Удав схватил ее за уши и заставил встать с крашеных половиц, с чмоканьем отлипших от ее кожи.
— В койку пойдем, — решил он, бросив взгляд в дверной проем спальни с развернутым раздвижным зеркалом на комоде, застеленном ажурным покрывалом. Такие же ажурные гардины висели на окошке над кроватью с никелированными шариками и горкой перьевых подушек.
— Обломишься, Удав, — предупредил опытный Рамзес. — Там перина и сетка до пола. Неудобно.
— Был удав, стал паук, — нашелся Пушкин, — в сетке, без штанов и брюк.
— Вот сюда ее клади. — Шалман показал на диванчик в углу под сломанными ходиками и целым иконостасом портретов дальних и близких родственников. Была там и цветная фотография самой Лены, еще девятилетней или что-то около того, в школьной форме, с обручем, надетым на голову на манер короны. Маленькая принцесса, придумывавшая себе сказки со счастливым концом. Уже успевшая узнать и понять, что представляет собой человеческая жизнь.
— Они вернутся, — сказала Лена, которую толкнули к дивану.
Сколько книг было на нем перечитано, сколько фильмов пересмотрено, сколько дум передумано!.. И вот всему этому пришел конец. У Лены забирали не только позднее детство, но и саму жизнь. Ей хотелось плакать, но она не плакала, а смотрела на своих врагов абсолютно сухими глазами.
— Фраера твои вернутся? — уточнил Удав.
— Да, — подтвердила Лена. — Вернутся и убьют вас всех. Они такие.
— Ах ты!.. — Пушкин, растерявший всю свою веселость, замахнулся. Но Шалман поймал его за запястье.
— Погоди, брат. Видишь, девочку трясет? Давай пожалеем малышку.
— Это можно, — рассудительно согласился Рамзес, еще никогда никого не жалевший. — Пусть скажет, где ее кореша, и мы уйдем.
— Еще и забашляем, — посулил Удав, сахарно улыбаясь. — Дать тебе денег, тетя Лена?
От его опытного взгляда не ускользнуло то, как пленница покосилась на сумку под вешалкой с нагромождением верхней одежды, начиная от болониевых курток и заканчивая облезлыми шубами. Два быстрых шага туда, два обратно, и вот уже вся компания заглядывает в раскрытую сумку и норовит сунуть туда руку, чтобы пощупать, поворошить, подержать пачки денег, наваленные внутри.
— Бли-и-и-ин! — восхищались бандиты. — Вот оно, бабло воровское! Еще кусок общака нашли. Где остальное?
Опомнившись, Шалман поискал глазами Лену, чтобы спросить у нее, но обнаружил, что ее нет на месте. Воспользовавшись общим замешательством, она выскользнула из дома и, скорее всего, сумела бы удрать, если бы не Ваня Грозный, перехвативший ее на крыльце.
— Пить захотелось, сил нет, — объяснил он свой уход с поста. — Подхожу, а тут на тебе! Голенастая попалась. Ни тебе сисек, ни булок пухлых…
— Сойдет и так, — успокоили его. — Возвращайся на стрему, Грозный.
Но он уже вытянул шею, заглядывая в сумку.
— О! Надыбали, да? Без меня делить решили?
— Тут никто ничего не делит, — успокоил его Рамзес. — Тут все общее, воровское.
Пока они говорили, Лена сделала еще одну попытку прошмыгнуть к двери. Ей поставили подножку, вытряхнули из лифчика, трусишек, надавали оглушительных затрещин и швырнули на диван.
— Я первый кочан грею, — объявил Удав, нервно расстегивая джинсы. — Вся кровь от мозжечка отлила. Не могу-у!
Он заскрипел зубами.
— Я сбоку, — засуетился, зашаркал Грозный. — Ты делай свое дело, а я в голову…
— Ладно! — звонко воскликнула Лена и встала во весь рост. — Если так, то я сама всех обслужу. Только презики раздам.
Она и сама не знала, как сумела произнести эту фразу, не запнувшись на паскудном словечке. Но иначе было нельзя, ей не оставили выхода.
— Да не нужны резинки твои, — задержал ее Удав, успевшей уронить штаны на пол и путающийся в них. — Беременность тебе не светит, тетя Лена.
— Ша! — прикрикнул Шалман. — По согласию веселее будет.
— Девочка хочет, пищит и хохочет, — выдал очередной экспромт Пушкин. — Я прослежу, братва. Спокуха!
Не отпуская пленницу дальше чем на шаг, он сопроводил ее в каморку между кухонной печью и спальней. Здесь размещался любимый уголок Лены с книгами, музыкальными дисками, альбомами и прочими принадлежностями для рисования: восьмицветная детская акварель, баночки с засохшей гуашью, кисточки и карандаши. Подобно своей старшей подруге Лена хотела стать художницей. Потом Лариса уехала, и Лена почти забросила рисование. Но она хорошо помнила, как делала это. Как стружила карандаши, которые обожала держать очень острыми, сунутыми грифельками вверх в черном деревянном стаканчике, расписанном красно-желтыми цветами. Здесь же хранился скальпель для заточки. Тонкая рукоятка была обмотана синей изоляционной лентой, чтобы Лениным пальцам не было больно. Но сейчас она боялась другой боли.
— Ну! — поторопил ее Пушкин. — Шевелись, коза. Жаль, не я тебя первый раскатаю. Ты много потеряешь.
