— Да в дерьме вся твоя рыба и крабы. В дерьме и кровищи. Я раньше думал, что золотая тема — опасно, а теперь понял, что и за обычного, сука, минтая, могут башку отстрелить.
— У нас сейчас за всё могут башку отстрелить. За что не возьмись. Я уже устал, если откровенно. И… Думаете, я удивился, когда Серый сказал о готовящемся покушении?
— Не думаю. Мы все живём, как на пороховой бочке. Меня, вон, чеченцы охраняют.
Балу скривился.
— Я б им не доверил себя охранять.
Губернатор отмахнулся.
— Это тоже «наблюдатели», только, с другой стороны.
— Удивляюсь, как они уживаются? И воюем с ними и дела вместе делаем… Не понятно. Березовский ещё этот…
— Так, Серёжа… Ты полез не в свою, как говорят теперь, компетенцию. Твоё дело — рыба. Давай закончим философию и порешаем про твоего Абдулу. Если считаешь, что он нам ещё нужен и не навредит, — оставляй. Нет — отправляй в Австралию и… Пусть там и остаётся.
— Хорошо. Я подумаю.
— Думай, Серёжа! Хорошо думай. Иначе нам «свои» бошки поотрывают.
— Вы про его писульки будете докладывать?
Губернатор посмотрел на собеседника с удивлением и молча покачал головой.
Полковник после бассейна шёл лёгкой походкой. Рядом и чуть позади двигались двое бойцов, слева медленно, на «аварийках» ехал его джип. От нападения они могут и не спасти, но «хоть отомстят, если что, за командира». Так шутил Субботин, натаскивая на себе охранников, требуя от них постоянной концентрации и нарабатывая слаженность. Охранники, время от времени, менялись местами и, естественно, задачами, «размыливая» взгляд.
Юрий шел и снова, и снова думал, что ему досталось отличное тело. Он вспоминал, как он лихо проплыл свою последнюю пятидесятиметровку, как он сходу выскочил на пол бассейна и то и дело хмыкал, подёргивая недоверчиво головой. Рука не то, что не болела, а была на удивление прокачана, как и правая грудная мышца. А ведь ещё вчера Юрий едва не плакал, ощупывая хилый студень и думая как восстановиться.
Они поднимались по Мордовцева и уже подъезжали к арке (он всё-таки закончил променад и сел в джип), когда спускавшийся от Океанского проспекта грузовик вдруг вильнул влево и врезался в его «Паджерик». То, что перед грузовиком шла какая-то японская «лушпайка», помешало «камикадзе» разогнаться. «Зилок» ударил в левую скулу джипа, тот развернуло, выкинуло на тротуар и прижало к зданию. «ЗиЛ» замял вовнутрь левые переднюю и заднюю двери джипа и остановился. Из его кабины выскочили двое парней с пистолетами и открыли огонь по сидящим в «Паджерике».
Правая задняя дверь открылась легко и Сергей выскользнул нырком из машины, левой рукой потянув за собой охранника. Он чувствовал, как тело в его руке дёргается, словно пойманная рыба и понимал, что одним соратником у него, скорее всего, стало меньше.
Оружия у него с собой не было, поэтому, развернувшись и оценив способность раненного стрелять, он отнял у него пистолет и скользнул на корточках за заднее колесо. Лицо его оказалось прямо напротив дымящей отработанным дымом выхлопной трубы. Но зато и один из нападавших стоял перед ним, как на ладони. Нажав два раза на спуск и отметив два попадания «цели» в грудь, полковник перекатился длинным кувырком вперёд и миновав убитого им противника, прихватил и его тэтэшник. Одновременно он отметил, что со стороны джипа его водитель-охранник обрабатывает второго нападающего из табельного пээма. Нападающий, вероятно, после первых выстрелов в ответ, спрятался за высоким передком грузовика, так как виден не был.
Полковник сделал ещё один кувырок и, растянувшись на асфальте на левом боку, увидел молодого русоволосого парня лет двадцати, присевшего у переднего левого «зиловского» колеса. Руки полковника уже были вытянуты в его сторону и два выстрела слились в один. Юрий увидел, как из правого колена парнишки брызнула кровь, а в правом виске образовалась маленькая дырочка.
Полковник перевернулся на спину и потерял сознание.
Дежурный хирург больницы, в народе окрещённой «тысячекоечной», смотрел на тело только что привезённого машиной скорой помощи парня, пострадавшего в бандитской перестрелке, с выражением даже не удивления, а испуга. Он смотрел не на свежую огнестрельную рану у пострадавшего в левом плече, а на старый шрам в правом. Точно такой же шрам, только свежий, он видел совсем недавно у своего друга, которого сам и оперировал. Этот парень тоже был похож на Субботина, но это был не совсем Субботин.
Андрей Юрьевич знал тело друга лучше своего, потому, что оперировал его, или обрабатывал ему раны не раз и не два. Этот парень был явно моложе Субботина, примерно лет на десять, да и волосы у него были русые, а не чёрные. Врач приподнял левое верхнее веко. Радужка серая. Раздвинул губы. На том месте, где у Субботина отсутствовал «сорок пятый» дырки не было.
— Чудеса, — сказал врач и взял у медсестры карту больного.
— Субботин, — прочитал он, снова посмотрел на лицо, на шрамы и потерял сознание.
Однако ему не дали долго находиться в отключке. Медсёстры и дежурный врач быстро привели его в чувство.
