— Так ты, Степа, ничего и не понял… А мне раньше казалось, ты другой… Сильный, умный, умелый… Ошиблась я в тебе. Извини. Было мне с тобой хорошо, я ведь замуж за тебя собиралась, но теперь вижу: нет, Степа, ты не тот, кто мне нужен, мне нужен другой, не ты… Ты слабый, безвольный, наивный… А жизнь наша такова, что требует быть жестким, расчетливым и циничным. Да-да, Степа, циничным. Каждый за себя. Ты вокруг себя посмотри: как люди живут, чем живут… Ты, Степа, неудачник. При всех твоих талантах и успехах ты… пустоцвет! Так что извини, пришла пора нам расстаться. Я не могу свою жизнь потратить на то, чтобы всякий раз говорить себе: ну ты видишь, Наташечка, опять у него ничего не получилось! — Она говорила все с большим жаром, как будто ее раззадоривали обидные слова, которые она швыряла Степану в лицо. — Срок пришел. Все у нас кончилось. Если у тебя нет, то у меня уж точно кончилось. Я вот с Васей, видишь? — сказала она с расстановкой.
— Но так же нельзя! — выдавил Степан.
— А как можно? — спросила она, жестоко хлестнув его взглядом.
Он не ответил, молча поднялся и пошел к двери.
На улице ему стало совсем туго. На Ленинград упала холодная октябрьская ночь. Тускло светили редкие фонари. Город опустел, готовясь ко сну. Внезапно он с неотвратимой отчетливостью понял, что вся его прежняя жизнь рухнула. Только сегодня утром еще была — понятная, определенная, многообещающая, а сейчас вот, в эту самую минуту, ее враз не стало. Путь наверх в иерархии Ленинградского утро ему отныне заказан, любимая женщина ушла к другу, да и сам друг оказался трусом и предателем… Как жить после этого дальше? Как жить, не зная, что тебя ждет за дальним поворотом?
А там, скорее всего, крутой обрыв, глубокий овраг… А как уберечься от падения вниз? Да никак, главное — крепко за баранку держись, шофер, как поет Олег Анофриев в том старом фильме. Но какая тоска, какая тоска!
— Эй, гражданин! Погоди! — раздалось у него за спиной. Степан обернулся и увидел три рослые фигуры в синих милицейских шинелях. Одно из лиц показалось ему смутно знакомым — вроде бы этого старшего сержанта он видел в коридоре на своем этаже. Милиционеры обступили его, намеренно блокируя с трех сторон.
— Вам что, ребята? — хмуро поинтересовался Степан и почуял тяжелый смрад водочного перегара, исходящий от старшего сержанта.
— Мы те не ребята, гражданин! — неожиданно грубо просипел самый высокий из троицы. — Мы работники охраны общественного порядка.
— Работники, мать вашу! А от вас за версту несет! — внезапно вспылил Юрьев. — В форме… Хоть бы для начата шинели сняли, а потом водку жрали!
Тут рослый схватил его за воротник пальто и с силой встряхнул.
— А ты, бля, говорливый! — сипло пророкотал он. И ударил кулаком Степана в лицо.
Не ожидав нападения, тот пошатнулся и с трудом удержал равновесие. Ярость точно язык пламени полыхнула в груди. Юрьев стиснул зубы и ответил — резким хлестким крюком рослому в челюсть. Но не рассчитал угол и силу замаха, и костяшки пальцев только чиркнули по скуле.
И тут же на него обрушился град ударов со всех сторон. Степана повалили на землю и стали бить сапогами, норовя попасть по самым чувствительным местам — по почкам и печени. Он закрыл локтями лицо и быстро перекатился по асфальту вбок, вскочил на ноги с намерением по крайней мере одному из нападавших разбить рожу… Но те вдруг, топоча сапогами, бросились в темный переулок. Степан огляделся в поисках причины их внезапного отступления и увидел фары приближающейся машины. Это был патрульный милицейский газик.
Не хватало еще, чтобы его сейчас забрали в отделение! Он мельком оглядел себя: плащ перепачкан в дорожной пыли, ворот рубашки порван, лицо наверное, тоже красивое…
И он метнулся в тот же темный переулок, куда нырнули подвыпившие блюстители общественного порядка Ленинграда. Степан шел по неосвещенному переулку и тихо, остервенело матерился. Ну какие мусора… Другого слова и не подберешь! Мусора поганые! Суки… Да, а он еще, щенок паршивый, на что-то надеялся, лелеял дурацкие мечты служить на страже закона в рядах славной советской милиции… Сволочи!
Он чуть не завыл в голос. Мысли возвращались к главному событию сегодняшнего дня. Не к товарищескому суду, а к встрече с Наташей. Но какова! И каков Васенька — они же за его спиной спелись, слюбились, а он ни сном ни духом… Может, Наталья права: он дурень, тюфяк? Да нет, почему тюфяк — просто он ей доверял, доверял, как самому себе, больше, чем себе.
Потом он стал вспоминать квартирный скандал, в котором крайним назначили его, лейтенанта Юрьева. Ну сука хитрожопая, этот майор Потапов… Вот здесь Наташка права: как слепого кутенка обвел его майор вокруг пальца. Сыграл с ним вслепую… и бросил на расправу этим гнидам.
Да все они гниды… Все, кого ни возьми, — что Вася Макеев, что майор Потапов, что эти трое пьяных мусоров… Все не достойны славного звания советского милиционера, если вообще есть такое звание, если не болтовня это все пустая!
