И действительно, слева от шоссе, в километре или что-то около того, тянулась стена леса, а перед ней стояли, точно забытые, три темных сарая с высокими двускатными крышами. Возле одного сарая темнел вытянутый силуэт то ли автобуса, то ли грузовика с крытым кузовом. Журбин крутанул руль влево, и стальной зверь тяжело пошел вприпрыжку по бугристой целине.
У сарайчика стоял автобус «ПАЗ», раздолбанный, но вполне годный к употреблению. Журбин поковырялся под водительским сиденьем, выудил стальной Г-образный прут и по старинке завел мотор, вставив этот прут в ему одному известную дырку в радиаторе. «ПАЗ» недовольно закашлял, но потом заурчал ровно и добродушно. Джип загнали в сарай, завалили листами толя и на всякий случай навесили на скрипучую дощатую дверь ржавый амбарный замок.
— Да никто его не угонит, — уверенно заявил Журбин. — Во-первых, побоится местная деревенщина к нему прикасаться. А во-вторых, у него же блокировка электронная. Движок если даже и заведут, уж не знаю как, он через тридцать секунд вырубится… А я через недельку сюда вернусь и заберу его, родного. Сейчас надо молиться, чтобы этот хренов автобус не сдох на втором километре пути.
Рассевшись по продавленным сиденьям в пазике, беглецы некоторое время молчали, прислушиваясь к клекоту мотора. Журик благополучно выехал на шоссе, и уж тут древний автобус почувствовал себя куда лучше.
— Автоматы?! — вдруг воскликнул Варяг, вспомнив о добытых Сержантом трофеях. — Они в джипе остались?
Степан успокоительно махнул рукой:
— Остались — и ладно, Владик. Не фига нам с ними тут разъезжать. Если остановят — а рано или поздно нас остановят обязательно, — так лучше нам оказаться без этих «калашей». И так еще непонятно, как будем отбрехиваться.
Саня Зарецкий хитро улыбнулся:
— Так ведь у Владика какая-то особая ксивка имеется. Прям как волшебное слово «сезам». Что за книжечка, а, Влад?
— В такой развалюхе моя ксива нам не поможет. Только внимание привлечет, — озабоченно ответил Варяг, роясь под сиденьями заднего ряда. Через минуту он вытащил оттуда ворох какого-то тряпья и сбросил его в проходе. Это были замызганные бушлаты, видимо, оставленные в автобусе рабочими-строителями.
— Вот, надо бы для отвода глаз переодеться, пацаны. Хотя бы сверху на себя накинуть. А то уж больно у нас у всех вид неподходящий для здешних мест… И для этой колхозной развалюхи.
Зарецкий оглядел себя с сомнением: на нем были светло-голубые джинсы «Levi’s», голубая рубашка «Lacoste» и белая куртка-ветровка «Columbia». Потом перевел взгляд на московских гостей — они тоже были в клевом прикиде — оба в импортных костюмах из дорогой ткани, дико смотревшихся на фоне вонючих сидений и обтерханных стенок тряского автобуса.
— А ты, Владик, действительно ведь прав. Нужно переодеться нам и прическу подмарафетить с мордами.
Варяг кивнул, добавив:
— А что касается ксивы, то посмотри сам. — Усмехнувшись, Варяг достал удостоверение и протянул его Зарецкому. Тот пробежал глазами по золотому двуглавому орлу, потом по строчкам и присвистнул, невольно подобравшись.
— Э… Владислав Геннадьевич… Не знал… — обескураженно замотав головой, пробормотал питерский авторитет, сразу переходя на «вы», — …что у Филата такие высокие друзья. Извините, если что не так… Значит, считаете, лучше переодеться… Что ж, это можно…
Потом он снова заглянул в книжечку и опять присвистнул, неожиданно осознав, с кем имеет дело:
— Владислав Геннадьевич Игнатов… Так это… Выходит, вы — Варяг?
При этих словах водитель Шурик Журбин крякнул, точно проглотил стопку дрянной водки, и ошалело выпучил глаза.
— А я-то гляжу, — смущенно заулыбался Зарецкий, — лицо ваше больно знакомое. Но как-то не связал две ниточки. Мне Филат-то ни словом не обмолвился, кого мне встречать тут надо. Значит, вот какие дела… Самого Варяга везу. Эхма!
И Зарецкий, все еще не веря в свое счастье, стал натягивать на себя засаленный бушлат, с сожалением поглядывая на небесно-голубую рубашку, которой теперь предстояло потерять парадный вид. Варяг и Сержант облачились в такие же перепачканные бушлаты. А Журбин как был в адидасовской футболке, так в ней и остался.
— Не хватает нам только сизых носов и трехдневной щетины, — критически оглядев всех, подытожил Степан и добавил: — А так ни дать ни взять — выпитые колхозники.
Зарецкий заметно засуетился. Он достал мобильный телефон и уже собрался было нажать на кнопки, но Варяг его остановил решительным жестом:
— Нет, Саша, не надо звонить. Я уже однажды назвонился на свою голову. Потом еле ноги унес от ментов. И вообще лучше выруби свою мобилу, пока мы не доедем до Питера.
— Да ведь я хотел подмогу вызвать, — стал оправдываться Зарецкий. — А то мы тут можем проплутать черт знает сколько, да и если ОМОН уже выставил блокпосты на дорогах, точно не прорвемся!
