— Что за шум, а драки нету? — поинтересовался Эрик, окидывая их взглядом. — Виноват, ошибся, драка тоже есть. Вигдис, если намереваешься его добить, сперва уведи из лечебницы, а то скажут, я раненого уморил.
Выглядел целитель типичным завсегдатаем «Шибеницы» — веки красные, под глазами синяки, на щеках рыжеватая щетина.
— Не дождетесь, — ухмыльнулся Гуннар.
Вигдис снова выругалась. Эрик хмыкнул, приобнимая ее за плечи.
— Ну все, хватит. Он дурень, конечно, но какой уж…
— Эй, нехрен лапать чужую женщину, у тебя своя есть. — Не будь Гуннар так слаб, словами бы не ограничился.
— Ингрид своя собственная женщина, — сказал целитель, впрочем, руки убрал. — Да, пока помню…
Он вытащил из-за пояса тканевый узелок, протянул Вигдис.
— Занеси, пожалуйста, к ювелиру, пусть спаяет. Скажешь потом, сколько взял, заплачу, раз уж порвал.
— Я эту дрянь утоплю в ближайшем нужнике.
— Ну нельзя же так с чужими вещами, дорогими, к тому же…
— Не дороже жизни.
Эрик промолчал, что вовсе на него не походило. Гуннар сложил воедино слезы Вигдис, измученный вид целителя, собственную слабость. Это далось едва ли не труднее, чем поднять руку, разум мутился, словно Гуннар изрядно выпил. Потянулся к животу, руки наткнулись на полотно, пропитанное скользким и жирным… мазь?
— Что со мной?
Ранения в живот доводилось получать и раньше. Но в прошлый Вигдис стянула дыру в считанные минуты, а потом еще ехали верхом полдня — хотя, признаться, тогда Гуннар едва держался в седле, и от ночного караула его освободили. Но утром был как новенький.
— Здоровая дыра в брюхе.
— Это я понял. И?
Эрик помедлил, явно соображая, как бы половчее уйти от правды. Гуннар знал его вот уже пять лет, и все эти годы у того ни разу не получилось хоть сколько-нибудь убедительно соврать.
— Говори, как есть. Не маленький.
— Все в руках Творца.
— Не твоих?
— Что смогу — сделаю.
— Все настолько плохо, что у меня уже ничего не болит? — поинтересовался Гуннар.
Ему доводилось слышать, что тяжелое ранение в живот, если сразу не позвать целителя, спустя какое-то время перестает болеть, потому что кишки отмирают, а мертвое не чувствует боли.
— Не болит у тебя вот поэтому. — Эрик приподнял со столика флакон темного стекла. — И наплевать тебе, выздоровеешь или нет, тоже поэтому.
Растворенный в крепком вине сок диковинного восточного мака. Эрик привез его из того похода, где все они и познакомились. Три года странствовали вместе с купцом, его степенством Колльбейном Дюжим. На заработанные в путешествии деньги Эрик обустроил лечебницу. Потом, когда другие купцы захотели повторить их путь, заказал им привезти еще такого же сока — но пока никто не вернулся.
— Надо же, такой редкости не пожалел на пустого.
— Я тебе счет выставлю, — усмехнулся Эрик. — Глядишь, к старости расплатишься.
На самом деле им четверым — даже Руни, который перестал «ввязываться в сомнительные истории» — Эрик счетов за лечение не выставлял никогда. Так же как Вигдис ни разу не стребовала долю за посредничество, а сам Гуннар спрашивал у любого из них, что за работу от него хотят, но не сколько заплатят. Впрочем, с деньгами его не обидели ни разу. И точно так же все трое знали, что ни травы для снадобий, ни ткани на бинты не появляются из ниоткуда, просто по воле Творца, и жертвовали на лечебницу по мере разумения. Эрик не отказывался, только смеялся, мол, настоящие герои со спасенных дев платы не требуют, но награду возьмут — и Гуннару оставалось лишь молча скрипеть зубами, когда Вигдис смеялась в ответ.
— И все-таки что со мной? — повторил он.
Эрик снова помолчал, размышляя. Потом повернулся к Вигдис:
— Поспала бы ты. Двое суток без сна.
— Я не хочу домой.
— И незачем. Оставайся, найдем тебе комнату.
Он жил тут же, при лечебнице, в нескольких комнатах на втором этаже.
— Ингрид постелет, поболтаете, выпьете — тебе надо бы выпить, а то и напиться. Да и поздновато уже одной по городу шляться.
— Правда, отоспись, — сказал Гуннар. — В своей постели, наверное, лучше. До дома недалеко.
Выдумает тоже, «одной поздновато». Тому, кто попробует покуситься на честь или кошелек Вигдис, Гуннар не завидовал. И нечего тут…
Эрик ухмыльнулся.
— Я сегодня в любом случае спать не собирался, работы много. А даже если бы и собирался, после… гм, словом, меня и на одну женщину не хватит, не то что на двоих.
Вигдис выругалась.
— Как же вы меня оба утомили. Один — своей глупой ревностью, второй — дурацкими шуточками, мать вашу так и разэтак.
— Матушку мою не трогай, она женщина приличная, — хмыкнул Эрик. — А если хочешь знать, что там с Гуннаром, спросишь у него самого утром.
— Я хочу знать сейчас.
— Гуннар большой мальчик, сам решит, что рассказать, а что не надо. Передать Ингрид, что у нас гости, или домой пойдешь, пока не стемнело и всех хватать не начали?
