Пошла, сама же начала поглядывать по сторонам, аккуратно, так, чтобы это не бросалось в глаза, и нашла её. Эта противная машина опять стояла напротив её парадной. И в машине на месте водителя сидел человек. Девочка ни на секунду не усомнилась в том, что все эти подёргивания в пальцах, весь этот неприятный холодок в затылке — это всё из-за него. Она не смогла рассмотреть его лицо.
Света быстро пробежала последние метры до парадной, ещё заранее достав ключи от входной двери. Влетела внутрь, взбежала к своей квартире и, быстро отперев дверь, забежала к себе домой.
Ей очень, очень и очень не хотелось отпускать сиделку. Но Нафиса уже собралась, уже ждала девочку. Света и так её немного задержала из-за анализов. А папа только что ушёл в магазин на сутки и прийти должен был только завтра. В общем, она осталась дома одна. С мамой. И со страшной машиной во дворе.
Глава 28
Ну и с кем девочка могла это обсудить? Кому могла позвонить и рассказать о том, что проклятая машина опять стоит в её дворе? Ну не папе же. Конечно же ему, Пахому. Она берёт телефон и делает вызов. Раз гудок, два, пять, десять… Света уже хотела отключаться, и вдруг из трубки доносится голос. Женский голос:
— Светочка, здравствуй, это мама Владика.
Светлана вспоминает её имя:
— Здравствуйте, Анна Владимировна. Я…, - она не знает, что сказать. — А Владика можно к телефону?
— А что ты хотела? Он просто спит.
— Я хотела спросить его, как он себя чувствует, он в школу сегодня собирается?
— Нет-нет, Светочка, нет, он не пойдёт, ему нельзя, я ему сейчас укол сделала, у него вчера температура была, он ещё пару недель будет дома сидеть.
«Температура? Вот дурак Пахомов! Сбежал из больницы, не долечился, и ещё курит!». Она осуждала Влада, но с другой стороны… Светлана сейчас говорила с его мамой, с его доброй и вежливой мамой, и девочкебыло приятно думать о том, что Пахомов сбежал из больницы, не долечившись, ради неё. Она ещё не до конца понимала свою ценность. Но ей уже льстило осознание собственной востребованности.
— Да… Понятно, — произнесла Света, — спасибо, Анна Владимировна. До свидания.
— До свидания, Светочка.
«Светочка». Мать Влада относилась к ней подчёркнуто хорошо, это чувствовалось.
Телефонный разговор и приятные мысли на пару минут отвлекли её от тревог. А тут в домофон позвонили. От этого звонка у неё похолодело всё внутри: кто это мог быть?
«Папа придёт только завтра, врач был вчера, сиделка только что ушла». Нет, она не будет открывать дверь, она даже к домофону подходить не хотела. Думала притихнуть и пересидеть. Но любопытство пересилило страх, подтолкнуло её к окну. Дело в том, что окно её спальни выходило во двор. И из него, если постараться, можно было увидеть того, кто стоит перед дверью парадной. Ей очень, очень нужно было знать, кто это звонит в дверь. Кто пришёл к ней в гости?
Она на цыпочках, словно её шаги могли услышать с улицы, подошла к окну. Подошла и тихонечко, всего на пару сантиметров, отодвинула штору. И одним глазом выглянула в окно. Блин! Машина стояла всё там же, и человек, водитель, сидел за рулём. Нет, значит, это не он звонит в дверь. А кто? Звонок-то не унимался. Она выглядывает ещё немного… И поняв, кто там пришёл, кидается к двери, к домофону. Это был тот человек, которому она доверяла, хотя немного и стеснялась его. Тот, с кем можно было поговорить.
Он обычно ездит на велосипеде, но тут пришёл пешком. На нём плащ из плёнки и бейсболка «СКА». Он снимает её, стряхивает с неё воду:
— Фу, а я думаю, дай зайду, вдруг ты дома, — отец Серафим стягивает свой мокрый плащ, от него, как обычно, пахнет потом, — служба утренняя закончилась, до вечерни ещё время есть, а матушки дома нет, вот и надумал к тебе зайти.
Света ему очень рада, по-настоящему рада, она, не дав ему разуться, бросается обнимать его.
— Здравствуй, дорогая моя, здравствуй, — он целует её в лоб. — А я деньги-то с аукциона ещё два дня назад получил. Всё никак не мог к тебе собраться. А ты знаешь, что эти мошенники-аукционеры удерживают десять процентов от суммы продажи?
Света это знала, это на сайте аукциона написано. Она согласно кивает и тянет попа из прихожей.
— Пойдёмте, батюшка. Чай попьём.
А он лезет под свою не очень свежую рясу, в карман брюк, достаёт оттуда бумажки. Протягивает всё Светлане:
— Это чек, а это деньги. Сто тридцать три тысячи семьсот рублей. Вот, давай посчитаем, всё ли там?
Деньги огромные, но, странное дело, сейчас совсем не им радуется девочка. Она рада тому, что к ней в гости пришёл этот неказистый и совсем не модный человек. Хороший человек. С которым ей не страшно. Да, раньше она его стеснялась и, встреться он на улице, попыталась бы пройти мимо, сделав вид, что не заметила, а тут ей опять захотелось его обнять. Пусть даже он опять пахнет потом. Еле сдержалась, чтобы не повиснуть на нём.
— Я вам сейчас чай сделаю, — говорит Света.
— Ну, что ж, чай — это прекрасно, давай, давай. А я пока к болезной пойду, поговорю с нею.