Он засмеялся, приготовившись выдать очередной перл, но опешил, открыв рот, когда увидел скальпель в ее руке. По этому рту она его и полоснула, проведя лезвием от щеки до подбородка. Это было необходимо сделать, чтобы бандит не помешал Лене осуществить задуманное.
Кожа на его физиономии лопнула и разошлась, успев обнажить сырую розовую плоть до того, как оттуда хлынула темная кровь.
— Тля-а-а!
Он схватился за рану, инстинктивно пытаясь удержать разъезжающиеся края. И только тогда Лена принялась за себя. Воткнула скальпель в низ голого живота, рванула вверх. И, не переводя дух, повторила операцию с другой стороны. Никто не учил ее делать харакири, и у нее все получилось неправильно, неумело. Но своей цели она достигла. Это стало ясно, когда Лена увидела, что сделала с собой. Она опустила руки, которые инстинктивно зажимали живот, зажмурилась от ужаса и грохнулась на колени, потом скорчилась на боку, подгибая ноги.
Бандиты, толкаясь, лезли к ней, но мешал Пушкин, визжащий, как свинья. Его выволокли из каморки, освобождая доступ к телу, но даже распаленный Удав не рискнул насладиться еще живым, еще трепещущим телом.
— Кровищи много, — проговорил он с досадой. — Потом не отмоешься.
— Ушла мочалка, — процедил Шалман. — Лоханулись мы. И ее не поимели, и правду из нее не вытащили.
Говоря, он наблюдал, как умирает Лена, и вздыхал. А Ваня Грозный двинул под ребра верещащему Пушкину.
— Заткнись, урод. Ты телку проворонил, не ори теперь. Так тебе и надо, стихоплет драный.
— И хрен бы с ней, с телкой, — заключил Рамзес мрачно, — да теперь половина общака где-то зависла. Как искать? Где?
— Здесь, — подал голос Шалман, успевший вернуться в комнату с диваном.
Предоставив умирающей подергиваться и остывать в луже собственной крови, воры бросились на его голос. Шалман подождал, пока вопросительный хор голосов стихнет, и выставил перед собой спутниковую карту с кружком.
— В сумке была, — пояснил он. — Просекаете, что к чему?
Остальные просекли. Деревню огласил торжествующий вой, похожий на волчий.
LIV
Пока Руслан бродил внизу, Митя прошел всю галерею и убедился, что ничего похожего на жилые помещения здесь нет. Только каморки, заполненные всяким хламом. Осторожно шагая, чтобы не наступить в засохшее дерьмо, Митя прогуливался там, перекликаясь с Русланом, оставшимся внизу с двумя сумками.
— Как думаешь, у нее хоть какие-то наброски сохранились? — спросил он громко. — Не можем же мы тут самодеятельность разводить. У Ларисы явно был определенный замысел. Конкретный.
— Замысел-то был. — Эхо многократно усиливало Митин голос, позволяя не слишком напрягать голосовые связки. — Но ты ведь слышал, что Лена сказала. Нет набросков. Лариса не хранила старые работы.
— А мне вспоминается какой-то блокнот, — сказал Руслан. — Да, точно! Однажды она у меня сидела и что-то там черкала.
— У тебя? — ревниво переспросил Митя.
— В моей комнате светлее.
— Ну да, конечно.
— Так вот, — продолжал Руслан, давая понять, что не намерен обсуждать всякие там ревнивые домыслы, лишенные основания, — этот блокнот у меня остался, кажется. Нужно будет поискать.
— А еще не мешало бы Лену поподробнее расспросить, — подсказал Митя. — Лариса с ней явно советовалась, делилась планами…
— Отличная идея!
— Фирма веников не вяжет, — пробормотал Митя.
На мгновение ему почудилось, что все приключившееся в Черном море окажется дурным сном. И Лариса на самом деле жива, просто уехала куда-то, поручив друзьям воплощение своей мечты. Но нет, мозг очень быстро отверг такую вероятность. И опять стало больно и тоскливо, как в первые дни после трагедии. А было ли вообще облегчение после трагедии?
Чтобы избавиться от тяжелых мыслей, Митя продолжил свои изыскания, прикидывая, где можно будет разместить художников, когда бригада строителей вывезет мусор и приведет церковь в пристойный вид. Дойдя до конца галереи, он обнаружил низкую дверцу, заставленную железными бочками и стопками ящиков. «Ага, — решил Митя, — за дверью, должно быть, вход в ту самую трапезную, которую мы видели со двора. Поглядим, что там».
Отшвырнув куски битого кирпича, чтобы не путались под ногами, он отставил в сторону рулон ржавой сетки и принялся снимать ящики. Ближайшие, дощатые, оказались легкими. Подхватив ящик из следующего ряда, Митя чуть не уронил его от неожиданности. Ящик весил никак не меньше тридцати килограммов, к тому же выглядел совершенно новеньким и был покрыт гладким слоем зеленой краски, выдавая свое военное происхождение.
Митя хмыкнул, вытащил пальцы из углублений в боковых стенках и открыл защелки. Через несколько секунд он выбежал на галерею и позвал Руслана.
— Что там? — спросил тот.
— Сам посмотри. Поднимайся скорее!
— С двумя сумками? — язвительно осведомился Руслан. — Не хочешь показать, как это делается?
Он был прав. Теперь, когда Митя точно знал, что в церковь наведывались неизвестные, оставлять деньги без присмотра было бы верхом неосмотрительности. Он наклонился, оценивая расстояние до низа.
— Не вздумай! — заорал Руслан. — Костей не соберешь, мальчишка! Тут метров десять, не меньше.