Не отвлекли бы судью — как пить дать оговорил бы и себя, и любого, на кого укажут. Хотя еще успеется, оговорит, никуда не денется. Нет, все-таки надо было рубить стражников. А трясет его на самом деле не от страха, а от холода — или лихорадка началась?
Гуннар потерял счет времени еще в допросной, а теперь и вовсе перестал понимать, на каком он свете — проваливался то ли в сон, то ли в беспамятство, рывком выныривал оттуда, неловко пошевельнувшись, снова сворачивался в клубок, безуспешно пытаясь унять дрожь.
Заскрипел засов, Гуннар не поднял головы — было бы на кого там смотреть. Караульные, сейчас утащат в допросную, и все начнется сначала. Зато согреется — вон, уже в жар бросило. Почему нельзя свихнуться по собственной воле? От него бы отстали… может быть.
— Вставай, — пнули его под бок. Вроде бы несильно, но и этого хватило, чтобы дернуться и зашипеть сквозь зубы. Успеет еще накричаться. Подняться получилось, правда, не сразу. Идти — нет, при первом же шаге повело в сторону. Влететь головой в стену со всей дури не дали, подхватили под руки, снова заставив зашипеть, поволокли прочь. Не в ту сторону, что в прошлый раз, значит, все-таки камера другая. И лестницы наверх вроде не было, и дверь…
За дверью оказалась комната, залитая солнечным светом, настолько ярким, что Гуннар зажмурился и попытался заслониться рукой — но не сумел ее поднять. Кое-как разглядел очертания троих мужчин. И голоса снова были знакомыми.
Его бесцеремонно усадили на лавку, приложив спиной об стену — в этот раз крик удержать не удалось. Гуннар зажмурился сильнее, затряс головой. Вот так и сходят с ума. Некому тут ругаться голосом Эрика. Эк заворачивает…
— Еще пара слов в том же духе и окажетесь в камере за неуважение к судье, — и этот здесь. Что он задумал? Поманить надеждой, чтобы окончательно лишить рассудка? Так и без того уже…
— Вот уж не думал, что уважаемый судья примет все безадресно высказанное на свой счет.
Точно Эрик, можно даже глаз не открывать. Язык у целителя порой был вовсе без костей. Сам Эрик смеялся — учитель, мол, попался хороший.
— Хватит! — это Руни. — Нашел время.
Гуннар уставился на обоих, окончательно потеряв дар речи.
— И все же я был прав, и этот убийца вам не только знаком, но и чем-то дорог. — Снова судья.
— Мне дорога честь правосудия, как и вам, полагаю, — Руни тонко улыбнулся. — И очевидно, что из-за решетки он убить не мог. Как должно быть очевидно и вам.
— Мне очевидно, что у него был сообщник. Который повторил убийство, чтобы отвести от него подозрения.
— А верховному судье, расспросившему стражников и внимательно прочитавшему протоколы допроса, очевидно совершенно иное.
Зря, выходит, он на Руни напраслину возводил — до верховного, члена городского совета, добрался. Но о каком убийстве и каком сообщнике речь?
Судья усмехнулся.
— А говорили, нечего делить.
— Я по-прежнему совершенно в этом уверен, — развел руками Руни. — Так милорд целитель может забирать своего приятеля?
— Может. Вещи сейчас принесут. С вашего позволения, господа.
Эрик не стал дожидаться, пока закроется дверь, мигом оказался рядом. Снова выругался:
— Месяц, хотя бы месяц ты можешь не влипать в неприятности?
Под кожей засвербело — Гуннар покосился вниз, ожоги на ребрах таяли на глазах. Надо было благодарить, но…
— А не по твоей ли милости я в них попал?
Эрик на миг застыл с ошарашенным видом, потом усмехнулся:
— Ну да, я бы тебя не убил просто потому, что собственных трудов жалко… ложись на живот, прямо на лавку. Ложись, говорю! И подтвердить, что я и вчера и сегодня ночью мирно спал в своей постели может только Ингрид, а я могу сказать то же самое о ней… Чему, в общем-то, едва ли кто-то поверит, если дойдет до разбирательства. — Эрик снова ругнулся. — А еще говорят, мы мясники. За такое правосудие голову бы отрывать.
— Какое уж есть, — пожал плечами Руни. Тронул Гуннара за руку. — Прости, я не успел. Судью подняли раньше, и… Он упрямей барана, чем больше уговаривают, тем сильнее упирается, так что пришлось через его голову, а это время.
Гуннар дернулся, сбрасывая руку, снова зашипел сквозь зубы — плетения, хоть и заживляли быстро, отнюдь не были безболезненными.
— Знаешь, после этакого я бы признался в убийстве собственной матери, — проворчал Эрик. — Да не дрыгайся ты!
Гуннар попытался подняться.
— Ничего мне ни от кого от вас не надо. Отпусти. И пришли счет, чтобы в долгу не оставаться.
Будь его меч обычным, первым делом пошел бы к тому, кто умел находить одаренных по крови — если меч вернут, конечно. Вдруг да осталось на клинке достаточно, чтобы разыскать убийцу. Но небесное железо блокирует дар. Даже если и удастся что соскрести, не поможет. Впрочем, и в том, что на клинке что-то осталось Гуннар вовсе не был уверен, помня, как Фолки обтер клинок прежде, чем убрать в отобранные ножны — бездумно, просто потому, что привык заботиться об оружии, своем ли, чужом ли… Потому только и оставалось, что подозревать, и от этого становилось вдвойне тошно.