Думая о Потапове, он вдруг. вспомнил, как тот иногда при нем, как бы стесняясь, торопливо залезал в свой сейф, чем-то там шуршал и торопливо запирал. Степан напряг память и припомнил, что особенно часто лязгал сейфовый замок после посещения Потапова теми сослуживцами, которые с его помощью получали квартиры. Что-то он туда убирал, в свой сейф, что-то он там прятал… Подарки? Может, и подарки, да только вряд ли он бы так воровато кидал туда бутылки коньяка или коробки шоколадных конфет. Нет, там, похоже, не коньяк и не конфеты… Что? Наверное, держит деньги в служебном сейфе, почему бы и нет?
И неожиданно в его разгоряченном, взвинченном мозгу возник план действий. Может быть, если бы не приступ бессильного отчаяния и обиды, нанесенной ему сослуживцами и любимой женщиной, жизнь лейте^-нанта ленинградской милиции Юрьева потекла по иному; более привычному для миллионов советских людей руслу.
Может быть…
Юрьев остановил старенький «москвичок» и попросил водителя, старичка в засаленной кепке, отвезти к городскому управлению МВД. Тот только хмыкнул: мол, в такой поздний час что там тебе, мил человек, делать? Знакомый дежурный, увидев лейтенанта Юрьева, не сказал ни слова, только отдал честь и пропустил внутрь.
Здание, несмотря на полночный час, жило своей жизнью. Свет в коридорах был притушен, но во многих кабинетах шла рутинная работа. Следователи, распутывавшие особо важные дела, порой засиживались у себя до рассвета за остывшим чайком да за папками с грифом «для служебного пользования». Он поднялся к себе на этаж. Дошел до двери кабинета майора Лиховцева. Огляделся. Пусто. Потом нашел комнату жилкомиссии, в которой обитал майор Потапов. Секунду-другую он тупо смотрел на дверь. Как же туда попасть? А вот как! В голову пришла дерзкая мысль. Спустился вниз, к дежурному, под роспись взял ключ — сказал, что надо кое-какие бумаги для завтрашней жилищной комиссии пересмотреть. Дежуривший в эти сутки старший сержант, знавший Юрьева в лицо, явно не знал ни о квартирных махинациях, ни о состоявшемся сегодня днем товарищеском суде… Выдал ему ключ — «на полчасика», честно пообещал Степан. Дольше в кабинете Потапова он и не думал задерживаться…
Он бесшумно проник в кабинет жилкомиссии. Быстро прикрыл за собой дверь. Несколько секунд стоял, прислушивался: тихо. Включил настольную лампу и направился к сейфу. Низкий сейф стоял за креслом у стены. Чаще всего, припомнил Степан, майор вынимал ключи из письменного стола. Правда, уходя отсюда и запирая кабинет, он мог забирать их с собой.
Черт! Если ключа нет, как же он заглянет в потаповский сейф? Степан осторожно выдвинул верхний ящик. Он был набит какими-то бумагами с печатями и подписями. Средний ящик тоже заполняли какие-то документы. А вот в нижнем он нашел ключ на железном кольце. Но еще не факт, что это тот самый ключ, который ему нужен…
С тревожно бьющимся сердцем Степан аккуратно вставил ключ в скважину сейфового замка. Ключ мягко вошел, повернулся, и, надавив на ручку, Степан открыл дверцу. В сейфе лежал пухлый портфель и больше ничего. Он положил портфель на стол и открыл. Внутри обнаружились две бутылки «Ессентуков», три апельсина, батон сырокопченой колбасы и толстый, увесистый запечатанный конверт большого формата. Деньги, сообразил Степан. И повеселел. Ну ладно, падла, хоть на башли тебя накажу! Он закинул конверт обратно в портфель, защелкнул замки и, закрыв сейф, швырнул ключ обратно в нижний ящик.
Выйдя на улицу, Степан дошел до какого-то скверика и присел на скамейку под развесистой липой. Он вскрыл конверт и запустил руку внутрь. Пальцы нащупали мягкие бумажки. Он выудил стопку и, посмотрев на купюры, оторопел. Это были не пятидесятки и сотни с восковым профилем Ленина, как он ожидал, а зеленые банкноты с портретом важного старика в парике. В центре и по краям стояли цифры 100. Доллары… Откуда же у майора советской милиции доллары? Да еще столько. Он пересчитал бумажки: всего тут набралось четыре тысячи триста долларов. Солидная сумма.
И вдруг Степана осенило. Он даже оробел от внезапной и чем-то даже пугающей мысли. С этими деньжищами оказаться бы сейчас за кордоном… И тут в голове все завертелось вихрем, как на бешено мчащейся карусели, рваные воспоминания, как мельтешня кинокадров, сшибаясь и валясь друг на друга, замелькали перед мысленным взором: скользкая усмешечка майора Потапова, запрокинутая голова Наташи, круглые фальшивые глаза Макеева, широкоплечая фигура Кривощеина, перевязанное лицо главбуха Серегина, капризно изогнутые губы директора типографии Романова…
Да пропади оно все пропадом! Что его тут удерживает? Наташа его бросила, люди, которых он считал близкими товарищами и даже друзьями, трусливо отказались от него, его имя облито грязью, от которой теперь век не отмыться… В ГАИ служить? Да пошли вы все…
Решение пришло внезапно и опалило его сознание огнем. Сейчас или никогда. Вдалеке он заметил приближающуюся пару автомобильных фар. Он вышел на проезжую часть и поднял руку. Белая «Волга» с красным крестом на боку остановилась, и Степан плюхнулся на переднее сиденье рядом с водилой.