— Но…, - красавица явно пребывала в растерянности.
— Да не волнуйтесь вы, — произнёс Виталий Леонидович. Он старался не пугать девицу. — Не можете пропустить, так вызовите сюда Таню.
— Я сейчас, — Марина даже обрадовалась, что ей самой не придётся решать, пустить этого человека к Майе Андреевне или нет.
Она сказала по телефону всего пару слов и тут же улыбнулась Роэману:
— Татьяна Владимировна сейчас спустится.
Роэ в ответ кивнул девушке и подошёл к нужной двери. Стал ждать. Татьяна Владимировна, а проще говоря, Жирная Таня была у Майки секретарём и телохранителем. Она отрыла дверь, увидела Виталия Леонидовича, и первой её мыслью, первым её порывом было закрыть дверь обратно. И ведь сразу узнала его в берете и в шарфе.
— Жирная, — негромко рыкнул Роэман, положив руку на дверь. — Успокойся. Я никого не трону.
Двухсоткилограммовая женщина в чёрном костюме и с собранными в пучок на затылке рыжими волосами закрывала весь проход. И всё-таки она не решилась захлопнуть перед ним дверь. Таня только произнесла:
— Майя спит.
— Пусть спит.
Спит, так и спит, Роэ не будет её будить.
— А что вам тогда нужно?
Таня смотрит на него и прекрасно видит то, что произошло с его лицом. Ни шарф, ни берет тут ему не помогут. Но эмоций она не проявляет, вопросов не задаёт. И правильно делает.
— Деньги, — Роэ всё равно не нравится её внимательный взгляд. Он говорит чуть раздражённо: — Дай мне денег.
Такой поворот, кажется, устраивал Жирную Таню. Такие вопросы она могла решать и без Майи. Таня повернулась и быстро, для столь тяжёлого тела, пошла вверх по ступеням, покрытых дорогим ковром.
Роэ пошёл за ней. Богатое место. Она провела его в свой кабинет; даже тут, ещё не в самой квартире Майи, всё было шикарно. Таня, звякнув ключами, распахнула двери сейфа и, обернувшись к Роэману, спросила:
— Сколько вам нужно денег?
Виталий Леонидович отвечать ей не стал, он весьма бесцеремонно оттолкнул женщину от сейфа и полез в него сам. Нераспечатанная пачка пятитысячных купюр в банковский упаковке, ещё половина пачки, две пачки мелочи по тысяче и по две тысячи, перетянутых резинками, тоненькая стопочка евро, банкноты «сотки». Он сгребает всё, что есть, себе в карманы плаща и поворачивается к Тане.
— Это что, всё, что ли?
— Мы не ожидали вашего визита, — отвечает женщина.
— Мне нужны деньги, — твёрдо повторяет он.
— Сколько вам нужно?
— Хотя бы пять. — Роэ подумал, что ему предстоят большие траты.
— Пять миллионов рублей будут доставлены по указанному адресу, — говорит Таня, и в её голосе слышится: лишь бы тебя тут больше не видеть.
— Пусть привезут на Итальянскую, после пяти буду ждать.
— Хорошо, — она надеется, что его визит закончен.
— Мне надо выпить, — он идёт к небольшому столику, который заставлен дорогими напитками.
Жирная Таня ему ничего не говорит, молча смотрит, как он ищет среди бутылок то, что ему нужно.
Виски, коньяки, текилы, ещё чёрт знает что, наконец он находит то, что ищет. Водка «Финляндия». На треть пустая. Он отворачивает крышку и пьёт прямо из горлышка, не разматывая шарфа. Пьёт с удовольствием, надеясь, что спиртное поможет ему вывести из организма яд и приглушит боль. Таня просто стоит у двери и ждёт, когда же он наконец уберётся отсюда. Роэ отпивает едва ли не половину от того, что было в бутылке. Останавливается и переводит дух. Потом закручивает на бутылке крышку, а саму бутылку кладёт в карман плаща.
— Не забудь, я жду деньги.
Жирная Таня лишь кивает ему в ответ: всё помню.
Фисюк гнида хитрая. Если ему позвонить, он наверняка не возьмёт трубку. Мало того, он ещё после звонка и сорвётся куда-нибудь, чтобы не встречаться с Виталием Леонидовичем. Нет, с ним нужно «дружить» внезапно.
— Моховая, — сказал Роэ таксисту, садясь в машину. — Дом покажу.
Такси. Утро. Центр. Дождь и пробки. Людишки куда-то все едут, почему ещё не на работе? В одном кармане у него пачки денег, в другом остатки водки. Ему ещё бы поесть. Он ел после сна очень и очень много. Поэтому, чтобы не запомниться всем официанткам, ему всё время приходилось менять рестораны и кафе. Иногда на завтрак он брал себе двойную яичницу и двойные сырники, а потом шёл в заведение «Теремок» на Большой Морской и брал ещё десяток блинов с разными начинками. Сейчас он, наверное, заказал бы два десятка. Десяток с мясными и рыбными начинками, а ещё десяток с вареньями, со сгущённым молоком, с мёдом… И кофе, побольше хорошего кофе. Литр двойного эспрессо ему был бы в самый раз. Он был очень голоден, отличный признак, кажется, токсин терял силу. То ли от водки, то ли организм справился. Он вытащил бутылку, сделал ещё пару глотков.
А потом из мятой пачки «Мальборо» достал последнюю сигарету.
— Извините. В машине курить нельзя, — заметив дым, сказал водитель.
