Надежно прикрыв южные границы, Дмитрий решил сам напасть на татар. Для этого он подготовил войско и, отдав его воеводе Дмитрию Волынскому, отправил его на Казань. Впервые ханы Асан и Магомен-Солтан вынуждены были платить русским деньги. Все это не могло не встревожить татар.
Мамай хорошо понимал, что владычеству Орды приходит конец, если они не образумятся и не соединят свои силы. И он решил предпринять невиданную для ханов одну попытку: встретиться с гордым чингисовцем Тохтамышем.
Тайно, переодевшись в дервиша, он добрался до заяцкого хана Тохтамыша. Узнав, кто стоит у его шатра, тот не поверил. Но когда ему представили ханскую пайцзу, он принял столь странного гостя. Но принимал его так, чтобы подчеркнуть свое чингисовское положение. Он сидел на троне, дозволив Мамаю стоять перед ним.
– Слушаю тебя, – произнес Тохтамыш.
– Я скажу тебе, хан, пока мы выясняем, кому из нас надо править, травим и убиваем себя, урусы создают свою крепнущую Орду, не позволяя многим жить самостоятельно, с другими укрепляют мир. Скоро, если мы не поймем этого и будем нападать друг на друга, они придут сюда. И уже не мы будем получать от них дань, а нам придется ее платить победителю.
Тохтамыш слушал его внимательно. Он понимал, что Мамай, как никто, видит будущее Орды и хочет протянуть ее конец, если не удастся укрепиться. «Слова его правильны! Но кто это предлагает?! Эх, будь он чингисовцем! А то, что скажут о нас другие? Мы изжили себя! Нет!» Но все же жест милости он решил сделать.
– Садись! – и указал на кресло, стоявшее сбоку, внизу, от его трона.
Мамай сел, внимательно глядя в его сторону. Тохтамыш одернул свой позолоченный халат, скосил глаза. В голове зашевелилась мысль: «Приказать схватить его и свернуть ему шею». Но тотчас подавил в себе эту мысль: «В Орде остались ханы, преданные Мамаю. И они еще сильны. Где-то задерживается помощь, обещанная Тамерланом. А без нее рисковать… Нет, не стоит. Пусть он сражается с руссами и выпускают друг другу кровь. На их издыхание приду я». Эта мысль понравилась хану, и он ответил:
– Я пока не могу тебе помочь. У меня у самого появились опасные соседи. Но я тебе не буду мешать, – это были его последние слова.
Они простились, и Мамай удалился. Но что-то не может успокоиться чингисовец: «Нет! Зря я его отпустил!» Хлопнул в ладоши. Появился глава стражи.
– Догони, – и кивнул на выход из шатра, – и сломай ему шею.
– Дервишу? – удивился страж.
– Он не дервиш, – ответил хан.
Но сколько стражники ханские его не искали, он как сквозь землю провалился. Видя, как его ищут, Мамай усмехнулся и понял, что хотел Тохтамыш.
– Бездельники, – сказал он, спокойно оседлав коня, – разве так ищут.
Дорогой у него созрел план из-за поступка Тохтамыша: «Он хотел меня уничтожить, так лучше это сделаю я!» Вернувшись к себе, тайно Мамай начал готовиться к войне. Но тут вмешались русские беглецы Иван Вельяминов да Некомат Сурожанин, которым не удалось дело с ярлыком для Михаила тверского, задумали другое: послать кого-нибудь в Московию с отравою для Дмитрия. Искали и нашли беглого попа. Не удалась и эта задумка, тогда они стали наускивать Мамая идти на Московию, убеждая его в том, что недовольные Дмитрием русские князья немедленно подымутся против него.
Скупка оружия, лошадей, наем воинов – все это красноречиво говорило о подготовке Мамая к военным действиям. Слухи докатились и до Московии. Они, конечно, не очень удивили Дмитрия, но хотелось бы знать, против кого… Чтобы узнать, надо послать туда человека. И он вспомнил о Пожарском. Но, подумав, отказался от этой мысли. Он там бывал, его знают. Выбор остановился на… Кобыле. Чтобы сообщить ему о своем решении, князь воспользовался одним событием. По случаю рождения четвертого сына Дмитрия Петра собрались ближайшие князья: Василий Михайлович Кашинский, Борис Константинович нижегородский; бояре: Дмитрий Волынский – Боброк, Иван Родионович Квашня, Андрей Иванович Кобыла со своим сыном Федором Андреевичем Кошкой и другие. Не было только Андрея Пожарского с сыном Василием, так как проживал в Пожарах и не знал о рождении сына у великого князя. Не было и митрополита. Но был никому не известный монах.
Дубовый стол прогибался от обилия всевозможных яств. Тут и тели запечены, да кабаны, гуси, осетры пузатые… а еще заморские кушанья… да все не перечислить. А питье: от медовухи до вин заморских.
Поднялся монах после кивка Дмитрия.
– Благослови, Господи, – заговорил он приятным, крепким голосом, – сына твойво нареченного, – и посмотрел на Дмитрия.
– Петром, Петром, – подсказал князь.
– Петром, – продолжил монах, – Господи, сподоби его любити тя от всея души его и помышления и творите во всем волю Твою. Аминь!
Все перекрестились вслед за монахом. Он сел. Поднялся князь Дмитрий с бокалом в руке. Высокий, плечистый. Тряхнул черными волосами, провел свободной рукой по черной же бороде, сверкнул черными очами и заговорил:
– Выпьем, други мои верные, за то, чтобы Петр мой был верен делам нашим. Бояр любил, как я люблю, честь им достойную воздавал, как я воздаю, без воли вашей ничего не делал.
