– С тобой все хорошо? – опять спросила Эмма.
Голос такой материнский, такой заботливый… такой чертовски покровительственный.
– Да, да. С чего мне должно быть нехорошо?
Наверное, я произнесла это слишком резко, выдала себя. Вид у нее сделался уязвленный.
Я просидела еще час или около того. Выдержала дольше Кейти – она, должно быть, сбежала, пока я была в ванной. А ведь только ей мне и хотелось рассказать о происшедшем – именно ей, а не мужу. Можно, конечно, сходить к ней в домик, вряд ли она уже легла. Но если уйти, Марк решит, что напугал меня, а я этого совсем не хочу. Действие таблетки закончилось, и я с завистью наблюдала, как остальные хохочут, счастливо дурачатся.
Наконец, решив, что высидела достаточно, я повернулась к Джулиену:
– Я устала.
Он рассеянно кивнул, но было ясно, что он меня даже не слышал. Таблетки всегда сильно действовали на него. Вообще-то я хотела, чтобы он проводил меня в наш коттедж, но не позориться же перед всеми, объяснять, что я имела в виду.
Я вышла на улицу, в небе сияла полная луна, озеро блестело серебром. Ночь была совершенно ясная, если не считать темной полосы облаков на горизонте, где свет звезд мерк, будто на него набросили покров.
В голове все вертелись мысли о Марке, о случившемся. Запястье, в которое он вцепился, ныло. Утром наверняка будут синяки – напоминание о его пальцах. Я вытащила из кармана айфон, включила фонарик. Слабый луч упал на дорожку. Я немного успокоилась, словно увидела свет маяка. Я брела по дорожке, то и дело оглядываясь, проверяя, не идет ли кто следом. Глупость, конечно, но я была уже на пределе, а здесь сама тишина наблюдает за тобой. Вдруг вспомнилось, как в юности возвращалась в Лондоне из клуба, тоже пьяная, зажав в кулаке ключи. Просто на всякий случай. Но здесь же такая глушь, рядом только самые близкие друзья. Однако тишина и покой внезапно будто налились враждебностью. Ну что за нелепые страхи. Я сказала себе, что утром все будет выглядеть по-другому.
И почему бы нам не уехать утром? Скажу Джулиену, когда вернется. Он, конечно, не особо обрадуется, он так ждал этой поездки. Вообще-то мы оба ждали – я, может, даже больше. Но, думаю, он согласится, если я объясню. Приедем домой, выпьем шампанского, может, закажем еду и будем смотреть вестминстерский фейерверк с нашей крыши. Тут я сообразила, что представляю вовсе не наше нынешнее жилье – солидный дом, а нашу первую лондонскую квартирку, где мы жили в те времена, когда я еще не осознала, что ничего не добьюсь в жизни. Пока не превратилась в пустое место. Пока Джулиен не стал машиной для зарабатывания денег.
А было бы здорово.
Но уехать – значит признать свое поражение. Это Марк должен стыдиться, он должен бежать. Не я. Меня захлестнула ярость. Вспомнилось, как я смотрела в зеркало, как видела там совсем не то, что мне хотелось бы видеть. Вспомнилось, что еще до того, как Марк облапал меня, я вовсе не чувствовала того веселья, на какое рассчитывала. Как Самира что-то бубнила про режим сна у младенцев и молокоотсосы, тыкала в мерзкие пятна на своей мешковатой футболке. И это девушка, которую в Оксфорде прозвали Принцесса Самира, потому что выглядела она неизменно безупречно и уже в девятнадцать лет была образцом стиля. Когда мы с ней вдвоем появлялись в пабе, да даже в общей гостиной общежития, то производили настоящий фурор. Обе примерно одного роста, одна блондинка, другая брюнетка, в сногсшибательных нарядах. Одна под стать другой. Две яркие пташки.
А еще Кейти – такая отстраненная, чужая, вся явно в мыслях о чем-то более важном, наверное, о работе. Ведет себя так, будто она лучше всех нас, – ну да, успешный адвокат. И это чувство, что одна я оказалась за бортом. Потому и заставила всех танцевать. Потому и достала таблетки. Вообще-то собиралась приберечь их на завтра, на празднование Нового года, но так захотелось снова оказаться в центре внимания, диктовать свои правила.
Повернув, я увидела далеко впереди три прямоугольника света, сияющих в темноте. Коттедж лесничего. Я уже была там, но не осознала, насколько этот дом удален от остальных – почти у подножия горы. В центральном окне возник силуэт. Наверняка этот Даг еще не ложился. С такого расстояния фигура его выглядела размытым призраком. Я шарахнулась в сторону, что было совсем уж нелепо: даже если он и увидит свет моего телефона, то уж точно не разглядит меня. Но сейчас все было не так, как несколько часов назад, когда я постучала в его дверь. Сейчас я чувствовала себя уязвимой, потерянной в этом пейзаже, огромном, враждебном, безмолвном. Очутиться бы среди городских огней, шума, суеты.
Остаток пути до коттеджа я преодолела почти бегом. В доме выдохнула, почувствовав себя в безопасности. Но ощущение это продлилось совсем недолго – решив запереть дверь, я обнаружила, что замка в ней нет.
Прежде чем забраться в постель, я выглянула в окно. В соседних домиках тоже зажегся свет. Похоже, остальные разошлись вскоре после меня. И где же Джулиен? Что-то он не торопится.
