Зачем ему, больному, недавно прооперированному, знать о её проблемах, тем более что он всё равно не сможет ей ничем помочь.
— Точно?
— Точно, — отвечает она уверенно.
— Ну окей. Пока, Света.
— Пока, Влад, — Света отключила телефон.
А машина за окном никуда не делась. Отсюда ей не было видно, сидит ли кто в ней, но девочке и не нужно было ничего видеть, она чувствовала, знала, что там кто-то есть.
«Блин, а как мне за близнецами в садик идти?»
Да, это был вопрос. В том, что человек из машины следит за ней, сомнений у неё не было. Но кто это был? И тут выбор вариантов у неё имелся. К своим шестнадцати годам она уже обзавелась парой неприятных знакомств. Это мог быть человек наркоторговца Валяя. С ними шутки плохи, вон как они Влада избили. Или ещё хуже… там в машине был кто-то из десс, у которых Элегантная Дама отобрала Кровопийцу. Они пришли за ним. Или это мог быть просто мигрант-насильник. От любого из этих вариантов у неё по спине бежали мурашки. Ей было действительно страшно.
Глава 24
Он ударился об землю с такой силой, что только пыль заклубилась.
Одноглазый был крепок, очень крепок, но даже для него такой удар был слишком сильным. Несколько секунд ему понадобилось, чтобы прийти в себя, восстановить зрение и слух. Его ещё немного корёжило новое и не очень приятное ощущение. Он понял, что это такое. Боль. Особенно выражено это чувство было в правой нижней конечности, спине и затылке.
«Плечо». Он прислушался к нему. Нет. С «плечом» всё было в порядке. На удар оно почти никак не среагировало.
Боль. Боль он бы пережил спокойно, она для него была чувством новым и, может быть, даже интересным. Если бы не конечность. С нею нужно было разобраться. Но это после. Пока же Охотник лежал на спине и глядел в бездонное синее небо. Да, для него, рождённого, вернее, созданного, под потолком, небо, безусловно, было чем-то особенным. Если бы он мог пугаться, он даже испугался бы от ощущения его бесконечности. И на этом небе сияло белое, неровное, в короне своего сияния, пятно. Солнце. Одноглазый не знал, откуда ему это известно, но знал, что это оно и есть. Просто это было в нём заложено.
А ещё там, в небе, плыло удивительное создание. Радужное, переливчатое, светлое, ослепительное и, конечно же, живое. В этом существе отражалось солнце, и оно сияло в небе, почти не уступая светилу. Так сияло, что у Охотника от сияния этого существа даже слеза навернулась на его единственный глаз. Это было что-то прекрасное, и по красоте, может быть, даже равное Бледной Госпоже. Нет, нет… Госпожа, конечно же, была прекрасней, но то, что он сейчас видел, его тоже очень и очень впечатляло.
Боль тем временем и в спине, и в затылке уже утихла. Но вот нижняя конечность… Он, опираясь на землю, медленно сел и взглянул на ногу. Повреждение было значительным. Ступня была вывернута внутрь, а из голени, чуть ниже колена, торчал розовый и острый осколок кости. Из проколотого костью отверстия сочилась тёмная жидкость. Ему сразу стало ясно, что при таком расположении кости восстановление конечности попросту невозможно. Кость нужно было ввести внутрь ноги, состыковать её концы для сращивания и дать конечности несколько часов покоя. Он всё это знал, но вот его верхние конечности… Они не были приспособлены к такой тонкой работе. У него было всего по четыре пальца с мощными плоскими ногтями. Этими пальцами он легко мог разрывать ткани других существ, мог быстро копать мягкий грунт, ломать и даже расщеплять дерево, но для хирургии они подходили плохо. Здесь не было тех неприятных существ, что служили Госпоже. Поэтому тут некому было ему помочь. И он начал вправлять кость сам, чем мог, и как умел. Его серая, толстая и необыкновенно прочная кожа, служившая отличной защитой всем его внутренним органам, теперь только мешала. И ему пришлось приложить немалые усилия, вытягивать и выворачивать ногу чтобы просто загнать кость внутрь голени. И это было ещё не всё. Теперь там, внутри, среди тканей, мышц, сосудов и сухожилий, нужно было состыковать концы сломанной кости. Сблизить их. На боль он не обращал внимания, но даже не будь боли, всё равно это было бы очень непростым делом. Кожа Одноглазого первый раз в его жизни покрылась испариной. Он тяжело сопел. Ему приходилось запускать в открытую рану свои толстые пальцы, нащупывать нужное положение костей. Да, всё это было непросто. Очень непросто. И длилось довольно долго. Но через некоторое время всё-таки ему удалось правильно разместить обломки костей. Он не знал, что в таком положении их нужно как-то закрепить, но знал, что кости понадобится время, чтобы срастись. Время и покой.
Одноглазый вытянул ногу и решил оставаться на этом месте несколько часов, посидеть в неподвижности, пока кость «схватится». А там действовать по обстоятельствам.
«Плечо» — с ним-то всё было в порядке. Большой кусок кожи на левом плече, в виде правильного пентагона, каждый угол которого заканчивался серым и прочным, как железо, когтем, был частью его плоти, которая могла некоторое время жить сама по себе и даже на расстоянии сохраняла с хозяином невидимую связь. «Плечо» никак не пострадало от удара. Череп у него был крепок, как и костяк, если бы не нога, он уже мог бы приступить к охоте.
