-то активно жрут, подпись: «Willkommen an Bord Lufthansa», призыв «Fly ti Germany», приглашения для потенциальных пассажиров посетить «Amerique de Sud» и прочие тёплые края, красочные карты маршрутов «люфганзовских» авиалиний, фото самолётов и прочее.
При входе – вешалка с парой тёмных плащей и фуражек с той же «журавлиной» эмблемой из белого металла, несколько стульев и стойка с письменными принадлежностями и телефонами. А ещё под стойкой лежал труп женщины в какой-то униформе. Точнее сказать, я сумел рассмотреть только торчавшие из-под стойки стройные ноги в модельных туфлях и край тёмно-синей юбки над коленями. Да и это я разглядел только после того, как в руках моей напарницы появился большой переносной фонарь, явно на аккумуляторе или батарейках (и где она его успела надыбать, интересно знать, наверное, где-то тут же?) – ведь электричества здесь не было уже давно. А в помещении было темновато.
– На второй этаж лучше не суйтесь, – сказала Кэтрин. – Вам там не понравится – трупы в каждой комнате. Сейчас идите вон туда, налево и до конца коридора. И оружие лучше оставьте здесь…
С этими словами она отдала мне фонарь. Брякнув «калашников» на стойку и вытащив из вещмешка бритвенные принадлежности, я пошёл по коридору, светя фонарём себе под ноги. Мертвецов я на своём пути не обнаружил (на полу валялись только чей-то левый ботинок чёрного цвета и пара фирменных «люфганзовских» сумок), а вот отделанная кафелем казённого вида душевая на четыре кабинки там действительно нашлась. И принять душ оказалось вполне возможным. Правда, вода была холодная и напор сильно так себе (тут скорее удивительно, что в их фановой системе вообще было какое-то давление).
Короче говоря, возможно, это был вполне себе этапный и где-то даже исторический момент – последнее нормальное мытьё постатомной эры. Мы, конечно, не графья, но когда и кому ещё в этой реальности удастся подобное? Ведь пройдёт совсем немного времени, и чистая вода станет для выживших прямо-таки запредельной роскошью, и того, кто попытается употреблять её для личной гигиены, стирки или мытья полов, будут наказывать какой-нибудь очень тяжёлой убивалкой… Разве что в каком-нибудь правительственном бункере сверхглубокого залегания, но и то сомневаюсь…
Туалетные принадлежности я, как оказалось, припёр с собой совершенно зря, поскольку напарница заранее выложила на полочку трофейные мыло, мочалку, безопасную бритву и флакон какого-то одеколона. Даже сухое полотенце на гвоздике висело, а на шаткой табуретке при входе лежало свернутое чистое бельишко – белая майка, синие трусы (тоже элемент униформы «Люфтганзы»?) и пара серых носков. Похоже, прежде чем вернуться ко мне, она не только помылась, но и очень детально обследовала здешние помещения. Несмотря на то что в процессе мытья я замёрз как цуцик, нельзя сказать, что это было так уж неприятно…
Вытираясь полотенцем, я понял, что мои чёрные танкистскую куртку и штаны было проще снять и выкинуть – отстирать всю эту долгую память о, казалось бы, скоротечных уличных боях было нереально. После всех последних приключений они превратились просто в рабочую спецовку маляра. Ну а полушерстяные галифе и гимнастёрку без погон, которые были под ними я, к счастью, не успел особо испачкать.
Поэтому, быстро помывшись (насколько это позволяли условия освещённого довольно тусклым фонарём полутёмного помещения), побрившись и щедро побрызгав на физиономию трофейный одеколон, я сменил бельё (оно, ожидаемо, оказалось вполне впору – Кэтрин явно порылась не только в здешних шкафах, но и в чемоданах постояльцев, а размеры она всегда определяла безошибочно), облачился в форму и, как мог, отмыл сапоги и пилотку. Подпоясался солдатским ремнём с автоматными подсумками. Глянул в мутноватое зеркало на стене – вроде нормально, можно и дальше на подвиги. Осталось лишь придумать – на какие именно…