То, что у моих работодателей преувеличенно-значительно именовалось «заброшенной церковью», обнаружилось именно там, где мы и ожидали её увидеть. И было это всего-то навсего неприметное одноэтажное здание с когда-то, должно быть, увенчанной крестом и куполом невысокой башенкой посередине. Собственно, церковь в этой давным-давно (скорее всего, во времена гражданской войны и агрессивного богоборчеества 1920-х годов) лишившейся окон, дверей, купола и прочих сопутствующих «архитектурных излишеств» краснокирпичной руине, с частично разобранными стенами и чудом сохранившимися ошмётками когда-то белой внешней отделки, мог опознать только наш человек. Ну а для всех прочих (в смысле – «несоветских») внешний вид этих густо заросших дурниной развалин ни за что не указал бы на прежнюю религиозную принадлежность строения, тем более что в СССР 1960-х годов бывшее церковное здание могло быть вообще чем угодно, от клуба до овощехранилища включительно, но только не местом отправления религиозного культа…
По идее, церковь, если это, конечно, не какой-нибудь там Спасо-Преображенский монастырь, который должен был находиться где-то в этих местах (про него я вспомнил чисто рывком, без малейшей, конкретной привязки к местности), просто так, на отшибе, ставить как-то не принято. Всё верно – у меня было ощущение, что очень давно здесь всё-таки был некий населённый пункт (то самое село, которое как раз и отличается от простой деревни наличием церкви), но сейчас на обширной пустоши вокруг руин не было ничего, кроме серой, густо разбавленной репейником и прочими сорняками осенней травы в половину роста человека. Напрашивался закономерный вывод, что деревянные дома могли когда-то сгореть (тоже во время «гражданки», или потом вся эта разруха-коллективизация-индустриализация и прочая «борьба с вредителями всех мастей без помощи дуста»?), после чего село как раз и переместили чуть в сторонку (что выглядело относительно логично, тем более что при советской власти наличие церкви уже не входило в число непременных атрибутов жизни и быта), а вот церковь уцелела лишь потому, что была кирпичной. Правда, куда тогда делись, скажем, печи? Или их разобрали в первую очередь? Хотя гадать не имело смысла. Ведь с тех пор явно прошло почти полвека, а за это время стирается до основания что угодно, вплоть до чего-то совсем уж железного…
Тем более никаких дорог, тропинок или, к примеру, относительно свежей колеи от колёс или тракторных гусениц сюда не вело. И это говорило прежде всего о том, что люди не забредали сюда уже очень давно, даже с предельно простой целью, типа справить нужду или своровать немного кирпича – ну не интересно им здесь. А значит, место для оборудования своего портала эти ребятишки из «дальнего хронодалека» выбрали вполне себе верно. Малолюдие в этом деле главное.
Росшие вокруг развалин редкие облетевшие деревья (в основном, как я сумел рассмотреть, берёзы, с их бело-чёрными стволами) ещё больше усиливали ощущение общей покинутости и заброшенности.
Ну а пресловутое село Змеищево, которое вроде бы должно было быть где-то максимум в четырёх-пяти километрах от нас, не иначе за ближними буграми и высотками, не просматривалось даже в бинокль и пока что никак не проявляло себя, даже в виде далёких огонёчков в темноте (ну это как раз понятно – электричество кончилось, начался коммунизм минус электрификация, то есть – советская власть в чистом виде, полная темнота) или брехливого собачьего лая (неужели уже успели съесть или пустить на консервы всех цепных бобиков, никогда не поверю, что это село населено исключительно корейцами?!). Сдаётся мне, конкретно струхнувшие от всего произошедшего в последние дни колхозные пейзане пока предпочитали сидеть тихо, стеречь оставшиеся в погребах харчи и ждать начальственных указаний. Ну а поскольку какие-то «указивки сверху» (райцентр-то теоретически мог и уцелеть, а вот областной вместе с обкомом точно перестал существовать) вряд ли последуют, дальше, следуя законам человеческой природы и элементарной логики, поселяне потихоньку возьмутся за топоры и вилы (а любой, имеющий охотничье ружьё, сразу же станет некоронованным королём) и начнут перманентный процесс передела и отъёма всего, что плохо лежит. И первыми жертвами этого процесса неизбежно падут любые, неосторожно гуляющие по здешней местности чужаки. Хотя я мог и ошибиться на их счёт – в конце концов, это же советские люди, а не озверелые западные мещане. Хотя, если честно, потеря человеческого облика в подобных ситуациях – исключительно дело времени…
В любом случае близкое знакомство с местными селянами в наши планы не входило.
