Нам не удалось. Возникли непредвиденные осложнения. Мы сделали все, что могли.
Ногти впились в ладони. Я ведь была и на той стороне. И знаю, каково это. Лица расплывались перед глазами – замершие, напряженные, внимательные. Подкатила тошнота. То, что я собираюсь сказать, изменит их жизнь навсегда.
– Мы нашли.
Тут же посыпались вопросы, но я подняла руку, прося тишины. Важно изложить ужасную новость как можно быстрее, чтобы не зародить надежды. Надежда – великое дело, если есть шанс, что все будет хорошо. Но когда произошло необратимое, надежда только во вред. Хотя я не думаю, что кто-то из них еще надеялся. Они уже все поняли. Однако понимать и знать – не одно и то же.
– Боюсь, у меня очень плохие новости.
Атмосфера мгновенно накалилась. Сгустившееся напряжение словно сдавливало меня со всех сторон. Ладно, у меня на руках все карты, я готова раскрыть их, и пусть они делают с этим что хотят.
– С глубоким сожалением вынуждена сообщить, что она мертва.
В первый момент – ошеломление, у всех. Смотрят молча, будто ждут еще одной, ключевой, фразы. Но постепенно смысл услышанного дошел до каждого, и все отреагировали по-разному: истерика, недоумение, злость.
Я знала, что ни одна из этих реакций не является более или менее верной. Я не раз наблюдала это в больнице, когда приходилось оповещать ближайших родственников. Любой медик скажет вам, что чаще всего стоит беспокоиться о тех, кто спокоен, а не о тех, кто воет и кричит. Вот только больно одинаково всем. Горе столь же разное в своих проявлениях, как и люди, на которых оно обрушивается. Мне хорошо это известно.
Но невольно мелькнула мысль: что, если кто-то из них притворяется? Разыгрывает спектакль? Посыпались вопросы про тело, как я его нашла, как оно выглядело… Я отвечала, а в голове билось одно: вдруг кто-то из них уже все знает? Вдруг он или она знают больше, чем показывают?
Я сидела в убежище моего кабинета, когда зазвонил мобильник. Я схватила телефон, полагая, что это босс или полиция, – звонят, чтобы сообщить, что они уже в пути. Это была не полиция.
– Мам, я не могу сейчас говорить.
– Что-то плохое случилось. Я уверена.
Как она смогла понять это из одной моей короткой фразы? Я стиснула зубы. Заставила себя успокоиться.
– Со мной все в порядке, это все, что тебе нужно сейчас знать. Поговорим позже. Ладно?
– Ты не позвонила вчера, как мы договаривались. Поэтому я подумала, наверное, что-то стряслось… – Ее голос срывался от волнения. – О, Хитер, я не должна была позволять тебе уезжать в такое место.
Мама так и не сумела понять мои чувства. Почему, оказавшись в одиночестве впервые за пятнадцать лет, я захотела еще большего одиночества и переехала в такое место. Но она не могла понять, потому что я не могла объяснить то, что просто чувствовала: в окружении других людей мое одиночество лишь острее. Друзья, как бы они ни пытались мне помочь, как бы ни сочувствовали, напоминали о нем. И город, где мы жили. На каждом углу кафе, где мы завтракали; книжные магазины, где мы с удовольствием и подолгу зависали; закусочные «Сенсбери», где покупали готовые блюда с карри и бутылку вина. Но хуже всего было в нашей квартире. Я просто не могла заставить себя войти в нее. Средоточие воспоминаний о нашей жизни – мы поселились там сразу после университета. В этой квартире я провела всю мою взрослую жизнь.
Меня окружали люди, живущие своей упорядоченной или хаотичной жизнью, они женились, заводили детей, хлопотали по хозяйству, и от этого лишь отчетливее становилась неподвижность моего существования. Моя жизнь замерла, остановилась. На неопределенный срок. Может, и навсегда.
Так что да, иногда мне здесь одиноко. Но этот пейзаж гармонирует с одиночеством, и тут я не сталкиваюсь ежедневно с тем, что потеряла, с эхом моего прошлого, наполненного цельной, счастливой любовью. И да, иногда, как и в городе, я с большим трудом встаю по утрам, заставляю себя одеться, позавтракать и совершить короткую прогулку до кабинета в Охотничьем Доме. Но гораздо легче начинать день, если знаешь, что не встретишься с другими людьми, с их счастьем.
Здесь я могла уйти в горы или к озеру и сколько угодно выть, выплескивая горе и гнев, и этот необозримый пейзаж растворял бы их в себе. Здесь одиночество – естественное состояние.
Когда это случилось, в голове у меня мелькнуло, мимолетно, но мелькнуло: а может, я просто ждала чего-то такого, может, я знала, что это произойдет. С того дня, как мы с Джейми стали парой, я всегда чувствовала: все слишком хорошо, мы слишком счастливы. Такое счастье не могло длиться долго, мы израсходовали больше, чем нам было отпущено, и когда-нибудь жизнь попытается исправить такой перекос. И судьба решила доказать, что я права. Выражение лица Кита, босса Джейми, когда он пришел сообщить мне. Я поняла раньше, чем он открыл рот. Отравление угарным газом. В том хаосе никто не заметил, что Джейми не вышел. Он оказался в ловушке горящего дома. Остальные пожарные сделали все, что могли, они постарались спасти его. Как и врачи.
Кит реанимировал Джейми все сорок пять минут, пока «скорая» пыталась добраться до них. Когда он заплакал, я отвернулась, это было так жутко и неожиданно. Видеть такого человека, как Кит, плачущим. Именно его рыдания придали реальности происходящему.
