— Проваливай! — рявкнул громила по-английски. — Пока я не вызвал полицию!
Троих юнцов уже и след простыл. Степан, хрипя, выпрямился и, превозмогая жуткую боль в правом боку, вышел на улицу. Мельком он глянул на девиц. Те испуганно смотрели на него огромными черными глазищами.
Не успел Степан пройти и десяти шагов, как сзади послышался цокот каблучков. Он обернулся. Это была девица из бара. Хотя не такая уж и девица: под глазами темнели круги, которые не могла скрыть даже дорогая косметика, от уголков рта вниз бежали тонкие морщинки.
— Я подумала, вам нужна помощь, — сказала женщина и, оглядев его лицо, добавила: — У вас под глазом синяк.
Он тронул пальцами ушибленное место — и точно: кожа вздулась. Завтра будет страшно в зеркало взглянуть. Вот подонки, мразь…
— Где тут аптека? — спросил он, стараясь не глядеть на женщину.
— Уже поздно. Все аптеки закрыты. Есть круглосуточная, но туда добираться час… — Она запнулась. — Я тут недалеко живу. Если хотите… Я медсестра…
Сержант, несмотря на клокочущую в нем злость, невольно усмехнулся: ну вот, эти слова можно понять как приглашение.
— Спасибо. Я вас не задержу…
Когда они подошли к темному подъезду, в его голове мелькнуло подозрение: а с чего это она ведет к себе домой незнакомого мужчину, устроившего драку в баре? Но в следующую секунду понял: это же проститутка! Она просто подцепила клиента на ночь…
Лючия жила в небольшой однокомнатной квартирке на пятом этаже. Привычным жестом, без всякого смущения, она разделась и, оставшись в черном кружевном белье, поманила Степана к себе на широкую кровать. Он ощутил вдруг прилив сильного желания. Ярость, физическая боль, обида — все вдруг слилось воедино, в неодолимую жажду дать телу и нервам сладостную разрядку… Он жадно оглядел ее тело — подтянутое, упругое, но уже начавшее увядать тело тридцати- или тридцативосьмилетней женщины… Широкие бедра, стянутые черной полоской трусиков, плоский живот, тяжелая мягкая грудь в ажурных черных чашах, широкие плечи, выпирающие ключицы… Ее рука коснулась холмика под ширинкой.
— Тебя раздеть? — с улыбкой спросила она.
— А сможешь? — усмехнулся он. — Хотя зачем я спрашиваю — ты же знаешь свое дело… Раздеть, раздвинуть, взять в рот, доставить клиенту радость…
Ее глаза потемнели, с губ сползла улыбка. Степан понял, что невольно обидел ее, и ему стало стыдно. Чем виновата эта одинокая и по-своему, наверное, несчастная женщина, что у него сегодня настроение дрянь и его обложили как загнанного волка? Желая сменить тему, он попросил осмотреть подбитый глаз и, улыбнувшись, добавил: «Ты же медсестра!»
Женщина усмехнулась и, подведя его к торшеру, внимательно изучила синяк. Сержант вдохнул терпкий аромат ее духов, и к нему вновь вернулось звериное желание… Он обхватил ладонями ее полуголые груди и стал целовать смуглые полушария, потом обнял ее за талию, привлек к себе и жадно впился губами в ее теплые влажные губы. Он почувствовал, как под его сильными руками ее тело податливо прильнуло к нему, и она стала тереться животом о его живот, и потом они упали на кровать и, объятые взаимной страстью, стали стаскивать друг с друга остатки одежды. Степан вошел в нее и, сильно сдавив в объятьях, закрыл глаза… Перед его мысленным взором замелькали полузабытые лица временных подруг… Японка Джейн, француженка Тати, проститутка Николла, Наталья… Достигнув пика наслаждения, Степан откатился от горячего тела женщины и почувствовал, что по щекам у него катятся слезы. Он вдруг с небывалой остротой ощутил бессмысленность и никчемность своей неприкаянной одинокой жизни…
Глава 25
В гостиницу, где остановился Сержант, письмо пришло через три дня. В письме было всего три строчки по-английски: «Среда. После полудня. Холм на 23-м километре приморского шоссе. Серый «мерседес». Через 50 километров на развилке мотель «Стелла Марис». Синий «альфа-ромео». Вам передадут гонорар. Удачи!»
В последние дни к непривычному чувству тревоги примешивалось и непривычное раздражение. Такое с ним происходило редко, обычно он контролировал свое настроение, но ведь и ситуация всегда была у него под контролем. А сейчас он действовал по чужой воле, по чужой наводке. Вслепую! И неважно, что ему решили подсластить горькую пилюлю и предложили эти паршивые двести кусков. Главное, его бесило чувство унижения от того, что он и впрямь не смог отказаться от их предложения. Трепыхался, как пескарь на крючке, но сорваться не сумел.
Вот и настала среда. До места, указанного в письме, они вчетвером добрались на такси рано утром, в восьмом часу. Выйдя из машины, некоторое время стояли на пустынном шоссе, провожая ее взглядом, потом огляделись. Холм, поросший редкими и чахлыми магнолиями, был совсем радом. Странно, подумал Сержант, почему заказчики сразу не уточнили место акции, зачем тянули время? Ведь знай он заранее про этот холм на 23-м километре, можно было подготовить засаду получше. А теперь придется действовать в спешке и наобум.