Собственно, все эти грустно-поэтичные пейзажи я наблюдал и оценивал уже после того, как мы достигли заданного района и Кэтрин мастерски посадила «Геркулес» на брюхо посреди какого-то вспаханного поля. Поскольку в баках самолёта ещё оставалось некоторое количество горючего (учитывая преодолённое расстояние, даже с учётом некоторых «крюков» маршрута, топлива мы имели с почти двойным запасом, тысяч на пять с лишним километров), мы продырявили один из крыльевых баков самолёта, а затем, отойдя на безопасное расстояние, подожгли С-130 осветительной ракетой. Даже в ситуации полного бардака и хаоса всеобщей ядерной войны, кому бы то ни было совершенно не стоило видеть самолёт с вражескими опознавательными знаками в глубине советской территории. Если рассуждать здраво, алюминиевых обломков с буквами US AIR FORCE по всему СССР сейчас должно было валяться довольно много, причём в самых неожиданных местах, но мало ли кто и чего может подумать при виде подобного и куда именно сей «общественник» побежит «рапортовать» о столь интересной находке? Даже если власть и на последнем издыхании, соответствующие инстинкты всё ещё должны срабатывать, по крайней мере у определённой категории граждан…
Уничтожив таким образом аппарат, мы, стараясь путать следы, ушли довольно далеко от места посадки, а затем, убедившись, что за нами никто не идёт, да и вообще во всей округе нет ни единой живой души, которую мог бы заинтересовать взрыв и пожар, остановились на отдых. Ну, если сказать точнее, спал я, а напарница безмолвно охраняла мой сон.
После того как, спустя пять или шесть часов, я наконец проснулся и умылся отдающей резиной (прокладка на пробке армейской фляги всегда даёт такой специфический привкус) немецкой водой из указанной фляжки, можно было подвести и некоторые итоги «проделанной работы».
В общем, тех десятерых ребят, которые добровольно повелись на мою туфту, мы десантировали вполне благополучно. Ну, то есть как «благополучно»… Всё, что я мог утверждать вполне определённо, – весь личный состав относительно штатно покинул борт самолёта и над ними раскрылись купола парашютов. А вот что с ними стало потом, на земле, оставалось только гадать. Хотя какие тут варианты? Или сразу убьют (особенно если, на свою беду, нарвутся не на тех), или помрут потом от холода, проникающей радиации или прочих сопутствующих факторов. В успех всего того, о чем я им столь складно наврал, я лично верил слабо. Хотя, как пелось в той песне, каждому-каждому в лучшее верится, если взрывается ядерный фугас. Вдруг хоть кто-то из них всё-таки доберётся до своих домов или семей-родственников и в результате умрёт счастливым?
А что на грешной земле сейчас, в принципе, было маловато хорошего – это уж и к гадалке не ходите. Сквозь облака и дымную пелену в ночной темноте, сверху, из кабины С-130, чётко просматривались сплошные россыпи мерцающих огней и огоньков. И, вполне осознавая, что тут накануне случилось, было понятно, что это отнюдь не свет чьих-то, вызывающих нежные чувства в душе поэтов-песенников, окон больших городов, или уличные фонари и вывески, а вовсе даже наоборот – сплошные пожары, большие и малые очаги возгорания после массированного применения сами знаете чего.
Именно поэтому мы всё-таки старались производить выброску людей в тех местах, где никаких пожаров особо не просматривалось.
Первых двух человек, Максимова и Судаева, мы высадили, едва перелетев польско-советскую границу, над Белоруссией, где-то в районе, возможно, памятной кому-то (не знаю как вы, но лично я вспомнил) по перестроечному фильму из жизни провинциальных гопников «Меня зовут Арлекино» железнодорожной станции Поречье, северо-восточнее города Гродно. Железнодорожная ветка от польской границы через Гродно на Вильнюс и небольшое ответвление на северо-запад в сторону Друскиненкая, по состоянию на середину 1990-х это была даже не пресловутая «задница мира», а скорее «Тупик нечистой силы 13» из детской киносказки про новогодние приключения Маши и Вити…
Ещё двое, Колесников и Шпагин, покинули наш борт в районе Рудня-Голынки, западнее Смоленска.
Трое, Калашников, Симонов и Дегтярёв высадились между Дросково и Ливнами в Орловской области.
Про перечисленные два места не могу сказать вообще ничего, кроме того слишком явного факта, что это тоже была глухая провинция. Тут моя логика была предельно простой – чем дальше от любых, достойных водородной бомбы или ракетной боеголовки, стратегических целей, тем дольше эти ребята проживут…
Примерные места выброски я каждый раз отмечал красным карандашом на довольно крупной карте СССР, которой успел снабдить меня перед своим уходом в полное небытие на просторах спалённой войной Европы лейтенант Васищев. Разумеется, делал я это исключительно для себя, чисто для памяти. Отчитываться мне всё равно было не перед кем…
Районы Ленинграда и Москвы, на которые добрые и богобоязненные американцы явно не пожалели оружейного плутония, походили с воздуха на точки недавнего извержения вулканов – гигантские пожары, бушевавшие там, имели явный малиновый оттенок. Высаживать живых людей на эти пустоши, а точнее, в свежие, фонящие кратеры, было явно ни к чему, и поэтому к Питеру мы близко даже не подлетали, а Москву обошли стороной, с севера, сделав изрядный крюк.
Одного человека, Стечкина, высадили где-то между Пронино и Судиславлем, северо-восточнее Костромы, поскольку сплошные пожары заканчивались только там. Почему этот парняга решил остаться в полном одиночестве – фиг его знает. Но, раз уж это было делом сугубо личным и добровольным, уточнять этот момент я не стал. Раз есть хоть какой-то выбор – пусть каждый сам определяет, как именно умрёт…