Эта весть точно на ласточкиных крыльях долетела до Москвы. Дмитрий тянуть не стал. В тот же день во все города и веси он отправил своих людей с наказом взять у них присягу на верность Москве и не передаваться тверскому князю, а сам с братом Владимиром и войсками встал в Переяславле. Михаил был не дурак, понимая, в какую бучу он ввязывается, и попросил помощи у Мамая. Тот в душе обижался на Дмитрия за его молчание и для поддержки дал тверскому владыке своего князя Сарыхожа.
Дмитрий хорошо понимал, что клятву надо подкрепить силой. За то время, когда Олгерд в последний раз ушел ни с чем от стен кремля, Дмитрий восстановил и даже добавил численность своих войск. Позвав на помощь брата Владимира, серпуховского князя, они собрались в Переяславле и стали ждать развития событий. Дмитрий сделал так, что Михаил узнал о действиях московского князя, но это его не остановило. Он считал, что ссориться с Ордой тот не будет, прикрываясь Сарыхожей. Татарин даже послал Дмитрию бумагу, в которой говорилось, чтобы он явился во Владимир к ярлыку. На что Дмитрий ответил: «К ярлыку не еду, Михаила на княжение Владимировского не пущу, а тебе, послу, путь чист». Это письмо он сам продиктовал дьяку.
Владимировцы Михаила не впустили, и тот, подогрев татарского посла, мол, Дмитрий вас не признает, заставил того заскрипеть зубами и, отдавши в Мологе, где они стояли в ожидании, ярлык Михаилу, помчаться на встречу к ослушавшемуся князю. Михаил в предчувствии победы потирал руки. Но Дмитрий был уже не тот, которого знавал ранее Михаил.
Он встретил посла так, устраивая пир за пиром, сгоняя для веселия скоморохов, одаривая его дорогими подарками, что тот просто влюбился в Дмитрия. Они стали друзьями. Новый друг настойчиво рекомендовал Дмитрию приехать в Орду, где он подготовит хана так, что тот тоже станет его другом. Дмитрий, посоветовавшись с митрополитом, дал согласие. Владыка был рад, глядя на князя, как тот меняется на его глазах, становясь подобным своим великим предкам.
Они поехали вместе. Но на Оке распрощались. Митрополит должен был вернуться в Москву, чтобы обручить Олгерда дочь Елену с серпуховским князем.
– Это тоже твоя победа, – мягко ткнул Дмитрия пальцем в грудь митрополит.
Благословив его на дорогу, они расстались.
Сарай Берке встретил московского князя просыпающимся утром. Кричали петухи, ревели верблюды, лаяли собаки, слышался и злобный татарский говорок. Дмитрий легко перемахнул через борт, одной ногой попав в воду. Чертыхнулся и весело взбежал на высокий берег. Он был почти пустынен. В единственной коле, стоявшей невдалеке, дремал какой-то татарин.
– Эй, – толкнул его в плечо Дмитрий.
Тот встрепенулся и спросонья поднял было руку с кнутом. Но князь ее легко перехватил.
– Довези до города, – сказал он по-татарски.
– Каласо, княж, садыс! – согласился он.
Дмитрий уселся рядом, и тот хлестнул кобылу. Татарин почему-то догадался, куда надо везти приезжего.
– Масква будэшь? – спросил он.
Дмитрий, улыбаясь, кивнул и подтвердил:
– Москва, Москва. Скажи, – он повернулся к татарину, – как ваш новый хан? Хорош?
– Холос? Моя не знай. Кому холос, кому… – и, вздохнув, стегнул кобыленку.
В хоромах оказалась в это утро одна Макаровна. Главная стряпуха почти не изменилась за столько лет. Разве волос, выглядывающий из-под платка, был похож на иней.
– Княже! – ударила она, увидя вошедшего Дмитрия, по своим толстым ляжкам. – Во горе! – вдруг заголосила она. – А у мня, у дуры старой, и кормить-то нечем!
– Так уж и нечем, – садясь за стол, проговорил Дмитрий, глядя на печь, где жарился кусками порезанный осетр да парила из котелка каша. – Что есть на печи, на стол мечи! – со смехом сказал Дмитрий.
Отдохнув после длинного пути, он спустился к Макаровне и спросил:
– А Хадырь-то жив?
Старуха блеснула на него глазами.
– Я щас пошлю за ним, – просто ответила она.
Завидя князя, Хадырь широко заулыбался. Разве земля здесь такая, но Хадырь выглядел молодцевато. Вот бы удивился, будь жив Калита, увидя татарина.
– Здорова, княж, – сказал он и низко поклонился.
– Садись. – Дмитрий указал ему на сиделец.
Когда тот уселся, князь начал расспрос:
– Как тут новый хан?
Хадырь ответил не сразу. Подумав, сказал:
– Много не верь. Хитрая шакал. Умная. Ханов ссорит. Потом те помират. Щаса боица кипчаткого хана Тохтамыша.
Дмитрий слышал о таком хане, но не знал, кто он такой.
– А кто он такой? – спросил Дмитрий.
Сразу было видно, как он заинтересовался, услышав, что у Орды есть враг.
– Мамая ни Чингис, а он Чингис.
Дмитрию стало все понятно. Хорошо заплатив, он отпустил довольного татарина.
Мамай встретил его так, как будто они были старыми друзьями. Побывал он у ханов и ханш, которые теперь жили при Мамае. И все остались весьма довольны от встречи с московским князем. При прощании Мамай вручил ему ярлык на великое княжение и ознакомил с письмом, которое он написал тверскому князю Михаилу. «Мы тебе дали великое княжение… и ты говорил, что сядешь одной своей силою, так сиди теперь с кем хошь, а от нас помощи не жди».