Когда они поднялись на холм, выяснилось, что шоссе отсюда просматривается прекрасно. Место оказалось совсем безлюдное, вокруг, насколько хватало глаз, не было заметно ни единой постройки. В этот ранний час лишь изредка проносились одинокие автомобили. Если бы Сержант самостоятельно выбирал место, то лучше не смог бы выбрать. Уже хорошо…
Вот тут-то его опять охватило то самое раздражение, которое не отпускало последние три дня. Чувство было непривычное, потому что в прежние годы волновался он лишь изредка.
Пока же приходилось ждать. Домовой, Сизый и Лесоповал невозмутимо готовились к делу. В спортивных сумках они привезли стволы и гранаты. Оружие выложили на траву так, чтобы держать под прицелом участок дорог, где в назначенный час должен появиться серый «мерседес». Лесоповал, основной стрелок, сидел и покуривал, сжимая в руках холодную сталь гранатомета. Остальные просто валялись на траве и ждали.
Сержант отвернулся и, чтобы занять себя, стал вспоминать события трехдневной давности.
…Он не стал посвящать своих курсантов в содержание неприятного разговора с долговязым. А те, давно уже привыкнув не выражать чрезмерного любопытства, сделали вид, будто их вовсе не интересует причина отлучки командира. Они продолжали лениво курить, развалясь на скамейке, и поглядывали на гуляющую по аллее публику.
— Так что делать будем дальше? — не выдержал затянувшейся паузы Домовой. — Может, снова, попытаемся его взять за жабры?
Сержант мрачно сплюнул.
— Пока о нашем доне придется забыть. К нему сейчас не подберешься. После двух покушений старик затаится, как рак-отшельник в раковине. Не удивлюсь, если он вообще слиняет куда-нибудь на Багамы. Ну, сами виноваты, грубо работали… Так что пока объявляю «отбой». Надо пару дней последить за прессой. Газетчики про синьора Россетти расскажут все, что нас интересует.
Но не успел он договорить, как его взгляд упал на четырех мужчин, только что усевшихся на противоположную скамейку и ставших демонстративно их разглядывать. Филеры! Все были одеты в одинаковые джинсовые куртки, и у каждого правый карман оттопыривался под тяжестью «глока» или «беретты» — в этом Сержант не сомневался.
Он глазами привлек внимание своих бойцов к новоприбывшим. Так, дело принимало серьезный оборот. Этот долговязый ушел, но оставил своих ищеек. Причем настолько нарочито, что как бы предупреждал: не вздумай со мной шутки шутить, приятель, ничего у тебя не выйдет!
— Вот что, пацаны… — Сержант понизил голос. — Видели, как я с тем длинным мужиком беседовал? Речь шла о новом заказе. Не предусмотренном нашим штатным расписанием. Будет работенка под Неаполем на днях. Дают двести штук. Если пойдем вчетвером — по полета на брата. Кто откажется — претензий нет. Ну, что?
— А че? — ответил за всех Сизый. — Лишние баблы не помешают. Пятьдесят кусков за три минуты шмальбы — неплохо. Где? Кого? Как?
— Вопрос «как» наиболее уместен в данном случае, — усмехнулся Степан. — Поскольку это дело вне плана, организовывать его будем самостоятельно. И цацки я обеспечу…
— Как обеспечишь? — изумился Лесоповал. — У тебя что тут, подпольный арсенал?
— Почти угадал, — кивнул Сержант. — Вон видите тех четверых глазастиков? По нашу душу приперлись. Сейчас снимаемся отсюда, поводим за нос этих обормотов, а потом доедем до железнодорожного вокзала, там вы присядете в кафешке, отвлечете их, а я пока схожу и цацками…
Они часа три пошатались по городу, в основном только для того, чтобы нервировать своих преследователей, и наконец направились к вокзалу, нашли уличное кафе, где и заняли столик. И вдруг Сержант понял, что едва ли не впервые за многие годы опасается предстоящего дела. Не конкретной опасности, с ним сопряженной, а того состояния неопределенности, в котором они асе находились. Точно стояли с завязанными глазами на краю пропасти. Ему очень не понравилось то, что он сейчас испытывал. Отхлебнув большой глоток пива из высокой узкой кружки, он подумал: не хватало еще, если это его состояние заметят парни…
— Все будет нормально, мужики! - сказал он, поднимаясь. И повторил: — Все будет нормалек.
Дверца автоматической камеры хранения не захотела открываться. То ли замок заклинило, то ли он набрал неверный код. Этого еще не хватало! Сержант подумал, что дьявол, захоти он повеселиться, вполне мог бы поступить таким вот образом. Он еще раз набрал четыре цифры — свой год рождения, 1950 — в обратном порядке. Он пользовался своим годом рождения, но всегда набирал цифры вразброс — то в обратном порядке, то в прямом, то меняя первую и последнюю пару цифр местами.
А что, если ему не удастся совладать с автоматическим замком? Он представил, как вызванный на помощь служитель вокзала поможет открыть дверцу, а потом заглянет в сумку, где вместо электробритвы и смены рубашек и носков увидит арсенал новейшего стрелкового оружия. Это будет весело, ухмыльнулся Сержант, чувствуя, как по спине бежит холодная струйка пота. Но тут замок щелкнул, и дверца отворилась…