Роэ порылся в кармане с деньгами и сунул ему через плечо тысячную купюру. Вопрос с курением сразу был решён. Роэман стянул с лица шарф, чуть опустил стекло. Дым от сигареты вылетал, а обратно залетали капли дождя. Эх, как хорошо было бы сидеть тут в такси и не иметь никаких дел, ехать себе, беспечно попивая водку, ехать и думать, где лучше позавтракать. Он опять жалел, что связался с Бледной. Будь она неладна.
Фисюков дома не было. Они никогда не открывали дверь по-хорошему. А недавно ещё и замки поменяли. Но хозяева не закрыли в какой-то из комнат окно. Виталий Леонидович навалился на дверь и той ноздрёй, что работала, принюхивался к сквознячку, который просачивался в щель у косяка. Запах застарелой падали он ощущал, но ни старшего поганца, ни его сынка дома не было. Их зловоние он почувствовал бы сразу.
Жаль. Искать этих уродов было бессмысленно. Роэман знал, что у этих хитрых рыб по области, и в модных местах, и в самых глухих, имеется не менее десятка домов и дач. Уж кто-кто, а эти нелюди умели заныривать и могли не появляться в городе месяцами. Ждать их было бессмысленно.
Он уже доставал из кармана телефон, чтобы позвонить своему прикормленному менту капитану Митрохину, в телефонном списке значившемуся как «Лёлик». Но нажать на «вызов» не успел.
Спустившись, во дворе дома он увидел, как Фисюк и его сын выгружали из багажника старенького «Форда Мондео» какие-то свёртки и сумки. Жан Карлович Фисюк был человеком осторожным, это не Мартынов-покойничек, который разъезжал на «гелике». Машине Жана Карловича было лет пятнадцать, и это при том, что в каждом доме или на участке, которыми владел Фисюк, было припрятано по центнеру золотишка. В этом Виталий Леонидович был уверен.
— Что привезли, опять расчленили кого-то? — спросил он достаточно громко, подойдя к семейству сзади.
Фисюк резво развернулся к нему, смотрит поверх очков, у самого уже кончик носа дёргается, собрался кинуться, пакеты свои выронил, уже руки поднял и пальцы скрючил.
— Тихо, тихо, угомонись ты, — Роэ усмехается. — Ты погляди на эту петербуржскую интеллигенцию, чуть что — драться кидаются.
— Вы всё шутите, Виталий Леонидович, — шипит Фисюк-старший, да и сынок его оскалился.
Роэман как-то не обращал на сыночка раньше особого внимания, а тут пригляделся… Сыночек-то уже почти с папку ростом. Горбун, кривобокий, но уже сейчас в его руках чувствуется большая сила, а в глазах… осмысленная настороженность. Не такой уж он и тупой. Год, два, максимум три, и он будет силён. И вместе с папашей будет представлять опасность. Фисюк-старший и сам не подарок, а с этим подросшим упырём…
«Фисюк ещё пригодится, а сопляка дегенеративного нужно будет убить, но это после, после…».
— Слушай, Жан Карлович, мне нужен специалист… Мокрушник…
Фисюк смотрит на Виталия Леонидовича, он прекрасно видит перекошенное отёком лицо Роэмана.
— Мокрушник, вам? — нет, он не усмехнётся, и даже не улыбнётся мимолётно, а вот в глазах его острых Роэ прочёл насмешку.
— Да, мне нужен мокрушник, — повторяет Роэ. Ему неприятно, что Фисюк видит его изуродованное лицо, но дело есть дело, и никто за него его не сделает.
— А как же ваш Геночка Мартынов? Ах, простите великодушно, совсем из головы вон…, - Фисюк продолжает усмехаться одними глазами. — Он же почил недавно. Какая утрата… Хотел выразить вам свои соболезнования. Вы же теперь остались совсем один…
«О, сарказм от людоеда… Молодец. Уже пронюхал, гнида… Ладно… При следующей нашей встрече, долбаный урод, упырь поганый, я сломаю тебе руки и ноги, а потом на твоих глазах, в воспитательных целях, разорву твоего кривобокого ублюдка. На куски».
Но сейчас Роэман этого, конечно, интеллигенту не скажет. Он просто хватает Фисюка за руку, за ладонь, и выпускает когти прямо тому в кожу.
— Ты меня слышишь, Фисюк, есть у тебя мокрушник? Я, что, зря к тебе тащился, ну, давай, я уверен, что есть…
— Не надо, не надо этого…, - Жан Карлович пытается высвободить свою руку из когтей, но Роэман держит крепко, кровь течёт и пачкает обоих. А Фисюк шипит:
— Не надо, отпустите…
Стоявший до этого неподвижно сынок Фисюка вдруг сделал к ним шаг, и мордашка его дегенеративная уже не растерянная, он уже папашку спасать собрался.
— Стой на месте, недоделанный! — Виталий Леонидович поднимает руку в предупреждающем знаке. И сыночек останавливается, он ещё побаивается Роэмана, но вот долго ли это будет продолжаться?
— Зачем вы так? Ну зачем? — морщится Жан Карлович, и теперь в его глазах и намёка нет на усмешечки.
— Затем, что вы, интеллигенция, по-хорошему не понимаете, — отвечает ему Роэман холодно. — Давай мне своего мокрушника, Фисюк, давай, пока миром прошу.
— Хорошо, — наконец произносит тот, — отпустите, пожалуйста, руку, Виталий Леонидович, мне телефон достать надо.
Из руки текла кровь, капая Фисюку на старенькие и немодные джинсы, на куртку, уж что-что, а рвать кожу Роэман умел. Сначала Жан Карлович достал платок. Вытер кровь. Роэ терпеливо ждал. Фисюк достал телефон и стал искать нужного абонента.
— Он разборщик.