Бояре шумно поднялись:
– Слава те, великий князь! Да будет дитятя подобен те!
После первого бокала поднялся Боброк. В росте да могуществе не откажешь. Провел своей лапищей по начинающим седеть волосам, кашлянул и заговорил:
– Великий князь Дмитрий Иоаннович! Твои слова зажигают в моей груди, – и стукнул по ней кулачищем, – любовь и желание делать для тя все, что угодно воле твоей.
– Моей воле угодно служить вам да народу нашему, – вставил Дмитрий.
– Слава те, великий князь! Да будет сын твой те подобен!
После нескольких таких величаний, гости громко заговорили, Дмитрий, уловив момент, когда Кобыла посмотрел на него, дал знак ему, чтобы он вышел в проход. Вскоре появился там и Дмитрий. Они вышли на улицу и остановились на крыльце под крышей. Шел мелкий неторопливый дождь.
– Великий князь прими и от мня поздравление. Хочу повторить слова Боброка: «Да будет сын подобен отца!»
Князь улыбнулся. Но улыбка быстро сбежала с его лица.
– Вот знаешь, Андрей, детей мы рожаем, гульбище творим, а на душе не спокойно. А пошто? Да потому, что не ведаем, что наша вражена замышляет. Литва щас не страшна, у ней свои загадки. А вот что затевает притихшая Орда, знать бы надо.
Кобыла понял, что хочет от него князь. Мудрить не стал.
– Великий князь, я готов побывать в Орде. Насколько смогу, все разведаю, – ответил он.
– Вот и хорошо! – хлопнул он его по плечу. – Потом я те все расскажу, а щас пошли в светлицу.
Идя по проходу, князь вдруг остановился:
– Мне кажется, что ты подумал о Пожарском.
Но боярин отрицательно замотал головой.
– Я об ем не думал, – сказал и опустил голову.
– Я к нему ничего не имею. Только вот: его-то в Орде знають, а туды нужон человек, с ней незнакомый, – объяснил Дмитрий.
Встреча с князем состоялась через пару дней. Он все рассказал, даже назвал своего человека Хадыря:
– Но не знаю, жив аль нет он. Если ф жив, он много знат. Встречайся с ним осторожно, чтоб никто не выследил.
В дверь постучали.
– Входи! – откликнулся князь.
Вошел Борис Семенов с тяжелым кошелем. Князь взял его и подал Кобыле:
– Там деньга да разны штуки. Языки развязывать.
Через несколько дней, обняв плачущую Айни, под видом купца, Кобыла отправился в Орду. Его сопровождали два настоящих, знающих Орду, купчины Родион Коверя и Федор Онтонов. Их выбрал сам Дмитрий. Это означало, что поездка Кобылы для великого князя имела огромное значение.
Отправляли их буднично, на трех учанах. Кобыла старался никому не попадать на глаза. Да и, признаться, на берегу в такую рань никого и не было. На каждом учане команда состояла из шкипера, его помощника и десятка гребцов. Они же и стражники. Везли альляные полотна, масла, мед, кожу, шкуры. А также железные поделки: топоры, сверла, тесла, скобели, долота.
С погодой им повезло. Северо-западный ветер упруго надувал их четырехугольные, серые паруса. Шкипер, сидевший на носу, только и покрикивал: «Правее давай! Левее давай». Хотя дожди и подняли уровень реки, но все равно плешины земли частенько мелькали по руслу. Шкипера и гребцы радовались: «Если ф так дело пойдеть, скоро и в Орду доберемся». Но…
Рязанский князь Олег проснулся в хорошем настроении. Рана, нанесенная ему несколько лет тому назад под Скорнищевском московским воеводой Волынским, затянулась. Да, тогда он чудом спасся. Но… время излечивает и не от такого, только бы не сыпали соль. Утром, после молитвы и завтрака, Олег хотел съездить в Николо-Заразск, где у него была большая прядильня. Уже садясь на коня, он увидел, как от ворот бежит к нему навстречу Федор Степанович Васильев, боярин. Это был такой вредно-пакостный человечешко, в противоположность своему мастистому и увесистому отцу.
Запыхавшись, он приветствовал князя, стоявшего у лошади.
– Будь здрав, князь Олег. Я жду твойво суда.
Речь шла о маленькой деревушке, затерявшейся где-то на одном из притоков Цны. Еще при князе Федоре Романовиче эта земля принадлежала боярину Шетневу. Рядом землю получил предок Васильева, границей и была эта речушка. Один из Шетневых основал там деревушку. Время стерло из памяти, кто стал строиться напротив, через эту речушку. Раньше бояре и не думали, где, чья полонива. Было ясно. А вот какой петух клюнул Федьку Васильева: он вдруг стал требовать, чтобы вся деревня с угодьями отошла к нему. Князь Олег, разбираясь, вынес решение: все остается по-старому. Но неугомонный Федор настаивал на своем.
Вот и теперь он пришел за ответом. Когда Федька спросил князя о решении князя, тот не выдержал, взял его за плечи, развернул в сторону ворот и поддал коленом.
– Пошел… дурак! – в сердцах воскликнул он.
Отлетев на несколько шагов, боярин, развернувшись, крикнул:
– Чеп у тя всегда были Скорнищевские победы! Хи! Хи!
Под Скорнищевым Олег был разбит московскими войсками. А ведь шли они в полной уверенности в своей победе. Олег еле спасся в постыдном бегстве. Это напоминание перевернуло все в груди самолюбивого князя. Он вскочил на коня, так хлестнул невинное животное, что то замерло на мгновение, а потом сорвалось, точно им выстрелили из огромного лука. Олег чуть не задавил, а может, и хотел еле увернувшегося боярина, на день испортившего настроение своему князю.