– Кто поедет в Орду? – спросил Хлебович.
– Те да князь Пожарский, – раздался голос Михаила Александровича.
– Други, – поднялся Федор Акинфович, – Пожарский пущай отдохнет. Он только откуда-то вернулся. Есть и другие. Могет ехать Василий Окатьевич, – сказал и сел, даже не взглянул в сторону Пожарского.
За Пожарского заступился подошедший Василий Васильевич:
– И че, он князь, пущай едить.
Чтобы не зародить спора, встал Пожарский:
– Я думаю, Федор прав, пущай едет Окатьевич.
Спорить не стали.
За митрополитом посылать не надо было. Он вернулся ночью. А утром, побывав у гроба великого князя, направил стопы к князю Пожарскому. Его приход не мог не удивить князя. До этого князь плохо знал митрополита. Видались. Целовал он его руку. А вот по душам поговорить не доводилось. Владыка был человеком деловым. Кроме своих священных обязанностей, хорошо знал и обычную жизнь со всеми ее перепитиями.
Поприветствовав пришедшего, Пожарский его проводил в светлицу, где они сразу приступили к отнють не религиозным вопросам. Начал митрополит:
– Я знаю, что вы вчера решили собрать деньгу и ехать в Орду добиваться для Дмитрия великого княжения. Я одобряю это решение. Да, мал еще Дмитрий… но… такова воля Всевышнего. Хотя… он довольно тверд и смел не по годам. Иван еще малолетка, так что споров об уделах не будет. Я боюсь другого. Литовцев, – сказав эти слова, митрополит посмотрел на Пожарского.
А тот в это мгновение думал, какой прекрасный им достался митрополит. Как печется о Московии.
– Ну, – раздался митрополитов глас.
– Да… Литовцы давно зарятся на наши земли. Мне пришлось их прогонять с Можайска.
– Знаю, – коротко бросил митрополит, – но что будем делать сейчас. Войско собирать? Боюсь, не успеем. Ведь не секрет, кое-кто сейчас думает, как бы перехватить корону. Сила и тут нужна.
Пожарский слушает его внимательно. В то же время раздумывая: «Почему он ко мне обращается с этим вопросом. Может, что знает? От кого?»
– Как ты думаешь, князь?
Пожарский встрепенулся:
– Ты, владыка, прав. Сила сейчас нужна здесь. А с литовцами… – Он собрал бороду в кулак, покрутил и продолжил: – Надо попробовать отвлечь их… найти им других врагов.
– Что предлагает князь? – Алексий не спускает глаз с Андрея.
– Неплохо бы их столкнуть с тевтонцами.
– Да, – проговорил Алексий, – но это надо делать быстрее, чем до них долетит весть о кончине великого князя.
Князь покашлял в кулак и так посмотрел на владыку, что тот только кивнул головой.
– Перекусим? – предложил хозяин.
– Не откажусь, – повеселевшим голосом ответил тот.
Они вошли в княжескую едальню. Все, как у всех, увидел митрополит здесь, но было и отличие в роскошном убранстве. Бросился в глаза посудник из дорогого дерева с цветными стеклами. Под стать им просматривались через аксамитовые шторы стекла и на окнах. Стены покрыты серебристой парчой. Стол и ослоны такие же, как и поставец. Все заморской работы. Даже умывальник, лохань с кувшином и те особенные. Рядом утиральник на деревянной подвеске.
Митрополит помыл руки, подойдя к столу, перекрестился и сел напротив хозяина. Начал князь:
– В тяжелое время мы собрались. Но помянем великого князя Иоанна. Добрым, милостивым и кротким был князь. Вечная ему память.
Они приголубились и принялись за еду.
– Не вовремя, ой не вовремя ушел князь, – проговорил Алексий.
– Бог не спрашивает, когда и что Ему надоть делать, – ответил Пожарский.
Алексий поднял на него глаза. В них так и было написано: прописную истину сказал ты, князь. Но промолчал.
– Долго я отсутствовал, – вновь заговорил Пожарский, – какие у нас отношения с Ордой. Не полезет ли сейчас к нам.
– У них там самый настоящий бедлам. Сыновья режут отцов, не думая о грехе. Им сейчас не до нас.
– Хоть это радует, – вздохнул Пожарский и добавил: – А с Литвой, владыка, попробуем решить.
– Это было бы хорошо. Окрепнет князь, еще вторым Калитой станет.
– Ты, владыка, имеешь в виду, что тот семилетним стал княжить в Новгороде? – спросил Пожарский.
– И это! – Владыка поднялся. – Поблагодарим Господа нашего Иисуса Христа, что послал нам хлеб насущный! – Губы его зашевелились, а перстами он осенил князя, потом себя.
– Я, владыка, тя провожу, – сказал он ему, когда тот стал прощаться.
После проводов князь направился к реке. Увидя лодочника, подошел к нему и попросил переправить его на другой берег. Расчитавшись с перевозчиком, он поднялся на верх и скорым шагом пошел к Кобыльим хоромам. Боярин был дома. Гостю он широко улыбнулся:
– А я только к те собрался.
– Уж не к Роману хотел позвать? – спросил князь.
– К нему! А как ты догадался?
– Да я за этим к те пришел, – ответил Пожарский.
– По моим сведениям, он еще в Любутск не уехал, а в Успенском монастыре у Стефания, брата преподобного, – сказал боярин.
– Тогда срочно к нему, – заторопил князь, – а то придется ехать к нему в Любутск.