Ему тут нравилось. Тут было красиво. Одноглазый принюхался. Запахи. Его окружали сотни запахов, и отталкивающие, и манящие. Конечно, здесь ничто не пахло так же хорошо, как Госпожа, но запах Госпожи нельзя было ровнять с теми запахами, что сейчас доносил ему горячий ветерок. Это были совсем другие ароматы. От запаха Госпожи хотелось встать на колени и склонить голову. Следы, что оставила нога Госпожи, хотелось вылизывать, а от некоторых из местных запахов его пасть наполнялась слюной и начинал бурчать живот. Ему хотелось встать и пойти посмотреть, что же это там так… приятно, так заманчиво пахнет.
Одноглазый решил обернуться, ну, насколько это позволяла нога, которую он старался теперь не беспокоить. Ему хотелось осмотреться. И первое, что он увидел у себя за спиной, — это свисающие откуда-то сверху неприятные, рыхлые и липкие, тонкие куски, несомненно, живой ткани. И эти самые куски, извиваясь, быстро двигались к нему, при этом разлетаясь в разные стороны, чтобы охватить его со всех сторон. Липкие жгуты, на концах которых имелись расширения, похожие на человеческие ладони.
Одноглазый даже не успел удивиться, когда первые из них уже прилипли к нему. Он только успел схватить один из таких жгутов… Самый первый, к нему приблизившийся.
Ту боль, которую он испытал при входе в этот мир, никак нельзя было сравнить с тем, что он сейчас почувствовал.
Охотник был создан крепким, очень крепким. Он был готов ко многим превратностям этого мира, его кожа была на удивление прочна и надёжно укрывала все его органы. Но даже через эту толстую, бугристую, серую кожу он почувствовал, как сильнейшие алкалоиды попадают в его организм и обжигают парализующей болью поражённые мышцы.
Одноглазый заревел, сам удивляясь своему голосу. А жгуты, один за другим, стали липнуть к нему, опутывать, закрепляясь на его коже ещё и присосками, которые находились на «ладошках». И каждое их прикосновение обдавало его новой волной сильной боли. Он был создан охотником, это он должен был охотиться, а не на него. Одноглазый рассвирепел и от боли, и от того, что кто-то смеет воспринимать его как добычу. А ещё от того, что эти липкие жгуты с присосками попытались его поднять, оторвать от земли, даже приподняли немного, побеспокоив поврежденную конечность. После этого шок от боли и неожиданности закончился, и Охотник начал сражаться.
Несмотря на обжигающую боль, он стал хватать эти жгуты руками и отрывать от себя. Но это было непросто, сами жгуты были не только липкими, но и скользкими, а присоски на ладошках сидели прочно. Ему, несмотря на его гигантскую силу, быстро удалось оторвать лишь одну «ладошку». Они выскальзывали из рук. А жгуты тянули и тянули его вверх, снова бередили ногу, но поднять, оторвать от земли не могли, а он, обезумев от дикой боли, стал помогать своим рукам зубами.
О! Оказывается, его крепкая шкура значительно снижала проникновение яда в организм, во рту боль была дикой, она, кажется, испепеляла его мозг, но от этого он ещё больше свирепел и с рычанием рвал, рвал и рвал руками и зубами эти жгучие, липкие и крепкие ткани. И прежде чем они стали отпускать его, он оторвал и отгрыз четыре из них. И когда жгуты стали рывками уходить в небо, он вырвал и пятую «ладошку». И только тогда он поднял глаза… Если бы не боль в руках и шее, если бы не страшная боль и отёк во рту, он, наверное, удивился бы, увидав, что от него, в небо, рывками улетает то самое удивительно-красивое, перламутровое и круглое огромное существо, из которого свисают те самые страшные жгуты. Охотник тяжело дышал, глядя ему вслед, веки его от сильной боли были полуприкрыты. А неслушающимися пальцами он снова поправил свою ногу. Ей всё-таки был нужен покой.
Света не могла успокоиться. А два её пальца так и подёргивало «электричеством». И подёргивание начиналось как раз из тех двух чёрных точек, находящихся на кончиках безымянного и среднего пальца левой руки, и уходило дальше в кисть.
Она, даже не подходя к окну, чувствовала, что машина так и стоит во дворе напротив её парадной. Девочка собиралась сегодня мыть полы, но, налив воды в ведро, вылила её обратно. Какая тут работа, если этот тип в машине не шёл у неё из головы? Она уже не знала, что и думать, но была уверена, что он зачем-то сторожит её. Света перебирала и перебирала вероятные причины его присутствия, и ни одна из этих причин ей не нравилась от слова «совсем». На некоторое время она даже позабыла о голоде, который с недавних пор стал намного сильнее, чем раньше. И больше всего её сейчас волновала мысль о том, что ей через некоторое время придётся идти за братьями в детский сад. К тому времени уже стемнеет. Ну, допустим, она легко убежит от этой машины. Выскочит из парадной и сразу в арку, а за ней, через сто метров, детская площадка на полквартала, конечно, он за ней не успеет, но вот обратно… Обратно ей придётся идти с близнецами… А они маленькие дети, они не смогут бежать так же быстро, как Светлана, даже если их напугать. Ну что ей было делать? Звонить папе? И что ему сказать? Что за ней следит гастарбайтер на старой машине? Ну, допустим, он отпросится с работы и придёт домой, а завтра что ей делать? Нет, не годится… Это всего-навсего способ напугать папу. А у него в последнее время боли усилились, он и так пьёт таблетки каждые четыре часа.