— Мальчики, но у меня, действительно, нет такой информации.
— А ты спроси у кого-нибудь, кто знает. Вдруг с ним что случилось?
Женщина быстро смахнула бумажку с полки.
— С кем? Фамилию назовите пассажира…
— Субботин Сергей…. Э-э-э… — говорящий дёрнул было головой назад за «подмогой», но вспомнил отчество «командира». — Григорьевич!
Женщина закрыла окно и, сняв трубку телефона, с кем-то довольно долго поговорила.
— Увезли на скорой вашего Субботина, — облегчённо выдохнула женщина. — Потерял сознание.
— Да ну на?! — вырвалось у старшего группы охраны. — А куда?
— Этого никто не знает, — с видимым удовольствием произнесла работница аэропорта.
Капышев и два его подручных наблюдали за бандитами издали и увидев, как они от окна справочной отошли почти бегом, потом так же пробежали до трёх джипов «паджеро» и с визгом шин уехали со стоянки, спешить не стали. Один из троих прошёл к дежурному по аэропорту, предъявив милиционеру корочку сотрудника Хабаровского УОП[35], и через минут двадцать вышел.
О чём-то пошептавшись, троица тоже села в поджидавшие их два джипа «Тойота Ленд Круизер» и уехала.
Субботин одетый в такие же лёгкие бежевые брюки, белую рубашку и туфли, как и прилетевший рейсом «Москва — Владивосток» пассажир, переместился вместо него на носилки и вовремя. На КПП Артём — 2 скорую помощь — а она ехала с проблесковыми и звуковыми сигналами — остановили сотрудники ГАИ.
— Ты что, лейтенант? Мы же больного везём из аэропорта. С рейса сняли.
— Тяжёлый? — лейтенант заглянул в РАФ и посмотрел на Субботина, лежащего с закрытыми глазами.
— А вот кони кинет, тогда узнаешь! — ответил врач.
— Куда везёте?
— В «тысячу».
— Счастливого пути, — козырнул офицер и отшагнул назад.
Микроавтобус рванул вперёд.
— А я говорил тебе: «ложись», — сказал Ковалёв. — Вот бы сейчас «влипли».
— Да-а-а… Ребята у Капыша не пальцем деланные, — проговорил, открывая глаза, Мамаев.
Глава 24
Дежурная машина скорой медицинской помощи города Артёма, обслуживающая Владивостокский аэропорт, подъехала к первой городской больнице, сдала «пациента» «по описи» и уехала. Мамаева осмотрели, сделали «замеры» кардиограммы и артериального давления, установили, что оное «верхнее» повышено аж на сорок единиц, а оное «нижнее» на тридцать, заодно присутствует тахикардия.
Полковнику прямо в приёмном отделении поставили капельницу, отвезли в лифте на четвёртый этаж и оставили в палате на пятерых с тремя занятыми койками.
Минут через тридцать в палате появился врач Лисицын Андрей Юрьевич. Оценив сходу состояние друга, как удовлетворительное, он подошёл совсем близко, наклонился и спросил на ухо:
— Ты как?
Мамаев прикрыл и открыл левый глаз, одновременно приподняв левый край рта.
— Говорить можешь? — прошептал врач.
Мамаев прикрыл и открыл оба глаза, чуть дрогнув уголками губ.
— Твои архаровцы меня из дома дёрнули. На разведку прислали. Что сказать? Нормально?
Мамаев на секунду прикрыл и открыл оба глаза.
— Понятно. А по первичному объективному исследованию, состояние у тебя не очень.
Мамаев шевельнул губами и, когда Лисицын приблизил к ним ухо, тихо прошептал:
— Не пали малину[36].
Лисицын удивлённо посмотрел на друга, хмыкнул, дёрнув головой, пощупал «пульс», снова дёрнул головой и вышел из палаты. Тут же по коридору разнёсся его голос:
— Сергей Борисович, я хотел бы с вами поговорить!
Мамаев прикрыл глаза и снова сосредоточился на контроле симпатической нервной системы, а именно на управлении мышцами артерий. Чтобы иметь возможность воздействовать на сосуды, и, соответственно, на артериальное давление, нервную систему, которая отвечает за управление работой внутренних органов и протекание в организме обмена веществ, надо было контролировать постоянно.
Мамаев только недавно немного разобрался в особенностях своего организма. Всё произошло, когда он пытался понять причины быстрого заживления ран и полной регенерации тела. Ведь шрамы не только от недавних, но и от старых ранений рассосались полностью.
Времени подумать, пока он добирался из Австралии до Владивостока, было в избытке. От мыслей по планированию жизненного пути у Юрия туманило разум и он переключался с внешних проблем на внутренние.
Для Мамаева стало неожиданным открытием осознание того, что Субботин сильно продвинулся в познании своего тела. Проведение физических расправ над бандитами и их убийства сильно подорвали его психическое здоровье и Субботин, оказывается, «с головой» погрузился в Буддизм. Читал мантры, медитировал, пытался овладеть внутренней энергией.