Джейми был пожарным. С его умом он мог стать кем угодно – ученым, юристом, преподавателем. Но он захотел делать то, что считал важным, сказал он мне. Так же, как и я. Он был одним из лучших, он всегда делал все, что было в его силах. По словам Кита, на службе, когда другие уже опускали руки, Джейми продолжал упорствовать, рисковал. Казалось, он неуязвим. Но это было не так. Он был просто человеком. Добрым, смелым, самоотверженным – и смертным, разумеется.
Никто не говорит, что если умирает любимый человек, ты начинаешь на него злиться. Но так произошло со мной – я злилась на Джейми. Прежде жизнь была полна смысла. Мне казалось, что наша судьба была предопределена. Наша встреча – он в последнюю минуту решил пойти на вечеринку к приятелю. Красивая, залитая светом квартира в старом Эдинбурге, владелец которой часто путешествовал и разрешал бесплатно жить в ней – ухаживая за его собакой. Мы с Джейми были словно два кусочка пазла, вдруг занявших свое место подле друг друга, отчего картина обрела целостность.
После гибели Джейми все потеряло смысл. Мир, в котором его смогли у меня безжалостно отнять, был жесток и отвратителен. И я решила, стремительно и бесповоротно, покончить с ним. Но передумала. И не потому что хотела жить, а потому что осознала, каково будет моим близким.
Так что это место стало наилучшим решением. Я сбежала от прошлой жизни, от всего, что связывало меня с воспоминаниями. Иногда мне кажется, что это место – своего рода смерть, более приемлемый ее вариант, чем таблетки или прыжок с моста Форт, который я обдумывала несколько недель после гибели Джейми. Этот дикий ландшафт был моим убежищем. Но теперь, погруженный в кошмар и снег, он стал тюрьмой.
Двумя днями ранееПредновогодний вечер 2018 г
Эмма
Прошлой ночью у нас с Марком был просто умопомрачительный секс. Он швырнул меня на кровать. Лицо у него было напряженное, мрачное. Так он выглядит, когда злится.
Не знаю, что на него нашло. Может, из-за таблеток, которые мы приняли. (Когда вспоминаю, понимаю, что мне этого делать не стоило, потому что я начинаю нести такое, о чем лучше молчать.) А может, его возбуждение было связано с тем, о чем он рассказал мне, с тем, что он обнаружил, – странное, почти эротическое наслаждение, когда узнаешь про чье-то фиаско.
Для меня не новость, что люди удивляются по поводу нас с Марком. «Как вы познакомились?» Или: «Что ты в нем нашла?» Или: «Когда ты поняла, что он тот самый?» Иногда я отвечаю, что мне понравилось, как он танцевал в клубе, изображая Чесни Хоукса[16], хотя другие смеялись над ним. Но такой ответ лишь на время гасит любопытство.
Люди хотят знать, что за романтика, химия, искра соединила и держит нас вместе. Думаю, в конце концов они разочаровываются. Правда в том, что у нас не было романтических отношений. И большой страсти тоже. Никогда – даже вначале. Я спокойно признаюсь в этом. Это не то, чего я искала.
Есть люди, которые стремятся к любви – Любви с большой буквы – и не могут успокоиться, пока ее не найдут. Некоторые сдаются, не найдя ее. Победа или смерть – все или ничего. А другие – вероятно, их большинство – приспосабливаются. И я считаю, что это разумно. Потому что любовь недолговечна.
Я счастлива тем, что имею. Думаю, и Марк тоже. Окружающие часто говорят, что мы совсем не похожи. «Противоположности притягиваются», – глубокомысленно изрекают они. Они считают, что люди должны иметь какие-то общие интересы, увлечения. У нас оно тоже есть. Одно-единственное. И это не секс, нет, хотя секс у нас хороший, даже потрясающий.
Так что между нами нет такой мощной химии, как у Миранды с Джулиеном… хотя сейчас у них, похоже, что-то разладилось. Я всегда знала, что Марк без ума от Миранды, если вам интересно. Я же не идиотка. Вообще-то я понимаю куда больше, чем люди считают. Но я не против. Правда не против. Я почти слышу недоверчивые возгласы. Но клянусь, это так. Боюсь, вам просто придется поверить мне на слово.
На самом деле, когда я увидела Марка в этом отвратительном ночном клубе неподалеку от Клэпэм-Хай-стрит, я вовсе не подумала: вот он, мужчина моей мечты, о котором пишут в великих романах, о которых снимают фильмы, истинная любовь, любовь с первого взгляда. Все было не так.
То, что я увидела в нем, было одновременно и меньше и больше. Я увидела новую жизнь. Увидела то, чего всегда хотела.
Детство и у меня, и у Марка было трудное. Меня переводили из школы в школу каждые два года, и я так и не смогла завести настоящих друзей. Но это ерунда по сравнению с жизнью Марка. Отец бил его. Не просто шлепок-другой за непослушание, нет, – настоящие, старомодные, варварские побои. Марк рассказывал, как мать однажды замазала ему синяк под глазом тональным кремом, чтобы он смог пойти в школу. Она не останавливала отца. Не могла. Случалось, мать тоже становилась жертвой буйного темперамента мужа. В юности Марк был совсем невысоким для своего возраста, и в регби от него было мало толку, отца это злило, и дома он на него накидывался. А потом Марк начал расти. Пил протеиновые коктейли, качался в спортзале. И побои прекратились. Как будто отец понял, что сын может дать сдачи.