Как и дед, отец Тихона, без могилы на земле, канул со света, проглоченный морем. Не пришлось мальчугану их и глазом увидать, но таких в деревнях, как только началась война, было немало.
Зато летом среди рыбаков, помогая мужикам, вырос Тихон, окреп, возмужал. Возвратился домой осенью, встал в дверях родного дома, не узнала его мать. Сердце в груди обмерло, оборвалось, — муж, Трифон, ожил! Его косая сажень, его крутые плечи! Шальное обветренное загорелое лицо, волосы вразброд, глаза чёрные искрами жгут. Как сидела за рукоделием, так подняться не могла, ноги онемели, пока сын сам не подошёл, не обнял её неловко. Только от его прикосновения ещё больше расстроилось сердце матери. Вылитый отец! Запах даже от него идёт тот, родной, Трифона, давно забытый.
Вместо радости она в слезы. Всё! Не пущу более от дома! Двоих море забрало, этот при себе на суше останется! Что хочешь делай, в море не пойдёшь. Выбирай любое дело на земле, в колхозе рабочие руки в нужде. Не выдержит её сердце, если вновь что случится!
Тихон особенно перечить не стал, тем более кумир его, Упырёв, поговаривал, что сам тоже подумывает отойти от рыбацкого дела.
Механизация, новая, невиданная технология лова рыбы появились в колхозе, разговоры в правлении вестись стали для Упырёва мудрёные, непонятные. В его древних навыках, приметах, природном ловецком чутье особой нужды не стало. Видно было глазом, как портились взаимоотношения Ефима Упырёва с председателем; новые люди крутились вокруг Деньгова, их советы и поучения внимательно впитывал председатель колхоза. Да и стареть, болеть начал Ефим; с его рассудительностью, осторожностью места в колхозе ему не находилось, а времена изменились: планы, обязательства, рекорды одолевали Полиэфта Кондратьевича.
Бросив восьмой класс, Тихон прибился к мастерским тракторного парка колхоза, в слесари подался, техника манила его. Скоро освоил баранку крутить, ребята повзрослей обучили, дело оказалось нехитрым. А как оторвался от Упырёва, опять пошло-поехало. В мастерских у слесарей заказов полно, только успевай, жизнь особая, а к вечеру не расходятся, пока какое-нибудь событие не отметят. Поначалу Тихон приучался только в ларёк бегать за «красненькой», а вскоре и в компаниях место заслужил, с его оборотистым характером, смекалкой и умением постоять за себя сделать это оказалось нетрудно. Вечером мать не успевает встретить, засаленную робу сбросил и уже в деревенский клуб умчался, а там он совсем другой человек. Девчата оком зрят статного крепкого парня. Собрал такую же, как он, ватагу сорванцов, начал по вечерам в соседние сёла по клубам шастать. Там свои правила заводить. Вот тогда в поле зрения Камиева опять стал попадать Жигунов. И не кончилось бы это ничем хорошим для Тихона, так как не терпел Камиев бесчинства на вверенной ему территории, но пришла пора Жигунову служить в армии.
А после службы возвратившись, Тихон совсем изменился. Странный стал. Пить начал, как будто ужасное что произошло с ним на службе или последний час он свой доживает. А в пьянке не ведал сам, что творил.
Служил он во внутренних войсках, охранял заключённых, вот там и сподвигся свирепости и жестокости. Чуть выпьет, враз рубашку на груди рвёт и в морду первому попавшему, кто бы перед ним ни стоял. Терял разум, водка лишала рассудка. В пьяных драках бывал свиреп, матёрые мужики его сторонились, спасу не давал никому.
Однако проспится, идёт с извинениями или мать вперёд бежит с повинной, тюрьма верная грозит — бить не умел Тихон, случалось и до серьёзного доходило, во врачебной помощи попавшие под его руку нуждались.
Но руки, опять же золотые, выручали. Любую технику починить мог, с любой неисправностью в тракторе, в грузовике управлялся, словно нутром чуял, где закавыка. Давно бы загремел Тихон в места не столь отдалённые, да жалели его мать земляки, ценили ловкость и рабочую смекалку начальники, заступались.
Однако бдительный Камиев вольностей Жигунову не давал, информацию обо всех его подвигах имел и сведения собирал. Но так как потерпевшие к нему не являлись или молчали упорно, припираемые им к самой стенке, только редкий раз на Тихона за мелкое хулиганство протоколы составлял и на 5—10 суток административного ареста в район его возил. Так и длилось бы их тривиальное существование, постепенно приближаясь к очевидному закономерному итогу, как поезд к своей конечной станции — к длительной отсидке Тихона, не случись однажды такое, что в корне перевернуло всю судьбу Жигунова, а Камиева заставило долго ломать голову.
Что же это было?
Дикая случайность, неожиданно закончившаяся счастливым итогом?
Злой рок судьбы, обернувшийся вдруг улыбкой ангела, хранившего последнего из мужского рода Жигуновых?..
Не объяснить загадку…
А в реальной жизни ангел-спаситель оказался уставшим до одури и промёрзшим до костей милиционером. Жемал Камиев, промотавшийся весь рабочий день по участку в лёгкой, тогда ещё капитанской шинельке забрёл к ночи в деревню больше по наитию, нежели по служебной надобности.