Мамаев знал, что друг и раньше предпочитал снимать стресс не алкоголем, а медитациями, что сильно раздражало окружающих. Юрий тоже сначала не понимал Субботина, а тот не спешил кому бы то ни было раскрывать свою душу. Только в госпитале, куда они попали после возвращения со стингером и Лисицыным, Сергей немного рассказал другу о своих «познаниях» собственного тела. Тогда Мамаев впервые услышал про гормон и нейромедиатор дофамин и симпатической нервной системе.
— Понимаешь, Юрка, у нас внутри всё настроено, а мы жрём, что не попадя, и пьём всякую гадость, которая убивает в нас симбионтов похлеще антибиотиков. Этил — яд, Юра.
Но Субботина тогда «мотало» из крайности в крайность, — он то пил, то медитировал — и Мамаев, в конце концов, привык к его «чудачествам» и перестал воспринимать их серьёзно. А оказалось, что Сергей экспериментировал над организмом. И экспериментировал удачно.
И вот, попав в тело друга и случайно мысленно во время операции, «погрузившись» в него, — это было ещё в «санатории» — Мамаев с удивлением и даже с некоторым ужасом «увидел», что к ранам весте с кровью и лимфой подаётся множество несмешивающихся друг с другом химических растворов. Самое страшное было то, что Юрий знал, что организму даёт каждый.
В тот раз Юрий отогнал видение, посчитав его наркотическим бредом. Однако он вскоре вернулся к наблюдению за потоками, так, как оказалось, что мозг Субботина был настроен на постоянное созерцание себя изнутри. Но Мамаев наблюдал за внутренними процессами отстранённо, опасаясь что-то изменить в настройках организма Субботина. Но, вероятно, что-то всё-таки изменил.
У него сильно болели раны — особенно раздробленная ключичная кость, которую хирург собрал из осколков — и Мамаев сконцентрировал всё своё внимание на этом участке тела. Болело зашитое сердце, раневой канал и главное, он мысленно это всё видел. Раны чесались и Мамаев их «мысленно» почёсывал, сначала осторожно поглаживая, а потом всё активнее. Зудело жутко и Юрий очень хотел, чтобы раны затянулись! И они затянулись. Да так, что и швы рассосались.
Когда это произошло, Юрий испугался, побоявшись негативных последствий, но негативные последствия не наступили. По крайней мере видимые.
Изучая Субботинское тело в зеркале, Мамаев, естественно, уже не видел шрамов, но он неоднократно наблюдал друга в обнажённом виде, так как бани они любили и посещали их многократно. Опять же, спину другу тереть вехоткой[37] приходилось не раз и не два. Так что со шрамами Субботина Юрий был знаком. И вот они исчезли.
С тех пор Мамаев частенько перед сном «пробегался» внутренним взором по своему организму и вскоре понял, что сбросить, или изменить его «настройки» не так-то просто. А ещё он понял, что сам Субботин этого делать не мог, ибо симпатическая и парасимпатическая нервные системы, — это организм в организме. Даже головной мозг её не контролировал напрямую, а через особые вегетативные образования. Центры же управления находились по обе стороны вдоль позвоночника. Мамаеву даже понравилось засыпать под мигание нейронов и движение симпатинов[38].
При дальнейших наблюдениях Мамаев заметил, что именно парасимпатическая система, включаясь в период его сна, — особенно ночью — «ремонтировала» организм, восстанавливая органы и регенерируя ткани. Именно факт того, что Мамаев мысленно своей волей активизировал одновременно обе системы, привел к ускоренной регенерации его организма.
В то время, как Субботинский разум выдерживал стабильные настройки, разум Мамаева потребовал заживления. И оно произошло. Потом система откатилась к «предустановкам», но Мамаев — ради эксперимента — порезал себе палец и снова своей волей заживил его. Однако во время заживления поднималось артериальное давление, что Мамаев и использовал для обмана врачей.
Так что, нервная система, как была под контролем разума Субботина, так и продолжала оставаться. Сегодня утром Мамаев в машине скорой помощи внёс корректировки по давлению и сердцебиению, а сейчас лишь поддерживал внесённые им изменения. Разум Субботина пытался вернуть всё «как было», а Мамаев то и дело менял установки.
Однако через тридцать минут после приезда в больницу он почувствовал, как под воздействием введённых ему медицинских препаратов давление стало падать. Мамаев перестал насиловать организм. Дело было сделано. Юрий позволил себе расслабиться и уснул.
Разбудил Мамаева Лисицын, «нагло» вытянув его левую руку, уложенную на подушку, и надев на неё манжет сфигмоманометра[39].
— Ты охренел? — спросил Мамаев. — Дай поспать. Десять часов полёта…
— О! — обрадовался врач. — Значит, оклемался уже.
— Оклемался-оклемался, — недовольно буркнул полковник.
— Вот и проверим…
Лисицын накачал нагнетатель и открыл клапан.
— Сто двадцать на восемьдесят. Пульс шестьдесят. Как себя чувствуешь?
— Нормально, я же сказал.
— И что это с тобой было?
— Да хрен знает. Вы — врачи, вы и разбирайтесь.