— Ты чего, Юрич? — удивлённо спросил его Швед, тоже хирург, но сегодня ещё и исполняющий обязанности врача на приёме. — Устал? Может я его… Того… А ты здесь пока посиди?
— Да нет, Костя. Я уже оклемался.
— Пульс у тебя сто двадцать. Давай, посиди тут.
Константин Евгеньевич почувствовал, что коллега задумался.
— Вот и договорились. Мы поехали. Тут-то херня вопрос. Пуля, вот она. Почти торчит. Сосуды не задеты. Не понятно, чего он без сознания? Не пытались его вывести?
— Так я ж… Только пришёл.
— Ах, ну да, — засмеялся Швед. — Всё! Поехали, девоньки!
Полковник лежал без сознания, но сознание его жило. Он всё чувствовал, всё слышал и мог бы очнуться, но не хотел. То, что ему раскрывалось внутри него, ошеломляло. Юрий видел, как в теле течёт кровь, как бьётся сердце, как работают почки. Он видел, как кровь вытекает из раны и кровотечение остановил. Остановил и развитие дальнейшего некроза тканей вокруг раневого канала, наполнил кровь лимфоцитами, запустил ингибирование циклооксигеназ, чем ослабил симптомы воспаления и боли. Он бы мог приступить и к процессу заживления, но мешала сидевшая в ране пуля.
— Интересно, — проговорил Швед сквозь маску. — Крови совсем нет. Сосуды открыты, а крови нет.
— Так не бывает, — сказала медсестра.
— Ну вот, смотри. Берём пулю и вынимаем. И что?
— Крови нет, — удивлённо воскликнула медсестра.
— Вот и я о том, — Швед хмыкнул. — Ну, нет, так нет. Шейте.
Врач отошёл от операционного стола. Медсестра вдела в кривую иглу нить и крест на крест стянула рану.
— Тут это, — сказала она и тело её скользнуло на пол.
Швед вернулся в приёмный покой хмурый.
— Что-то не так? — настороженно спросил дежурный хирург.
— Всё не так! — раздражённо сказал дежурный врач. — Ты его оперировал, да? И оперировал недавно, да?
— А чо такое?
— Через плечо! На нём раны заживают как на… на… Змее Горыныче головы. Настёна не успела заштопать, как рана превратилась в старую. Нитки едва вырвали. Так дырочки от них на глазах заросли. Это что за нафиг? Кто это, Андрюша?!
Швед прошипел «андрюша», словно тот же Змей Горыныч.
— Это мой друг, Костя, но я его сам не узнаю.
— В смысле?
— Да в прямом, блять. То был чёрным, стал белым.
— Негр, что ли?! Был негром? — удивился Швед, раскрыв одновременно рот и глаза.
Юрич непонимающе воззрился на коллегу.
— Сам ты негр! Русые волосы у него теперь, а три дня назад были чёрные, как воронье крыло.
— Перекрасился?
— Ага! И радужку. Из коричневой в серую.
— Так не бывает, — отмахнулся Швед.
— Да! — с сомнением спросил Юрич. — И это ты после увиденного?
— Ну и как ты это всё объяснишь?
— Никак, — развёл руки врач.
— Может Кашпировского насмотрелся?
— Где, Костя? Я его знаю, как облупленного, ему эти экстрасенсы… Вернее, знал, как облупленного. Сейчас не знаю и не узнаю. Он моложе стал лет на десять.
Они помолчали.
— Я у него пулю из сердца вынул, Костя.
— В смысле?
— Да, что ты всё: «в смысле, в смысле»! Заладил! В прямом! Пуля ключицу раздробила и угодила прямёхонько в правый желудочек. Вот я её и выковыривал полчаса. А сердце продолжало биться, Костя.
— Охренеть! — сказал Швед и сел на кушетку.
— Только ты это, не говори никому.
— Он из каких?
— Бауловских, Костя.
— Ну, это ещё не так страшно. Эти хоть не быкуют. Образованные все люди. Я некоторых тоже оперировал. Тех, что Пуховские. А этот, видимо, из спецов. Весь в шрамах.
— Мы с ним в Афгане были. Он меня на руках сорок кэмэ на себе тащил. Тьфу ты, чёрт. Это же не он меня тащил, а Юрка Мамаев. А почему я на Субботина подумал?
Юрич задумался.
— «А потому подумал, что Субботин стал на Юрку похож», — мысленно признался себе Лисицын, но Шведу эту мысль не раскрыл. Он и так сожалел, что наболтал лишнего. Но, Швед не слыл болтуном. За его внешней улыбчивостью и добротой скрывался довольно жесткий характер. «Жёсткий, но мягкий», говорили про него коллеги. И добавляли: «Мягкий, но жёсткий. Хрен разжуёшь и хрен проглотишь».
Полковник лежал в палате, где обитали ещё четверо неудачников. Двое с огнестрелами, двое с ножевыми. Судя по продолжавшимся перепалкам, привезли их всех разом с какой-то «разборки», на которой они не договорились. Юрий чувствовал себя хорошо и уже хотел попросить ребят прекратить «терки», как в палату вошёл Лисицын и «дебаты» прекратилась.
— О! Привет! — весело встретил «гостя» полковник. — И снова здравствуйте?!
Лисицын подошёл медленно и смотрел на полковника неприветливо.
— Здравствуй-здравствуй, хрен мордастый.
— О, как! — удивился встрече Юрий и тоже посуровел. — Ты, что такой грубый, как бычий хрен на морозе?