Прошло полчаса, потом час. Запястье ныло. Я натянула свитер, влезла в дурацкие мохнатые шлепанцы, которые Джулиен терпеть не может, – по его словам, я в них вылитая «деревенская домохозяйка из шестидесятых», но я не спешу их выкидывать, уж очень уютные. Меня слегка трясло, хотя в домике было тепло.
Проснулась я в четыре утра. Не сразу сообразила, где нахожусь. Увидела в темноте светящиеся цифры на часах у кровати. Решила, что я дома, но в городе в любое время стоит гул автомобилей, слышны сирены, а тут слишком тихо. Я не знала, что меня разбудило. Не помнила, как уснула. Вдруг поняла, что лежу в свитере и мохнатых тапках поверх покрывала. В прихожей горит свет. Это я его оставила? Не помню.
И вдруг в дверном проеме возник силуэт. Я сжалась на кровати. Человек шагнул вперед, и я узнала Джулиена. Я включила прикроватную лампу. Щеки у него были красные от холода. И странные пустые глаза.
Я села на кровати.
– Джулиен? – Голос прозвучал тонко, пронзительно, как чужой. Джулиен вздрогнул. – Где ты был?
– Прости. Я гулял.
– Среди ночи?
– Ну да, захотелось проветриться. Гребаные таблетки, потом отходняк, разные мысли в голову полезли – словом, нашло на меня. Сходил к озеру. – Он описал рукой круг. – Видел этого чудилу, лесничего.
– Лесничего? – Я вспомнила силуэт в освещенном окне.
– Да, этот болван внезапно вышел из чащи. С собаками. Какого черта он делал ночью в лесу? По-моему, он того, двинутый. Думаю, тебе стоит держаться от него подальше.
Меня одновременно и тронула, и разозлила его забота, этот снисходительный мужской шовинизм. Но хотя бы ему не все равно, подумала я. И тут же спохватилась: я настолько не уверена в его любви, что мне требуется такое подтверждение?
– Не только от него, – сказала я.
– Ты о чем?
– О Марке. Он пошел за мной в ванную. Схватил за руку. Вот, смотри. – Я подтянула рукав свитера. – Заявил, что знает про твой грязный маленький секрет. Да, так он и выразился.
Джулиен замер.
– Он имел в виду то, о чем я думаю? Неужели ты рассказал ему? Мы же договорились, что ты никому не скажешь. Это уничтожит все. И не говори, что у меня паранойя. В тот момент, когда ты решил использовать меня, ты сделал меня соучастницей, хотел ты того или нет.
Долгое молчание. Наконец Джулиен вздохнул, провел пальцами по волосам и заговорил:
– Слушай, Мэнди… Мы очень много выпили… а еще эти таблетки…
Я ощутила нарастающий гнев.
– Хочешь сказать, я все выдумала? Ты мне не веришь?
– Нет-нет. Но, может, он вовсе не это имел в виду, просто хотел задеть тебя. Он же любит иногда выпендриться. И мы с тобой знаем его столько лет.
– Погоди-ка, ты что, его защищаешь?
– Нет, конечно же, нет. Но… послушай, стоит ли так переживать из-за его глупости? Он мой самый старый друг. Может, нам нужно больше ему доверять?
И тут до меня дошло. Он защищал не Марка. Он защищал себя. Потому что если Марк действительно знает его – наш – секрет, то в любой момент может использовать это против Джулиена.
Мне стоило бы разозлиться. Но гнев уже улетучился, сменившись бесконечной усталостью.
Джулиен разделся. Достал из шкафа пижаму. Шикарная вещь, подарок моей мамы, которая внимательно следит за модными трендами, и эту пижаму она подарила Джулиену на Рождество, купила в «Мистере Портере». А ведь было время – не так уж и давно, – когда он любил спать нагишом. Нам нравилось кожей чувствовать друг друга.
– Не надо, – сказала я, когда он собрался натянуть штаны.
Джулиен замер в нерешительности, нагота его была какой-то беззащитной.
– Холодно же.
– Наденешь их… потом.
Внезапно мне так захотелось, чтобы он обнял меня, утешил, захотелось почувствовать тяжесть его тела, прикосновение его губ – пусть сотрут это странное, вязкое ощущение, что не покидает меня с вечера.
Для эффекта я содрала с себя свитер. Под ним ничего. Откинулась на спину и развела ноги – чтобы уж никаких сомнений, что у меня на уме.
– Иди сюда.
Но лицо у Джулиена сморщилось.
– Я действительно устал, Мэнди.
От его отказа меня словно ледяной водой окатило.
В первые годы отказывала всегда я. И пара исключений – однажды он разболелся, а в другой раз слишком нервничал перед собеседованием – лишь подтверждали это правило. Но сейчас все обстояло иначе. Я даже начала подсчитывать отказы. Набралось не меньше десяти.
Дома у меня два отдельных ящика для нижнего белья. В одном повседневное: трусы и лифчики от M&S, практичные и удобные. Джулиен обычно отшатывается в притворном ужасе, когда я достаю из стиральной машины повседневный лифчик с гладкими чашечками. А во втором ящике всякие штучки от Agent Provocateur, Kiki de Montparnasse, Myla и Coco de Mer. На сотни, а то и на тысячи фунтов шелка и кружев. Такое белье не носят под одеждой, оно нужно для того, чтобы украсить ваше тело перед тем, как это белье снимут. Собирая чемодан, я поняла, что уже не п