— Лежи, я сказал, раздухарился, как полегче стало. — Целитель бесцеремонно придавил загривок Гуннара. — А то привяжу, с меня станется, гордец нашелся. Встанешь на ноги — подозревай в чем хочешь, а пока лежи и не рыпайся. Хорошо хоть свежее еще все, а то бы совсем…
— Помочь? — спросил Руни.
— Да, спасибо.
— Я тоже не могу доказать, что был дома. Сив подтвердит, конечно, но и ее словам… Хотя я бы не стал заниматься такими делами настолько близко от «Шибеницы» — оттащил бы подальше.
— Положим, вчерашний труп оставили явно для того, чтобы нашли как можно скорее, — сказал Эрик. — А первый — да, там задворки, конечно, и люди редко ходят, но и я бы подальше отволок.
— Слишком много наглости или слишком мало сил?
— Если первое, то это или ты, или я, или Вигдис. Если второе — Ингрид не слабее тебя, так что Вигдис или Иде… — Эрик снова ухватил за загривок дернувшегося было Гуннара. — Уймись, никто за твоей ненаглядной с небесным железом не собирается.
— Эк ты ловко Ингрид оба раза в стороне оставил, — усмехнулся Руни. — А Иде откуда знать?
Эрик смутился.
— От моего слишком длинного языка. Вечно я как дурак верю, что кому-то просто интересно со мной, а не… — Он махнул рукой. — Ладно, не о том…
Открылась дверь, прервав его на полуслове, вошедший караульный поклонился Руни.
— Его вещи.
Тот кивнул, указал жестом: на столе, мол оставь.
— Глянь, все тут?
Гуннар поднял голову. Груда одежды, поверх нее меч.
— Амулет?
Эрик шагнул к столу, переложил клинок, лежащий рядом с вещами — и снова даже не вздрогнул, словно прикосновение к небесному железу его не беспокоило. Странный он.
— Тут, под мечом.
— Тогда все важное здесь.
Впрочем, он бы не особо сокрушался, если бы и вовсе ничего не вернули. Голову на плечах унести удалось, до сих пор толком не верилось.
Эрик положил меч Гуннара на стол, вернулся обратно.
— Давай доделаю.
Руни послушно отступил.
— Но все это, конечно, никуда не годится, — сокрушенно заметил он, присаживаясь на край стола. Подвинул меч, ругнулся. — Не можем же мы все друг друга подозревать.
— Ингрид сказала бы, что не доверять друзьям позорней, чем оказаться обманутой, — пожал плечами Эрик.
— Это значит зажмуриться покрепче и натянуть одеяло на голову, надеясь, что чудовище не увидит, а потом исчезнет само собой. Можно и так.
— А получится? — Эрик невесело усмехнулся. — Ты смотришь на меня и думаешь, чего я могу желать настолько сильно, чтобы располосовать живого человека. Я смотрю на тебя и думаю: если тебя не трогает то, что ради правосудия могут вздернуть на виску заведомо невиновного, то, наверное, во имя великой цели позволительно и зарезать кого-нибудь незнакомого? Гуннар глядит волком на нас обоих, и трудно его в этом винить… — Он поспешно вытащил из рукава чистую тряпицу, зажал нос, прогнусавил: — Все, одевайся, — добавил, прислонившись к стене: — Да и девчонки наверняка…
Гуннар взялся за цепочку, попытался расстегнуть замочек. Пальцы не слушались, точно деревянные.
— Пройдет, чуть позже, — сказал Эрик, заметив его потуги. — Давай помогу.
— Нет.
Он обмотал амулет вокруг одного из ремешков на перевязи меча. Пусть пока так, жалко, конечно, что не к телу, но возиться и прилаживать не было ни желания, ни сил — натянуть бы штаны, не свалившись с лавки, да не запутаться в рукавах дублета. Все, чего ему сейчас хотелось — добраться домой, закрыться в своей комнате и напиться до бесчувствия. Потому что оба они правы — просто невыносимо смотреть на доброго знакомого и думать, не он ли…
— Может, и получится, — пожал плечами Руни. — Руки у нас у всех по локоть в крови еще после того похода…
Да уж, отомстить, не замарав кружева манжет, еще ни у кого не получалось. И покуролесили они тогда знатно. Но все-таки Гуннар хотел бы знать, по чьей милости он угодил в допросную. Или не хотел? Иначе не начинал бы ворочаться внутри ледяной ком, стоило хотя бы попытаться подумать, кто из четверых — или теперь уже пятерых, мог бы это сделать и ради чего. Или со временем само прояснится?
— …только что надо быть за человеком, чтобы сотворить такую жестокость? — продолжал Руни. — Не просто убить, а этак затейливо?
— Жестокость? — Эрик оскалился, поднял ладонь, на которой полыхнул язычок пламени. — А вот так — не жестоко? Знаешь, мне как-то довелось всерьез обжечься… Вытянуть тепло и жизнь — не жестоко?
— А после этого вы спрашиваете, чего вдруг вас не любят, — буркнул Гуннар.
— Говорят, захлебываться собственной кровью из перерезанного горла тоже не слишком приятно, — огрызнулся Эрик. Снова обернулся к Руни. — Виска и каленое железо — не жестоко?
— Сколько раз еще ты сунешь меня в это мордой? — взорвался тот. — Да, я здесь варюсь. Да, я не знаю другого способа заставить вора или убийцу заговорить. Да, случается и с невиновными. Да, мне очень стыдно, что Гуннар так вляпался, а я не успел вовремя остановить судью. Но если бы я не варился во всем