— Посмотрим… — неопределенно махнув рукой, заметил Варяг.
Автобус проехал километров десять, когда вдалеке показались ажурные штанги линии электропередачи.
— Вот, кажись, и железная дорога, — радостно сообщил Журбин. — Там вроде и станция рядом. Может, на электричке дальше рванем?..
Он не договорил, так как со стороны железной дороги навстречу автобусу показалась серая «Газель»-фургон. Когда расстояние между машинами сократилось, «Газель» остановилась и из установленного на крыше фургона матюгальника раздался хриплый голос:
— Водитель автобуса, примите вправо и остановитесь! Повторяю, примите вправо и остановитесь. Повторяю, примите вправо и остановитесь.
Сержант ткнул Варяга в плечо:
— Ну, приготовьтесь, товарищ председатель комитета…
— Нет, брат, я уже сказал, что о моей красной книжечке надо забыть, — стиснув зубы, процедил Владислав. — Эта крыша уже дала течь. Тот майоришка наверняка по всей трассе просигналил, кто мы и что мы… Так что сейчас придется сыграть в другую игру. Запомнили легенду: мы строители-шабашники, едем с ночной смены в… какой тут ближайший райцентр?
Шурик Журбин, повинуясь громкому приказу, свернул к обочине и затормозил. Из фургона выскочили трое — два омоновца в бронежилетах, с «калашами», и рослый капитан, который решительно подошел к водительскому окну <ПАЗа».
— Документы! — привычно бросил капитан — крутоплечий детина лет тридцати пяти с узкими голубыми глазами, обрамленными редкими рыжими ресницами. — И путевой лист! — Он заглянул в салон автобуса и обвел скучающим взглядом трех немолодых мужиков в грязных бушлатах. — Кто такие?
— Путевой лист… Так это, команди-ир, нетути у меня путевого листа-а, — с наигранным испугом протянул Журбин и затараторил: — Какой уж тут путевой лист с утреца пораньше… Вот знакомых мужиков подбросить надо за сорок километров отсюда, они там ремонтируют дом директора совхоза… Сами они не местные, из Подмосковья, вот, приехали подшабашить… Так что нет путевого листа, командир! Не вели казнить, а вели миловать!
— Подшабашить… Ремонтируют дом… — Капитан криво улыбнулся. — Сколько живу на белом свете, а еще не видал строителей с такими холеными рожами… Давай, шабашнички, выходите на свежий воздух с поднятыми руками! Ща поглядим, что вы за работнички! — И капитан мотнул головой, давая понять своим подчиненным, что от них требуется. Оба с готовностью вздернули «Калашниковы» и направили стволы на переднюю дверь автобуса.
Сержант и Варяг коротко переглянулись. Ситуация возникла непредвиденная…
Синьор Россетти привык доверять своему чутью. Интуицию он считал точно таким же оружием, как пистолет, автомат или граната. Если бы не чутье, он бы уже давно присоединился к тем своим многочисленным партнерам и знакомым, кто, пренебрегая осторожностью, теперь спал вечным сном в семейных склепах или на заброшенных свалках под кучей мусора. Он привык к покушениям: с ним это происходило с пугающей регулярностью. На его жизнь за последние тридцать лет покушались постоянно: его личные автомобили взрывались, его личные вертолеты падали в море, раза три рейсовые самолеты, на которые он-бронировал себе место в первом классе, разбивались, но он всякий раз оставался целым и невредимым. Нет-нет, он не был везунчиком, как не был баловнем судьбы, — просто он очень серьезно относился к самому себе, своему бизнесу, к своим конкурентам и своей биографии.
Иногда синьор Россетти думал, что дело не в его феноменальном чутье, а в незримом заступничестве ангела-хранителя. Вот, например, он никогда не надевал пуленепробиваемый жилет, но однажды, только на недельку, он изменил этому правилу, и именно в один из тех самых дней его молодой телохранитель, знавший о беспечности своего хозяина, дважды выстрелил ему в спину из «беретты». У Россетти под левой лопаткой образовалась обширная гематома, а предателя в тот же вечер он лично изрешетил свинцом в винном погребе.
Что еще? Синьор Россетти понимал, что интуиция — это неосознанный опыт, это всего лишь переработанная подсознанием информация, которая пока не стала доступной активному сознанию, поэтому, когда он ощущал хоть малейшее беспокойство, опасение или сомнение, заставляющее его задуматься о целесообразности того или иного своего действия, он просто старался воздерживаться от него. Он не любил торопиться…
В то утро, собираясь на прием к премьер-министру, дон Россетти стоял перед зеркалом, поправляя бабочку. На нем был синий шелковый костюм в узкую белую полоску, придававший его подтянутой фигуре значительность. Старик придирчиво оглядел себя в зеркале и остался собой доволен. Ему уже было скучно — от одной только мысли, какая тоска будет сегодня в банкетном зале генуэзского Дворца дожей, с каким-то латиноамериканским министром… Но он ехал в Геную не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение колумбийскому чиновнику или итальянскому премьеру… Он просто хотел лишний раз дать понять премьеру, что долг платежом красен. Чтобы тот не забывал, чем он обязан синьору Россетти…