Как и другие города, Белокамень после наступления темноты пустел, а проходящая стража уводила в тюрьму до утра любого, кого застанет на улицах. Честные люди по ночам дома сидят, только тати бродят, а им в темнице самое место. Поговаривали, что в столице, с ее университетом и толпой одаренных у трона, это правило касалось только простолюдинов, но в Белокамне почтенные купцы о порядке заботились всерьез, и стража не особо разбирала, одаренный, благородный или простолюдин — уводили всех. Начнешь норов казать и буянить — вместо ночи за решеткой просидишь неделю, а то и две, да еще пеню в пользу города заплатишь. Здесь в стражу брали и одаренных: один патруль не скрутит, другие на шум прибегут. Впрочем, те, кто поумнее, не буянили, а договаривались, люди — они и в страже люди.
— В бордель пойду, — фыркнула Вигдис. — Напьюсь, побью посуду, покусаю цепного кобеля и оприходую все, что не успеет убежать.
— Квартал не сожги. Пойдем, провожу, мало ли…
— Обойдусь.
— Нет. Ты не можешь сейчас плести.
Плести одаренный не может, только если истощен до крайности. Твою ж…
— Ты тоже не можешь.
— Вигдис, — окликнул Гуннар, протягивая руку. Да что такое, будто в кандалах.
Она протянула руку навстречу, и Гуннар заметил пятна крови на манжете. На рану не походило, больше смахивало на то, что она стерла несколько капель рукавом. Когда одаренный подходит к краю возможностей, носом идет кровь, давая знать, что пора остановиться. Если продолжает упорствовать — кровь идет горлом. Дальше — потеря сознания и, возможно, смерть.
— Чем бы это ни кончилось, — сказал Гуннар, глядя ей в глаза. — Спасибо. Я знаю, что ты сделала все, что могла.
Она сухо всхлипнула, подаваясь навстречу. Ткнулась лбом в плечо.
— Из-за меня…
Гуннар погладил ее по волосам.
— Нет. Из-за меня. Я сделал то, что считал нужным.
Она выпрямилась, снова провела рукавом по глазам.
— Иди домой, отдохни.
Она растерянно кивнула. Эрик опять обнял ее за плечи, выводя из комнаты.
— Все будет хорошо.
— Врешь.
Гуннару было все прекрасно слышно из-за неплотно прикрытой двери.
— Привираю. Я пошлю за тобой, если станет хуже, но, думаю, не сегодня ночью. Дать тебе с собой маковой настойки?
— Да я и так усну мертвым сном, едва голову до подушки донеся, — невесело усмехнулась она.
— Тогда я пошлю охранника проводить. И не спорь.
— Не буду. Спасибо. И, Эрик, если что-то нужно… Что угодно, хоть слезы единорога, хоть желчь девственницы, хоть мой труп… Что угодно. Я потеряла отца, потеряла брата, потеряла мать. Я не могу потерять и…
— Единороги-то в чем провинились? — буркнул Эрик и тут же сменил тон. — У меня все есть. Не хватает только сил и удачи… но это в руках Творца, а не твоих. Прости. Пойдем, провожу.
Гуннар закрыл глаза, вроде бы ненадолго. Очнулся, когда скрипнула дверь, снова входил Эрик.
Глава 2
— Когда ты перестанешь лапать всех женщин, до которых успеваешь дотянуться? — буркнул Гуннар Эрику.
— Я не лапаю. Я обнимаю друга, которому страшно и больно. Зря домой пошла, будет бродить по пустому особняку, места себе не находя.
Гуннар покачал головой: спорить не было сил. Но в то, что Вигдис будет рыдать в подушку, он не верил. Норов не тот.
Эрик коснулся его лба — ладонь показалось ледяной, и все же Гуннар едва не схватил его руку, чтобы придержать подольше, остужая пылающее лицо. Зачем здесь так натоплено? И зачем на целителе шерстяная накидка, в такую-то жару? Эрик придвинул к постели столик, накрытый белоснежным полотенцем, под которым угадывались очертания склянок и прочих лекарских штуковин, называния которых Гуннар не знал и не желал знать.
— Ты собирался рассказать, что со мной, — напомнил он, глядя, как целитель откидывает простыню и начинает осторожно снимать с живота пропитанное мазью полотно.
— Хребет цел.
Запоздалый страх холодом скрутился в животе — или дело было в том, что Эрик убрал часть повязок? Чем оставаться калекой, лучше уж сразу…
— Точно?
Он помнил, что тварь хлестнула его поперек спины, обернувшись вокруг поясом.
— Точно.
— Если нет, лучше добей.
— Да больно мне нужно врать! Сам говорил — не мальчик. Хребет цел, мышцы, правда, разъело, но это ерунда: подправил плетением, чтобы восстанавливались как надо, вырастут. Почки тоже целы… и на этом хорошее заканчивается.
— А плохое?
— Смотри сам.
Гуннар посмотрел и снова откинулся на подушки: разом закружилась голова и пересохло во рту. Конечно, человеческие кишки ему видеть доводилось, но не собственные же! Там, где прошлось щупальце — или как оно называлось — живота у него просто не было.
— И как они по дороге не вывалились?
Как друзья вообще смогли дотащить его живым до города? То, что он сам совершенно не помнит пути, неудивительно, наверняка в себя не приходил. Но оставался еще день пути, за который он должен был умереть.
— Кишки ж не напиханы как связка сосисок в мешок, — усмехнулся Эрик. — Барьером прикрыли и несли осторожно.