Боярин приказал подготовить ему колу, и они вдвоем поехали в монастырь. Им здорово повезло. Роман уже прощался с игуменом, когда вошли Пожарский и Кобыла. Роман, увидя вошедших, повернулся к Стефанию и сказал ему:
– Не видать мне моего Любутска, как своих детей.
– Если это для дела, радуйся, сын мой, – ответил игумен.
– Для дела, владыка, для дела. Московию спасать надобно! – серьезно произнес Роман.
– Э, – показывая на Романа, сказал Пожарский, – он уже знает, – и подмигнул ему.
Снаряжать Романа к тевтонцам вызвался Пожарский, дав ему в сопровождение своего служку, крепкого, здорового парня, сказав:
– Вдвоем вам и черт не страшен!
Провожали их Пожарский и Кобыла. На прощание сказали:
– Парешки, от вас зависит, нападет на нас литовец или нет. Если он узнает первым о смерти нашего князя, царство ему небесное, чем тевтонцы, он тотчас нагрянет на нас. Надо…
– Я знаю, – перебил Роман, – бог не выдаст, свинья не съест. Прощайте!
И пыль, появившаяся на дороге, поднялась под копытами их коней.
Они не зря торопились. В своем дворе купец Висяков тоже снаряжал человека к Лагету, чтобы тот забрал у него долг и за одним сообщить о большом горе на Руси.
Глава 19
В последние дни великий литовский князь Олгерд чувствовал себя неважно. У него появился плохой сон, чего раньше за ним никогда не наблюдалось. И днем чувствовал себя разбитым человеком. Вскоре стал догадываться о причинах такого плохого состояния. Это – раздвоенность его политики. Поддавшись на уговоры своего неумного брата Кейстута, что вскоре с уходом из жизни больного московского князя, а наследник еще совсем мальчик, от Московии можно отхватить изрядный кусочек. А такая победа вольет только силы, и они, наконец, смогут одолеть этих тевтонцев, которые за последние годы принесли им столько неприятностей. Он согласился, и тайная переброска войск с западной границы началась и проходила довольно успешно. Тевтовцы пока не беспокоили.
И все же, все же… до конца быть уверенным в начатое дело он не мог. Когда это случится? Князь может болеть еще год, два… А тевтонцы тем временем пронюхают о переброске литовского войска и нанесут неожиданный удар. Что же делать? Этот вопрос мучил и среди ночи, когда он внезапно просыпался. Иногда ему даже чудилось, что те напали на него. И он каждый день хотел принять решение оставить Московию в покое. Но что-то мешало ему это сделать. В душе Олгерд побаивался своего крикливого, напористого братца, который, узнав о его такой трусости, плюнет ему в лицо, заберет своих воинов и один постарается отхватить себе жирный кусочек. Если это ему удастся, его княжество укрепится и тогда… Да, об этом не хотелось думать.
В кабинете Олгерда в углу, у стены, стоял лежак, покрытый тонкой пуховой накидкой, сверху которой лежала мягко выделанная шкура. Поставили его недавно, когда великий князь стал чувствовать, как усталость стала овладевать его телом. Вот и сегодня, пересматривая отчеты сборщиков, прерывал работу, думая то о западе, то о востоке. Потом устало поднялся с кресла, прошелся по кабинету, а затем просто свалился на лежак и не заметил, как веки, помимо его воли, упали на глаза, и он почувствовал, как блаженство овладело его телом. Но оно продолжалось недолго. Кто-то позволил себе ворваться без спроса к нему в кабинет. Не раскрывая глаз, он подумал, что это опять неуемный Кейстут ворвался со своей очередной идеей. Но где же гром? Его не было! Что-то с ним случилось? И Олгерд открыл глаза. Невдалеке стояли Ягайло, его сыночек, и племянник, Витовт Кейстутович
– А… это вы! – проговорил, поднимаясь, Олгерд. – Че вас сюда привело, Владислав?
– Я не Владислав, а Ягайло! – не без зла ответил сын.
Это было давно, когда в Литве прочно вынашивалась мысль принять христианскую веру. И родившегося тогда сына Олгерд и назвал Владиславом. Но по мере роста княжича, когда он незаметно превратился в вельможу, сыночек сам себе выбрал имя – Ягайло. Это говорило о многом и была главная боль отца. Старший сын… оказался дряблым, неуверенным князем. И как не натаскивал его отец, сын подводил отца. Невольно на первое место выплывал Ягайло. И когда отец был чем-то недоволен сыном, он звал его Владиславом. А может, хотел все же приучить сына к этому имени.
Услышав такой ответ, Олгерд усмехнулся. Видать, раздражение от того, что ему прервали отдых, прошло, и он, милостиво улыбаясь, сказал:
– Раз зашли, садитесь.
Князь поднялся и прошел к столу, садясь в кресло.
– Отец, – начал Ягайло, – мы, – он кивнул на Витовта, – проехали под самый Магдебург и нигде не видели тевтонских сил. Мы, – он опять кивает на Витовта, – думаем, что самая пора ударить по Московии. Говорят там, Иоанн не жилец.
Олгерд ответил не сразу. Сыну и племяннику не верить он не мог. Ему понравился их обстоятельный осмотр, прежде чем прийти к нему с предложением. Он подошел к окну. На улице ярко светило солнце. Редкие облака, как сказочные корабли, плыли на восток. «Не уж небо указывает ему путь?» – подумал он и ответил: