Здесь ее депрессию рассматривали как самостоятельное заболевание, в дополнение к ПТСР. Матери полностью поменяли медикаменты и терапию.
Во время его последнего посещения мать уже не лежала в кровати; дрожащими руками она взяла у него цветы и поставила в вазу. Из-за болезни и лекарств мать казалась старухой.
Они сидели за столиком в ее палате и пили чай из фарфоровых чашек с двойными блюдцами, ели какое-то тонкое печенье.
Мать несколько раз повторила, что должна была приготовить для него настоящий обед, а Диджей каждый раз отвечал, что уже пообедал.
Пленка дождевых брызг покрывала маленькое окно.
Взгляд матери был робким и смущенным, руки беспокойно перебирали пуговицы на кофте, когда Диджей спросил, как она себя чувствует, помогают ли новые лекарства.
— Я знаю, что была плохой матерью.
— Ты была отличной матерью.
Диджей понимал, что это — эффект новых лекарств, но мать в первый раз обратилась к нему напрямую.
Она посмотрела на него и как-то отрепетированно объяснила, что в ее попытках самоубийства, когда он был маленьким, виновата травма.
— Ты уже говорила с терапевтом об аварии? — спросил тогда Диджей.
— Об аварии? — с улыбкой переспросила мать.
— Мама, ты знаешь, что была больна, иногда не могла заботиться обо мне, и я жил у бабушки.
Мать медленно поставила чашку на блюдце и рассказала об ужасном изнасиловании.
Вполголоса она изложила все, как было.
Некоторые фрагменты воспоминаний были леденяще точными, а иные — почти бредовыми.
Но для Давида Джордана картинка вдруг сложилась окончательно.
Мать никогда не показывалась перед ним голой, когда он был маленьким, но ведь он видел ее ноги и поврежденную грудь.
— Я не заявила в полицию, — прошептала она.
— Но…
Он снова вспомнил, как мать поднесла сухую руку ко рту, заплакала и выговорила имя — Карл-Эрик Риттер.
Щеки у него горели, он попытался что-то сказать, но у него в тот день случился самый тяжелый в жизни припадок нарколепсии.
Диджей проснулся на полу от того, что мать гладила его по щеке. Он едва мог поверить, что такое возможно.
Всю взрослую жизнь он досадовал на то, что мать не боролась со своими страхами.
Как ни страшна была автоавария, но мать справилась, выжила.
А теперь Диджей видел, что она сломлена, что ее немолодое тело все еще переживает страх, все еще инстинктивно старается спрятаться, готовое к насилию и боли.
Иногда она чувствовала себя хорошо и жила обычной семейной жизнью, но иногда проваливалась в черную дыру и тогда становилась не в состоянии заботиться о нем.
Диджею было до боли жалко маму.
Понимая, что это бессмысленно, он все-таки выследил Карла-Эрика Риттера, чтобы посмотреть ему в глаза. Может, этого будет достаточно. Может, Диджею даже не придется спрашивать, думал ли Риттер о содеянном, понимает ли, сколько страданий принес.
Пока Карл-Эрик Риттер спокойно жил дальше, мать Диджея из-за пережитого насилия превратилась в испуганного человека с постоянными депрессиями и мыслями о самоубийстве.
Может быть, Риттер станет все отрицать. С тех пор слишком много воды утекло, дело закрыли за давностью лет. Но он, по крайней мере, услышит, что Диджей знает о случившемся.
Так как с чисто правовой точки зрения Риттер не почувствует угрозы, он, может быть, окажется готовым к разговору, дистанцируется от себя прежнего.
В Диджее укрепилась мысль об этой встрече.
Он перевернул фотографию и снова стал рассматривать лицо Риттера.
Давид Джордан понимал, что встреча едва ли принесет облегчение, но чувствовал: необходимо положить конец этим мыслям.
Глава 31
Было уже почти одиннадцать вечера, между высотками у станции метро «Аксельсберг» дул холодный ветер. Давид Джордан пересек площадь, направляясь к маленькой пивной «Эль Бокадо», где Карл-Эрик Риттер имел обыкновение проводить вечера.
Диджей пытался дышать спокойно — он понимал, что поток чувств может привести к припадку нарколепсии, но таблетка, которую он принял дома, должна не дать ему уснуть еще много часов.
Где-то на площади пьяный кричал на свою собаку.
В застройке преобладали большие облезлые высотки и жилые комплексы из красного кирпича. Весь этот район строился как звено программы «Миллион» — миллион квартир за десять лет.
Диджей обвел взглядом газетный павильончик, парикмахерскую и химчистку, расположенные возле ресторана.
За стеклом магазина поблескивала черная решетка с выцветшей рекламой лотереи «Триссвинст».
Две женщины лет сорока курили перед парикмахерской; докурив, они затоптали окурки и вернулись в ресторан.
Тяжелая машина проехала по виадуку над площадью, и ветер завертел мусор из «Макдоналдса» вокруг переполненной урны.
Сделав глубокий вдох, Давид открыл дверь и вошел в полутьму и тихий гомон ресторана. Пахло жареным и отсыревшей одеждой. На белых оштукатуренных стенах висели старые лопаты и керосиновые фонари. Зеленый указатель запасного выхода светился над низкими сводами, провода, приклеенные к балкам скотчем, тянулись вниз, к пыльному музыкальному центру.
За столом у входа две пары о чем-то пьяно спорили.
Возле исцарапанной барной стойки под маленьким черепичным навесом несколько немолодых людей пили, разговаривали. На пожелтевшей вывеске было представлено все меню, включая специальное предложение для пенсионеров.
Давид заказал бутылку «Грольха» и заплатил наличными, сделал пару охладивших его глотков и посмотрел на мужчину с хвостом, который пытался показать что-то женщине постарше в своем телефоне.
Мужчина за дальним столиком вытер пену с губ и засвистел, когда его приятель примерил солнечные очки.
Диджей повернулся в другую сторону — и увидел человека, встретиться с которым он пришел.
Он сразу узнал его благодаря фотографии.
Карл-Эрик Риттер сидел в дальнем углу зала, обхватив ладонью пивной бокал с надписью «Фалькон». Вытертые джинсы, вязаный свитер с дырами на локтях.
Диджей прихватил пиво, протиснулся, извиняясь, мимо столика с очень пьяными людьми и остановился в глубине зала.
— Можно присесть? — спросил он и сел напротив Риттера.
Риттер медленно поднял на него водянистые глаза, но ничего не ответил. Диджей чувствовал, что сердце колотится слишком быстро; на него накатила опасная усталость, бутылка едва не выскользнула из руки.
Диджей посмотрел на свои бледные пальцы, закрыл на мгновение глаза и поставил бутылку на стол.
— Вы Карл-Эрик Риттер? — спросил он.
— Во всяком случае, с тех пор как у меня в последний раз занимали денег на выпивку, — угрюмо ответил Риттер.
— Я хотел бы поговорить с вами.
— Удачи. — Риттер отпил пива, поставил бокал, однако продолжал держать его.
Риттер ел стейк на деревянной доске, возле его пивного бокала лежал кусок хлеба с хлопьями сажи (видно было, что хлебом подбирали остатки картофельного пюре) и половина запеченного помидора. Возле салфетницы стояла рюмка с черными остатками «Френч-Бранка» на дне.
Диджей достал фотографию матери и положил на стол перед Риттером. На старой фотографии матери было восемнадцать лет. Светлое платье-рубашка, легкая улыбка.
— Помнишь ее? — спросил Диджей, убедившись, что его слышат.
— Слушай. — Риттер поднял подбородок. — Я хочу просто посидеть здесь и спокойно надраться. Я прошу слишком многого?
Карл-Эрик вылил последние капли шота в пиво.
— Посмотри на фотографию.
— Пошел на хрен. Ясно? — медленно выговорил Риттер.
— Ты помнишь, что ты сделал? — Диджей услышал, что его голос становится пронзительным. — Признайся, что ты…
— Какого ты несешь! — выдавил Риттер и стукнул кулаком по столу. — С чего ты вообще меня в чем-то обвиняешь?!
Бармен посмотрел на них поверх музыкального центра, случайно задел лампу. Лампа закачалась на проводе.
Диджей понимал, что должен успокоиться, ему нельзя ввязываться в ссору, это могло бы повредить Рексу. Сейчас они не могут позволить себе скандальные публикации.
Дрожащей рукой Риттер еще раз перевернул пустую рюмку над пивным бокалом. Он явно был одинок. Грязь под ногтями, одна щека плохо выбрита.
— Я здесь не для того, чтобы затевать ссору, — тихо сказал Диджей и отодвинул бутылку. — Но я все же хочу спросить…
— Оставь меня в покое, я сказал!
Мужчина за соседним столиком смотрел на них, обдирая обертку с двух кусочков сахара. Закончив, он сунул сахар в рот.
— Я только хочу знать, думал ли ты о том, что сломал ей жизнь. — Диджей попытался проглотить слезы.
Риттер откинулся на спинку стула. Рубашка с грязным воротничком, морщинистое лицо пошло красными пятнами, глаза превратились в две щелки.
— У тебя, мать твою, нет никакого права обвинять меня, — скрипуче повторил он.
— Ладно. Теперь я знаю, кто ты, я тебя видел, и ты получишь, что заслужил. — Диджей поднялся.
— Что ты сказал? — заплетающимся языком проговорил Риттер.
Давид повернулся к нему спиной и протолкался к двери, слыша, как Риттер хрипло вопит у него за спиной, веля вернуться. Название ресторана отражалось в окне перевернутым, конденсат стекал по зеленым буквам.
Дрожа, Диджей вышел на площадь. Было темно, воздух холодил лицо.
На другой стороне площади перед магазином «Ика Нэра» стояли несколько человек.
Диджей закашлялся и остановился возле парикмахерской; он прислонился лбом к стеклу, пытаясь дышать спокойнее. Надо ехать домой, но как же хочется на минуточку прилечь.
— Я велел тебе сидеть на месте! — выкрикнул Риттер и, пошатываясь, направился к нему.
Ничего не отвечая, Диджей снова зашагал, но остановился у химчистки, оперся о стену одной рукой. Увидел в витрине манекен в белом платье, услышал за спиной шаги.
— А ну извинись! — крикнул Риттер.
Собрав все силы, уткнувшись лбом в витрину, Давид старался устоять на ногах. Пот лился по спине, шея норовила согнуться под тяжестью головы.
По виадуку над площадью проехал автобус, и мусор закрутился по земле.