Отец Серафим идёт к маме, и пока девочка бегает ставить чайник, стоит рядом и одними губами говорит что-то, Свете кажется, что он читает над мамой молитву. Да, это была молитва, когда Светлана пришла в мамину комнату, он уже закончил, перекрестил маму и сел в кресло рядом с нею.
— Ну, ты деньги-то пересчитала?
— Угу, — Светлана кивнула. — Всё как в чеке.
— И слава Богу, а то таскать такие деньжищи с собой боюсь, я ж рассеянный, меня и матушка моя за это отчитывает всё время, и отец настоятель тоже.
И тут Светлана решилась попросить его о том, о чём много думала. Теперь эти большие деньги, сто тридцать три тысячи рублей, ей надо было как-то легализовать в глазах папы, и отец Серафим мог ей в этом помочь.
— Батюшка, а не могли бы вы сказать папе, что дали мне при приходе какую-нибудь должность, ну там свечницы, например, чтобы я могла эти деньги тратить, а папа не спрашивал, откуда они.
— Знаешь что, дорогая моя, — уже по первым этим словам святого отца девочка поняла, что ничего у неё не получится, — я и так пошёл на хитрость, уж сколько раз себя за это укорял, за то, что утаил эту нашу с тобой афёру от отца, а ты мне предлагаешь ещё и врать ему. Нет, уж хватит.
— Ну ладно, — произнесла Света, она знала, что, скорее всего, ничего не получится, просто хотела попробовать, — и не упрекайте себя, мне всё равно придётся папе всё рассказать. Таких денег мне от него точно не утаить.
— А вот это правильно, — согласился отец Серафим, — скажи как есть всё… Господи, вот он меня костерить-то будет, и поделом мне, дураку.
Света сходила на кухню, а когда вернулась с чашками и сахарницей, увидела отца Серафима, сидящего уже с книгой. Откуда он только взял её? Поп показал ей книгу:
— Не читала? «Сто лет одиночества?» В школе не проходите? Нобелевский лауреат писал!
— Нет, — девочка покачала головой, — а про что она?
— Правильный вопрос, он сразу всё про эту книгу и проясняет. Про что она? Так вот сразу и не скажешь, одной фразой тут не отделаешься, — поп на пару секунд замолкает, он насыпает в чай сахар и размешивает его. — Вот правильный ты вопрос задала, — он смотрит на книгу с заметным скепсисом, — про что она? Да ни про что! Про жизнь мелких людишек, а жизнь та такая же мелкая, как они сами. Пустая, ни Бога, ни дьявола. Вот, к примеру, Мишку возьмём Шолохова, коммуняка ярый, сталинист, но от книг же не оторваться! Прочёл любую и сразу скажешь: вот в этой человек себя в революции искал, а в этой сильные люди новый порядок ставили! Лопахин, Давыдов, Нагульный, Мелихов… Правы — не правы, другое дело! Но они настоящие люди, глыбы, герои, античный мрамор, — отец Серафим снова трясёт книгой. — А это кто? Это про кого?
Светлана согласно кивала головой, она готова была слушать отца Серафима до вечера, лишь бы не уходил и не оставлял её одну.
— А тут недавно прочёл ещё одного… гения. Он «Над пропастью во ржи» написал. Читаешь-читаешь, читаешь-читаешь… И опять же твой, Светка, вопрос: дядя, так про что ты писал-то? Что сказать-то хотел? А нечего им сказать-то было. «Улисс», «Над пропастью…», «Сто лет одиночества», «Тошнота» — всё это бытие ничтожеств! Гении эти, — поп прихлёбывает чай, — пишут, пишут, а сказать-то им нечего, поэтому и получается вода, вода эта мутная, — он вздыхает. — Нет больше ни Чеховых, ни О’Генри, чего уже говорить про Шолоховых с Достоевскими, да и Ремарки давно перевелись. Сейчас ничтожные людишки пишут книжки о ничтожных людишках и для ничтожных людишек. Так вот и получаются Нобелевские лауреаты.
Света соглашалась с каждым словом отца Серафима и исправно кивала головой: угу, перевелись Ремарки. Кажется, он всё это ей уже рассказывал, но она готова была слушать его и дальше, лишь бы он не уходил.
Девочка слушала его и слушала, почти ничего не понимая из того, что он говорит. Она не читала этих книг, не слышала имён, которые он называл. Вот если бы он про анимэ говорил. А с книгами у неё вообще было… не очень. Но между тем помнила, что ей нужно в магазин. И когда отец Серафим сделал паузу в своих рассуждениях, она встала и пошла в спальню. Быстро выглянула из-за шторы в окно. Ну конечно… Машина была там же, где и прежде. Вот и что ей было делать? Можно было вернуться к отцу Серафиму и слушать его и дальше, пока он не засобирается домой… А потом что? Сидеть, как мышь под веником, прятаться и выглядывать из-за занавесок? А ведь ей сегодня ещё идти за братьями в детсад. Одной, вдруг Влад не сможет, вдруг у него всё ещё температура будет? А ведь ей в магазин нужно, завтра суббота, Макс и Коля будут дома, папа с «суток» придёт, всех надо будет кормить. Нужно было что-то делать.
Светлана это понимала. Но вот что? И тут неожиданно, как волна, на неё нахлынула решимость. Она подумала, что было бы неплохо рассмотреть этого типа… Да, ей всё равно придётся выйти из дома, так надо будет на него хотя бы взглянуть. Разглядеть его. Света вернулась к отцу Серафиму.