Дмитрию приятно было слышать такие слова, и они расстались почти друзьями.
Выходя из ханского шатра, к Дмитрию вдруг подбежал юноша и упал перед ним на колени:
– Спаси, князь, мня! Богом нашим Иисусом Христом прошу!
– Кто ты будешь? – спросил удивленно Дмитрий.
– Иван, тверский княжич, отец направил меня в Орду спасать положение, но все напрасно.
– Ты сын Михайла?
– Даа!
– Что надо?
– Десять тыщ.
Дмитрий на мгновение задумался и вернулся к Мамаю.
– Хан… великий хан, прости, – поправился он, – я хочу забрать княжича.
– Десять тыщ! – прищуря и без того узкие глаза, ответил хан.
– Хорошо. Я щас их тебе пришлю!
Мамай понял, что он выбор сделал правильный. Что взять с тверца, который не может заплатить за собственного сына, а московит без всякого платит эти деньги. И еще сильнее прищурил глазки.
Глава 23
Айни проснулась рано. В окно еще глядела темень. Кричали первые петухи. А проснулась она от того, что, как она считала, ей приснился плохой сон. Она давно, вслед за мужем, стала христианкой, но языческие корни, заложенные в ней с детства, остались. Она верила в приметы, во сны. Однажды в лесу, когда собирали грибы, она увидела такой огромный дуб, что в ней замерла душа. Она поняла, что это дерево обиталище богов. И тайком, когда в семье происходили какие-то значительные события, как когда Кобыла куда-то уезжал надолго, она бегала к этому дубу и просила у богов спасти ее мужа. И они слышали ее просьбу. Она даже сохранила несколько языческих божеств. Среди них хранился и Перун. Хоть был он и крохотный, но смотрелся внушительно: ноги железные, тело деревянное, голова серебряная, усы золотые. Хранился и Коляда, солнечный божок с круглым, приветливым и улыбающимся лицом. Бог дружбы и мира. Был и Баган – бог домашней скотины. Человек с головой барана. Так что она верила во многое. А сон этот был такой: в каком-то незнакомом ей помещении сидела голубка. Не то она была больна, не то стара. И вдруг, откуда ни возьмись, явилась черная птица и, схватив голубку, улетела с ней прочь. Думая о сне, сердце ее екало. По ее раскладу смерть ждет какого-то человека старого, скорее старую. «Кто это может быть», – думала она. И ничего не могла придумать, кроме одного: в ее далекой Пруссии что-то случилось с каким-то близким человеком. Не выдержав, она разбудила Камбилу, так иногда звала его по-домашнему. С просонья он ничего не мог понять. Но когда ее слова дошли до его сознания, он вскочил и начал одеваться. В разгадку снов Айни он верил. Это она ему доказала не раз.
– Ты куда? – удивилась она такой резвости мужа.
– Я знаю, с кем это случилось. У Романа не стало матери!
И вот он у Пожарского. Такое раннее появление Кобылы удивило князя. Тот недавно поднялся и прохаживался по двору, поглядывая, как скотники управляются с живностью.
– Ты че заявился? – удивился тот. – Уж ни луна ли на землю скатилась?
– Хуже, Андрей, хуже. Мать у Романа Бог забрал.
– Да ну? Кто сказал?
– Айни сон видела!
Он слышал от Кобылы в умении его жены, но принимал это не очень, чтоб серьезно.
– Может, ето у кого другого. А? – сказал князь, не очень желая верить в сказанное.
– Нее, – протянул Кобыла, – у ейво.
– У ейво? Мн даа… Так че делать-то будем? – как-то неуверенно спросил Пожарский.
– Герцог! – шутливо обозвал он его. – Ехать надоть!
– Слушаюсь, граф! – в тон ему ответил Пожарский.
– Тогда я к се. Собираюсь. Заезжаю к те и в путь.
Князь набрал воздуха и, выдохнув, сказал:
– Ладнушки!
Да, сон Айни, к сожалению, оказался «в руку». Когда они прибыли в Любутск, Романа застали в трапезной, где он сидел один. Стол был убран, люди разошлись. А он остался и вспоминал, как ему было хорошо, когда они сидели за этим столом втроем.
Появление друзей оживило парня. Он вначале буркнул:
– Как вам появиться, так с родными надо проститься.
– Э, нет! – сказал Кобыла. – На этот раз мы знали, что здесь беда. Жаль, не успели!
– Что, сорока на хвосте принесла? – не поверил Роман.
– Не, сон Айни сказал, че у тя беда. Вот мы и здесь.
– Да, беда, так беда. Седня схоронили.
На его глазах выступили слезы.
– Крепись. – Каждый подошел и прижал его к своей груди.
– Делать-то что думашь? – спросил Пожарский.
– Я-то… Да… уже надуманно. Землю со строениями и живностью отдаю почти все в наше епископство. А вот луг да лес Тимохе. Пущай парень здеся корни пускает. За могилками следить будет. Сам жить еду к Пересвету. Как и он иноком хочу быть. Преподобный одобрил.
После этих слов никто из друзей советовать ему ничего не стал. А было хотели. Женить, известно дело. Даже невест уж обдумали. Но…
Обратно возвращались втроем. По дороге Роман признался, что у него было так тяжело на душе, что хоть давись. Думал даже в Новгород податься да уйти куда-нибудь с их лихим народом. Думаю, не перевелся он еще там. Да вот преподобный силу имеет. Перетянул.