Спроси у него сейчас — и не вспомнит, какая нужда занесла его сюда и как он оказался во дворе колхозного гаража поздней ночью в зимнюю морозную стужу. Ветер крепчал, гуляя распахнутыми воротами, скрипящими на всю округу, видимо, это и привлекло внимание бдительного капитана милиции. Тогда по привычке и заглянул он во двор, заметив безалаберность охраны. Сторожа не наблюдалось, в колхозе тот был один на деревню — и правление стеречь, и за гаражным двором пригляд вести, но охрана, как водилось, ещё засветло ворота железной проволокой за последним трактором закрутила и откурсировала к правлению. Там телефон как-никак, тепло и какой-никакой уют от ненастья. Кто же торчать на ветру будет в такую погоду, когда худой хозяин собаку из дома не выгонит?
Мог бы и так пройти сразу к правлению капитан Камиев, чтобы самому согреться и там остеречь ленивую охрану, но внимательный нрав заставил его войти внутрь гаражного двора, просмотреть, всё ли в порядке? Вот тут и приметил он приоткрытую дверь известного всем в колхозе зелёной краской окрашенного гаража. Шофёр председателя колхоза Ефрем Тюньков ставил в нём на ночь недавно купленный служебный автомобиль председателя «москвич». Степенный водитель Ефрем Тюньков, из городских, не деревенский. Переманил его к себе из больницы от родственника, главного врача больницы, председатель колхоза. Ефрем чем-то серьёзно прибаливал, местная природа, воздух и благостная тишь глубинки нужны были его организму. Вот и клюнул он на предложение Полиэфта Кондратьевича. Как колхоз машину купил, так враз и переехал. И жену перевёз, нашлась ей работа при почте. А с главным врачом они заранее сладились, хотя и не без сожаления тот с шофёром расставался, видно было, по живому режет. Всё это было известно Камиеву со слов самого Ефрема: не раз беседовал капитан с новым человеком из городских. Ефрем нравился ему сноровкой, деловитостью, машину знал назубок, вылизывал её, как сука щенка, мыл два раза в день. И не доводилось Камиеву видеть Тюнькова поблизости Клавкиного ларька, не употреблял Ефрем спиртного, правда, папироску изо рта не выпускал. Но какой это грех? Не бывает серьёзного мужика без какой-нибудь забавы. Одним словом, примерный шофёр!
А тут одиннадцатый час ночи, дверь почти открыта, и оттуда доносится едва уловимый шум работающего на холостых оборотах двигателя. Как бы не случилась беда! Мало ли трагических случаев бывало в районе и с опытными водителями, когда по пьянке или забывчивости оставались они в тесном помещении гаража при работающем двигателе автомобиля. Ядовитый газ действует незаметно, а скапливаясь, коварно убивает наповал, парализуя человеческий мозг.
Не обходя кучи снега и месива грязной жижи, напрямки пересёк Камиев открытое пространство двора от ворот до гаража.
Ефрем Тюньков мужик битый, таких вещей, чтобы машину в гараже без пригляда оставить, себе не позволит. Но и на старуху бывает… Не додумал своих мыслей Камиев.
У двери сарайчика на грязном снегу, невидимая снаружи, лежала неподвижная лохматая голова без шапки и при ней бесчувственное туловище распластавшегося человека.
Камиев судорожным рывком, рявкнув от досады и отчаяния, распахнул дверь, подхватил лежавшего и выбрался с ним на волю к свежему ветру. Не соображая, не отдавая себе отчёта, бросился назад к «москвичу» — там краем глаза узрел ранее на заднем сиденье ещё одну, такую же безжизненную голову. Распахнул дверцу, — точно.
— Дашка! — ахнул Камиев.
На заднем сиденье в распахнутом пальто и с вывалившейся наружу девичьей грудью лежало тело дочери председателя колхоза Дарьи Деньговой. Как тешилась она тайной любовью с дружком своим Тишкой Жигуновым, так и утратила чувства, а может быть, и жизнь. Сгрёб Камиев неподвижную девушку на руки и выбежал с нею прочь из страшной усыпальницы во двор.
Что делать в таких случаях? Какую оказывать помощь? Не учил этому капитана милиции Камиева никто и никогда. Метался он от одного тела к другому, действовал почти в беспамятстве и машинально, но больше всего это походило на уроки по оказанию помощи утопающим на воде. Верил в одно: главное — свежий воздух, которого стало достаточно. Молил о помощи всех, в кого веровал. И чудо случилось: девушка стала подавать признаки жизни, и Жигунов пришёл в себя следом. Его сильно затошнило и внутренности в кашле полезли наружу.
— Вот, стервец! И здесь без тебя не обошлось! — в сердцах ругнул Камиев задёргавшегося в кашле парня.
Так капитан Камиев поневоле стал вторым отцом обоих спасённых.
А далее совсем чудно развивались события.
Камиев недолго после того несчастного случая или счастливо завершившейся трагедии службу нёс, отправил его начальник милиции Каримов с двумя гвардейцами из рыбного отдела повышать профессиональные знания в городе. Спустя положенное время, уже ближе к весне, вернулся Камиев в район и тут же получил на погоны долгожданную большую звезду вместе с заветным званием майора. Сбылись мечты Жемала Камиева. С первым весенним теплом привели дела майора в колхоз «Маяк Ильича», вот тогда-то и узнал он ошеломившую его новость: стали Тихон Жигунов и Дарья Деньгова мужем и женой. Сыграл председатель колхоза им свадьбу, как только оправилась дочка от отравления, а Тихона примаком к себе в дом жить взял. Все сплетни по деревне, пересуды о происшедшем в гараже, не успев распространиться, пресечены были в корне. Неуёмные бабы на скамейках поначалу пытались языком трёп устраивать, но односельчанами он тут же и укрощался: молодые живут душа в душу, нечего лясы точить.